Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич - Страница 35

— Или с нами, или против нас. Иного разговора я не признаю, товарищ Фисюненко, я обязан доложить в центр!

— Запретить вам не имею права!

Прибыл особый уполномоченный из Харькова. Проверил. Его мнение совпало с мнением Бижевича. Снова арестовали Емельяна. Платонова обвинили в либерализме.

В то тревожное время строгие выводы были необходимы: троцкисты и оппозиционеры расшатывали основы партии, отвлекали народ от хозяйственного строительства. Плодились нэпманы, крупные спекулянты и валютчики. Суровые меры к участникам беспорядков подсказывала сама жизнь. И все же нас, рядовых чекистов, последствия этой истории не удовлетворяли: горький осадок остался в сердце!

— Давай, Семен Григорьевич, напишем в Москву! — предложил я Леонову.

Семен Григорьевич долго раздумывал. Крутил усы, лохматил чуб, расхаживал по комнате.

— Посоветуемся с Фисюненко — партийная власть наша..

Секретарь партячейки Никандр Фисюненко одобрил:

— Сочиняй, Володя, письмо! Встречаюсь с семьей Емельяна — душа горит. Глаза опускаю. А какой, к черту, чекист, если он стыдится людям в глаза смотреть!

— И за Платонова обидно, — добавил Леонов. — А ведь Федор Максимович столько добра сделал Бижевичу! Конечно, можно посадить Емельяна. А какой вывод народ сделает?.. Не бей начальников! А начальники?.. Это же сволочь, а не начальник охраны!.. Выходит — чекисты выгораживают… Эх! Пиши, Громов!

Письмо ушло в транспортный отдел ГПУ. Я не находил себе места: какой будет результат?. Леонов каждый день спрашивал: ну, как?..

А тут в нашу комнату Никандр Фисюненко влетает:

— Ты послушай! Это черт знает что! Вызывает меня Платонов и подает бумагу. Читаю: представление на Бижевича! Куда, думаешь?.. В школу ОГПУ!

— И ты согласился? — Леонов пристукнул кулаков по столу.

Никандр упавшим голосом ответил:

— Подписал. Понимаешь, Федор Максимович стал перечислять. Боевой чекист — не трус. На следствии — остер. Отказался от нэпманши, не ушел из ГПУ. А если еще подучить человека?.. Трудно, друзья, возразить: правда все! Может, и верно Юзефу ученье на пользу пойдет?..

А я думал о Платонове: молодец! Поступок его — достойный! Переступить через собственную боль. Верить человеку. Он хочет, чтобы у Бижевича оттаяло сердце. Свою обиду он зажал в кулак. И за Никандра мне было радостно: не умеет он помнить плохое!..

В Москве рассмотрели наше заявление и сочли возможным снять обвинение с машиниста. Никакой он не контрреволюционер! Его выпустили из тюрьмы. Отменен был пункт о либерализме Платонова.

Мы несказанно рады были этой маленькой победе. Во мне утвердилась вера: есть справедливость! Втроем — Платонов, Фисюненко и я — побывали в доме Емельяна, детишек одарили гостинцами.

Но Федор Максимович чувствовал себя неловко в Сечереченске. И вскоре уехал к новому месту службы. Провожали его гурьбой и с великим сожалением: сколько вместе пережито!

Бижевич был страшно зол: вышло не так, как он полагал! Позднее Никандр говорил мне:

— Бижевич выспрашивал о настроениях в отделении вашем. Мол, Васильев и Громов — друзья. На какой платформе дружба! Я ему сказал: сволочь! Надо было в харю плюнуть, чтобы не заводил слежку…

— Подлый он человек! — возмущался Леонов, — Такого учи сколько угодно — свиньей останется.

Уехал Бижевич в Москву учиться — мы не пошли провожать.

Не затерялся и его давний дружок Вячеслав Коренев. Однажды мы с Васильевым встретили его в городе. Идет в черном котелке, модном костюме с бабочкой. Зашеина стала еще краснее, а глаза — наглые.

— Здорово, братва! — облапил он нас, обдавая ароматом дешевого одеколона. Угостил «пушками» — дорогими папиросами.

— Непманом заделался? — полюбопытствовал Васильев.

— Рабочий класс! — Коренев снял котелок, манерно расшаркался. — На скотобойне бойцом. Трах-а-ах между рогов — нет жизни! Ха-ха-ха! А ты, Громов, сделался совсем мужчиной. Бреешь бороду, бас прорезался. Жинка-то ничего, гарная?..

Неприятно было слушать его громкий голос, видеть его притворные ужимки, и мы поспешно простились.

— Коренева удовлетворяет новая жизнь. А я не смог бы. Без ЧК нет мне жизни, Вася!

— Мы с тобою, Володя, однолюбы!

Размышлять над судьбой Коренева у нас не было времени: в управлении железной дороги открылось весьма неприглядное происшествие. На станциях пропадали вагоны с продовольствием. Служба сборов не поспевала расплачиваться с владельцами утерянных грузов.

Новый начальник ДТО ОГПУ Макар Алексеевич поручил расследование мне. В помощь выделил Васю Васильева. А от дорожного отдела — старшего оперативного уполномоченного Павла Бочарова. Друг мой вернулся из Москвы. Его как орденоносца выдвигали в начальники, но Павел отказался — напросился на низовую работу:

— Теорию подкреплю практикой!

— Имейте в виду следующее, товарищ Громов. — Начальник ДТО ОГПУ поглаживал лысую голову, смотрел мне в глаза так, словно сомневался, справлюсь ли я с поручением. — Советская власть, большевистская партия взяли курс на индустриализацию, хотят дать работу всем и решить вопрос — «кто кого?» в свою пользу. На пользу народа, значит. А на деле — шахтеры сидят без хлеба! А где хлеб? Пропадает на железной дороге. Раздражение. Недовольство советскими порядками. Говорю вам все для того, чтобы вы не просто ловили мошенников, а видели в этом большую политику. Ясно?..

— Понятно, товарищ начальник! — Я встал и принял от него тощую папку с первыми сигналами о преступлениях и приказом о передаче следствия мне. Поднялся и начальник, толстый, с одышкой, с чуть раскосыми глазами.

— Возможно, крадут вагоны давно. Будьте готовы к большой проверке. Железнодорожники, пожалуй, не сразу хватились. В этом есть свои плюсы и минусы. Плюс — мошенники, почувствовав слабинку, обнаглели. Нам легче! Минусы — они наловчились заметать следы. Вам труднее!.. Справитесь, товарищ Громов?..

— Сделаем!

— Сделать надо быстро!

— Постараемся. — В голосе моем нет уверенности. Да и что удивительного: первое столь крупное и сложное поручение!

От начальства вышел с тревожным чувством. Мне радоваться бы надо — доверие! А я как представил, что наша задача равнозначна исканию в стоге сена иголки, то и оторопь взяла.

По Екатерининской железной дороге в сутки проходили сотни и сотни вагонов. А где и который из них потеряется?.. Сотни станций, тысячи документов — вот путь поиска!

В службе сборов приняли нас не особенно приветливо. Служащий подал мне пять пухлых папок с претензионными делами:

— Это — за неделю. А вот тут — за год. — Он подвел меня к громоздкому шкафу, распахнул дверцы. Полки были заставлены снизу доверху такими же пухлыми папками.

С тяжелым сердцем приступил я к чтению бумаг. В папках хранились документы на все без исключения пропажи. Пришлось отбирать. Я спросил: нет ли отдельно на повагонные отправки? Служащий неопределенно хмыкнул, оглядев меня через пенсне.

— Вам все равно делать нечего — копайтесь!

Это что же, издеваться?.. Окинул я его невзрачную фигуру критически. Форменная потертая тужурка. Кривой нос с резкими закрылками ноздрей. Глаза старческие, тусклые. До локтей чехолики, чтобы рукава не протирались. Типичный чиновник старого времени. Может, он соучастник грабителей?..

А работник службы сборов словно догадался о моем настроении.

— Гепеушник думает: этот старикашка помогает ворам! Молодой человек, у меня сына-буденновца гайдамаки срубили, а дочурку врангелевцы изничтожили. Так що не треба поперед батьки в пекло суваться…

Я покраснел и смутился, а он мелко засмеялся, и плечики его так же мелко тряслись.

— Ничего, молодой человек. Хе-хе-хе… Вы начинаете путь по земле, а нам уж, извините, пора… Поможем, чем можем!..

— Я еще зайду… — бормотал я, поспешно складывая в шкаф папки.

На втором этаже вокзала в отделении ОГПУ меня дожидались Васильев и Бочаров.

— Пропадают мука, сахар, макароны, рис. Претензии идут со всей Екатерининской, — докладывал Бочаров медленно, по-учительски оттеняя самое важное. Его прервал Васильев: