Очарованная душа - Роллан Ромен - Страница 144
- Предыдущая
- 144/252
- Следующая
Ни малейшей двусмысленности. Прозрачность кристалла. Страсть, такая же естественная и неизбежная, как закон тяготения. Две души, два мира, орбиты которых сплелись вокруг солнца, как сплетаются нити в руках вязальщика сетей. Два одиночества, которые сливаются, чтобы найти единый ритм и вместе дышать. Одиночество того, кому все непонятно в человеческом стаде, кто заблудился в лесу, полном обезьян и тигров, кто зовет на помощь; одиночество того, кто понимает все, понимает слишком много: он ничем не дорожит, ничем не скован, и то, что его жизнь нужна хотя бы одному-единственному человеку, по его мнению, искупает ее. Спасая другого, он спасается сам.
Но почему же они не искали пристанища в объятиях той, кого дала нам природа, чтобы излить на нее жгучую волну нашил желаний и скорбей или слить их с ее желаниями и скорбями? В объятиях женщины?.. Это их тайна.
Аннета поняла ее лишь отчасти. У Франца это происходит от застенчивости, робости. У Жермена, быть может, раннее разочарование, затаенная обида (это чувство, должно быть, не редкость у его товарищей, в окопах!). У обоих – могучий инстинкт, верный или ложный, но предупреждающий, что женщина – это другой, чуждый мир. Жермен привязан к Аннете, уважает ее, доверяется ей. Но Аннета не строит себе иллюзий: он доверяется ей потому, что она единственный человек, к помощи которого он может прибегнуть; он уверен в ее искреннем желании помочь ему, но у него нет уверенности, что она понимает его. Аннета угадывает, что иной раз его слова – не для нее, что они через ее голову идут к невидимому другу. И, читая их письма, она измеряет разницу между гармоническим строем своих бесед с Жерменом, этим контрапунктом различных мотивов, ласково сплетающихся друг с другом, и мелодичным дуэтом дружбы, где каждая нота с ее созвучиями создает братский аккорд. Аннета не ревнует. Это облегчение для нее.
В иные часы больше наслаждаешься, слушая прекрасный концерт, чем участвуя в нем.
И, однако, она в нем участвует – сама того не зная: ведь оба голоса соединяются в ней. Она – душа скрипки.
Семья Шаваннов не желала знать об этом тайном обмене мыслями. Они проскальзывали украдкой, через вестницу, которая являлась и исчезала.
Острые глазки скучающего семилетнего мальчугана, который наблюдал и мечтал, выследили тайную передачу писем. Он никому не сказал об этом ни слова. Ребенок жил своей особой жизнью, которую скрывал от взрослых. Он складывал в своей душе, не понимая, все, что видел, строя на этом занимательные истории. Ему казалось, что Аннета и Жермен тайно любят друг друга; от этой мысли у него оставалась какая-то странная боль в сердце; золотоволосая женщина, вносившая свет в этот дом, притягивала его к себе; он ее ненавидел, он яростно любил ее.
Высокомерная г-жа де Сейжи-Шаванн отводила глаза. Она ничего не желала замечать.
Госпожа де Марей действительно ничего не знала.
Эта честная душа не могла бы даже заподозрить то, что ей пришлось бы осудить как нарушение долга. Она ставила Жермена слишком высоко и не сомневалась, что он, как и она, всегда готов отречься от жизни сердца в угоду исключительным требованиям родины. А между тем из всех его родных она была наиболее способна понять властные и сладостные узы дружбы. Но разве Жермен дерзнул бы говорить с ней о своем праве на эту дружбу – с ней, потерявшей все, что было ей дорого, и спокойно, безропотно приносившей своему богу печаль и самоотвержение?
Госпожа де Шаванн-мать одна только знала тайну Жермена. Прятаться от нее было невозможно. Она видела, что сын пишет и читает письма; она сделалась их безмолвной хранительницей. У нее не было сил ни оправдывать, ни осуждать. Матери было ясно, что болезнь разрушает ее взрослого сына.
Она уже не судила. Пусть ему будет дана хоть эта единственная радость!
Она боялась, что тайна будет отгадана, что между Жерменом и семьей возникнет разлад и обе стороны будет топтать ее сердце. Ведь она думала, что правда на стороне семьи, что не прав ее сын. Но, с другой стороны, ее сын – это ее сын. Есть закон. И есть то, что выше закона.
Госпожа де Сейжи-Шаванн при всей своей непреклонности тоже знала, не признаваясь себе в этом, что есть права особые, противоречащие обычным.
Она была сестрой Жермена. Она видела смерть в каждой черточке его лица.
И немела перед той, шаги которой приближались. Сестра не могла не замечать, что от нее таятся. Но она принимала меры, чтобы тайное осталось тайным. Она старалась, входя в комнату больного, предупредить о своем приходе громким возгласом: пусть вовремя уберут то, чего ей не следует видеть.
Свое недовольство она перенесла на Аннету, которая стала чаще бывать у Жермена. Она выказывала гостье ледяную холодность, ни на минуту не меняя сдержанноучтивого тона. Этого было достаточно – обе женщины отлично понимали, что именно хотят сказать, когда ничего не говорят. Эту чужачку считали ответственной за сомнительную затею, в которой она была только орудием. И Аннета, принимая на себя эту ответственности, даже бровью не повела. Она приходила исключительно ради Жермена. Все прочее не трогало ее.
Но когда она убедилась в своем бессилии помочь друзьям, это затронуло ее чувствительна.
Жермен вдруг перестал получать письма от Франца. Переписка была на несколько дней запрещена ввиду эпидемии в лагере, а также в карательных целях. Жермен, как путник в безводной пустыне, стал жаждать еще мучительнее, после того как вновь найденный источник внезапно иссяк. Душа его горела. Аннету он встречал требовательным и неприязненным взглядом.
Он досадовал на нее за то, что она обманула его ожидания. Эти волнения подстегнули болезнь, а болезнь разжигала волнения. После мнимого перелома, когда разложение организма как будто приостановилось, болезнь заявила о себе с новой силой, поразив внутренние органы. Всего лишь несколько дней обманчивого покоя – и вдруг резкая вспышка: неизвестно было, откуда ждать новых разрушений, принимавших всевозможные формы. Не успевали задержать процесс в одном месте, как он начинался в другом. Пламя пожирает самое сердце дома. Принимаются тушить выбивающиеся наружу языки огня. А к очагу проникают лишь после того, как рухнул весь дом. Всем было ясно, что болезнь уже не осилить.
Жермен знал это лучше, чем кто-либо. Он изо всех сил боролся с притаившимся врагом и чувствовал себя побежденным. От этой бесплодной битвы его характер испортился. Больной, все мысли которого сосредоточены на самом себе, который вынужден постоянно обороняться, уже не думает об окружающих; эгоизм – его единственное оружие. Он уже не думает ни о чем, кроме себя, своего недуга, своих желаний. По ночам, когда Жермен на своем костре бессильно следил, как подбирается к нему пламя, его томило страстное желание: еще раз свидеться, прежде чем он сгорит, со своим другом.
Его мать скрепя сердце впускала Аннету в комнату больного – ведь он этого требовал, только теперь беседа уже не завязывалась, время проходило в молчании. Не успевала Аннета войти, как Жермен устремлял на нее жадный взгляд, но глаза его вскоре потухали, выражая лишь разочарование, и все его силы сосредоточивались на терзавших его муках. Аннета пыталась рассеять больного, но безуспешно. Он был ко всему безучастен. Она сбивалась и умолкала посреди фразы. Но когда Аннета, сознавая свою беспомощность, хотела уйти, он с горьким упреком останавливал ее движением руки.
И на этот упрек Аннете нечего было ответить. Она корила себя: зачем было пробуждать в нем надежду, раз она бессильна сделать так, чтобы она сбылась?
Однажды они остались в комнате одни: мать провожала врача, который попробовал еще раз обмануть больного; Жермен взял руку Аннеты и оказал:
– Мне конец.
Она пыталась возразить. Он повторил:
– Мне конец. Я знаю. Я хочу, хочу свидеться с ним.
Она безнадежно махнула рукой. Он не дал ей времени заговорить.
– Я хочу, – сказал он жестко.
– Что толку хотеть? – спросила она.
– И это говорите вы? Вы? Аннета беспомощно склонила голову. Жермен резко и зло продолжал:
- Предыдущая
- 144/252
- Следующая
