Берлин, май 1945 - Ржевская Елена Моисеевна - Страница 81

• Предыдущая
• 81/82
• Следующая

Назад она шла не оборачиваясь, а Вадька извертелся весь и поминутно кричал: «Миша!»

Ветром подымало с земли сухие листья и разносило по улице. Старуха Прасковья с большим лукошком клюквы обогнала их. Далеко за холмом садилось солнце. Небо румянилось, обещая на завтра ветер. На холме возникали четкие на ярко-розовом фоне груженые машины, кони, пешеходы.

В избе на печи, свесив ноги, сидела Зойка.

— Собери поесть, — сказала ей Дарья и отставила заслон.

В дверь просунулась соседская девочка, крикнула: — Теть Даш, наши солдаты картошку откопали, а Зойка с утра корзинку бросила, пока не унес кто.

— Стихни, — выговорила Зойка и расхохоталась.

— Иди на улицу смейся, а тут не клуни мне голову, — сказала Дарья.

Зойка влезла на печь, подобрала ноги и затихла.

Вадька опрокинул табурет и бил по нему молотком.

Дарья ушла в чулан собирать вещи. Десять изб от края деревни займет штаб, и хозяева должны ненадолго переселиться на хутор. До позднего вечера она работала на дворе, перетряхивала зимнюю одежду, ссыпала картошку и зерно. Боль от разлуки, от торопливого прощания сжимала грудь.

Уже стемнело, когда зашла соседка, тетка Анюта, седая, с непокрытыми, коротко остриженными волосами, в высоких сапогах.

— Собралась? — спросила она Дарью.

Дарья зажгла коптилку — такие немцы в Красном продавали за марки. Тетка Анюта села на лавку и вытянула ноги в высоких сапогах.

— Третьего сына проводила. Одни девки в дому остались. На хуторе вместе устроимся, а, Даш?

— Вместе, вместе, тетя Анюта. Все легче со своими.

Коптилка вспыхнула и разгорелась, в избе стало светло. Вошла длинная Авдотья, босиком, в ватном пиджаке и теплом платке.

— Холодно, ночью подморозить должно, — говорила она, подходя к столу. — Угоняют, угоняют нас. Плохо как с детьми малыми, в охапку не перехватаешь.

— Ехать недалеко, — сказала Дарья. — Вчера командир толковал — здесь штаб разместится. Так что все цело будет. Утром подводы дадут.

— Таська говорит, весна придет, на нас пахать станут, слыхала-то, — сказала Авдотья. Она села к столу, выдернула концы платка из-за борта пиджака и освободила платок под подбородком.

— Врет эта Таська, — громко сказала тетка Анюта, — весной и войны не будет, машин, лошадей дадут. А ей, видно, с немцами хорошо жилось, расплакалась.

— Во-во! — подхватила Авдотья. — Я ей и то говорю: на себе пахать не дозволю, у меня никак два брата на войне. А вот на вас, полицаевых женках, попашем.

— Вокруг горит и горит, — сказала Дарья.

Вадька сонный подобрался к матери, лез на руки, бормотал:

— Подпалят, подпалят.

— Кто подпалит, Вадька?

— Немцы подпалят.

— Так немцев же нет, немцев-то прогнали русские. Вадька прижался к матери и замер.

— Ты что, Вадька? Ай, Вадька заснул, заснул сынонька мой.

Она подняла его на руки, прихватив подол юбки, и снесла на печь. Зойка проснулась, села, свесив ноги.

— Ляг, Зоя, — говорила Дарья, стоя на лавке и гладя Зойку по волосам и спине, — поспи.

Зойка, закрыв глаза, тихо хрипела.

— У твоей Зойки ничего еще, — говорила Авдотья. — В Куракине так одна баба с той бомбежки беспрерывно икает. Тоже контузия.

Зойка смолкла, спряталась на печи.

— Ляг, ляг, — говорила Дарья и гладила Зойкины колени. — Два года никак исполнилось. Пора б пройти.

Дарья спустилась и села на лавку.

— Плохое позади осталось, — сказала тетка Анюта, — теперь вестей от наших ждать надо.

— Кто там? — крикнула, не подымаясь, Дарья. Дверь лязгнула и затворилась.

— Михаил! — ахнула тетка Анюта.

Подбежала Авдотья. Они тормошили его, наперебой расспрашивали о своих.

— Ты чего? — спросила издали Дарья.

— Сапоги валяные тебе подшить забыл. Отпросился.

Она нагнулась к сложенным у печи мешкам. Он подошел к ней, когда тетка Анюта и Авдотья вышли из избы, тронул за руку:

— Ладно тебе, посиди. Мне ведь скоро назад идти. — Накормить тебя хотела. Все ведь у нас сложено.

— После.

Они сели на лавку.

— В запасной полк пока определили, — сказал он, — снова шофером служить буду. Ну, где же сапоги?

Она улыбнулась и прикрыла лицо ладонями.

— Какие там сапоги, все увернуто.

Вспыхнула и зачадила коптилка. Дарья поправила фитиль и снова села.

— Завтра форму выдадут, наверно, враз зимнюю.

— Обстригут? — спросила Дарья.

Кто-то прошел под окном. Слышно было, как повизгивали на коромысле пустые ведра. Дарья прислушалась к улице, вдруг вздрогнула и глянула на Михаила.

— Миша, — позвала она, и голос у нее изменился. Он взял ее за руку, пытался шутить:

— А сапоги как же?

Но она не улыбалась больше, упала головой к нему на колени. Долго беззвучно плакала, дрожали плечи, платок сполз с головы на пол. Михаил гладил ее волосы и не находил что сказать. Она выпрямилась и проговорила медленно, без слез в голосе:

— Ты не забывай нас. Вместе ведь сколько пережить пришлось.

Он ответил:

— Жив останусь — заеду посмотреть, как вы живы. — Обнял ее за шею и притянул к себе. — Я и сам не чуял, что привык так.

С утра грузились на подводы. Тетка Анюта вышла с тремя дочерьми. Все в зимней одежде.

— Мы за подводой пойдем, — сказала Дарье. Дарья кивнула и ушла в дом.

— Все, что ли? — спросила она у Зойки.

Зойка повязывала платок Вадьке на голову. Вадька хныкал и норовил сорвать платок.

— Иссохни ты, — сказала Зойка и дернула его за рукав пиджака.

Дарья принялась снимать занавеску с окна, но раздумала и опять закрепила ее.

Длинная Авдотья, в овчинном полушубке, босая, пробежала по улице вдогонку за поросенком.

Уже все давно ушли на хутор, когда они спустились с крыльца. Дарья вела за руку Вадьку, в другой руке несла плетеную корзинку. Позади Зойка тянула на веревке козу. Прошли всю улицу.

У крайнего дома по стене были выстроены конопляные снопы. Часовой у шлагбаума варил на костре картошку. Поравнявшись с ним, Дарья сказала:

— Все ушли. Вы берегите тут наше добро.

— А вы наведывайтесь, — сказал часовой и пошел открывать им путь.

— Не надо, — крикнула Дарья и, пригнувшись, пролезла под шлагбаумом. — Мы придем картошку откапывать. Мы неподалеку тут.

Она зашагала быстрей, размахивая корзинкой. Потом глянула назад, остановилась, поджидая детей, а когда они подошли, спросила их:

— Кто приходил ночью?

Зойка покачала головой, сдерживая забежавшую козу, а Вадька поглядел на мать и ничего не понял.

— Спали, — сказала Дарья и снова пошла вперед.

«Привык так», — повторяла она себе. Ей представилось, как где-то в городе Михаил ездит на машине с молоденькой девушкой в берете. Он управляет машиной и рассказывает ей про свою жизнь в Зунькове.

Дарья почувствовала, как сдавило в груди, отогнала мысли и повторила вслух: «Привык так».

Навстречу по дороге приближались густой колонной люди. Уже можно было различить их. Первым шел невысокий человек без шапки, в немецких сапогах с короткими широкими голенищами, с автоматом через плечо. Рядом с ним шагал молодой паренек, сбоку бежала куцая белая собачонка.

— Партизаны! — шепнула Дарья детям. — Из лесу.

Над головами раскачивался на плечах товарищей грузный, большой человек.

«Несут. Раненый», — мелькнуло у Дарьи.

Белая собачонка выбежала вперед и тявкнула на козу. Когда идущие впереди поравнялись с Дарьей, она с чувством поклонилась им, громко, взволнованно сказала: «Здрасте». Ей ответили молча, кивком головы. Усталые, торжественные, проходили они мимо.

Дарья отступила в замешательстве на обочину.

На самодельных носилках на плечах товарищей полулежал, в немецких брюках и кителе, похожий с лица на Степана, тот самый человек, что зимой постучался в избу. Он не узнал Дарьи, а у нее кровь отхлынула от сердца. Мимо шли пестро одетые, вооруженные люди, проволокли пулемет. Напоследок позади всех прошли девушка с санитарной сумкой и пистолетом на ремне и молодая женщина с увернутым в серое одеяло грудным ребенком на руках. «Его ребенок», — мелькнуло у Дарьи. С неунявшимся сердцем, часто оглядываясь, пошла она дальше. Спустились под холм. Пояс вымерзших яблонь. Дарья первая опустилась на землю. Впереди еще холм. За ним вставало солнце. Осень золотая. В кустах дрожала паутина выцветшего бабьего лета.

• Предыдущая
• 81/82
• Следующая