Пилигримы - Шведов Сергей Владимирович - Страница 57
- Предыдущая
- 57/79
- Следующая
– Цель? – спросил Людовик, хмуря брови.
– Я ведь тоже живу в Антиохии, государь, и интересы графства мне отнюдь не безразличны, – вздохнул Симон. – Тем не менее, забавы благородного Раймунда зашли столь далеко, что не могут оставить равнодушным благочестивого человека. Граф Антиохийский пытается при помощи блуда удержать крестоносное воинство в городе и более того, направить усилия его вождей в выгодное для себя русло. Конечно, взятие Халеба выгодно Антиохии, но с точки зрения христианского мира, это деяние будет выглядеть слишком ничтожным и вряд ли заслуживающим тех средств, которые уже были потрачены на содержание крестоносного воинства. Я уже не говорю, о потерях понесенных французами и германцами в этой войне за нашу веру.
Людовик был потрясен откровениями антиохийского барона и даже не нашел нужным скрывать свои чувства при постороннем вроде бы человеке. Король побагровел от гнева, а с его языка сорвалось слово, уж очень похожее на ругательство.
– Она все время твердит мне о Халебе, – прохрипел он голосом, срывающимся от негодования. – Я уже почти согласился отдать приказ о штурме.
– Речь, я полагаю, идет о королеве? – мягко полюбопытствовал Лоррен. – Благородная Элеонора женщина впечатлительная, насколько я могу судить. Возможно, слухи о поведении императора Мануила, соблазнившего свою племянницу, подействовали на нее не лучшим образом. Византийцы вообще склонны к разврату, государь. Разумеется, я даже в мыслях не допускаю, что христианка способна уподобиться константинопольской шлюхе, но, к сожалению, далеко не все столь же благородны и великодушны, как мы с тобой, государь.
– Ты называешь это великодушием, барон де Лоррен?! – взревел Людовик.
– Я никогда сам не осмелился бы начать этот разговор, государь, но и молчать в ответ на твои прямые вопросы – выше моих сил. Мне кажется, благородный Людовик, что чем раньше французские крестоносцы покинут Антиохию, тем лучше будет для всех. Христос укоризненно смотрит на нас с неба, и мы не можем обмануть его ожиданий. И пусть дьявол строит свои козни, но воля короля вполне способна положить конец гнусным проискам нечистой силы. Я искренне скорблю, государь, что мой друг, Раймунд де Пуатье, впал в греховный соблазн, но столь же искренне надеюсь, что его душа сумеет вырваться из тенет и вернется в спасительное лоно матери церкви, созданной волею Спасителя, для очищения слабых и падких на всякие непотребства людей.
Разговор между королем Людовиком и графом Антиохийским слышали только стены. Даже Пьер де Саллюст, несмотря на все свои старания, смог уловить только отдельные слова и обрывки фраз, доносившиеся словно бы из небытия. Впрочем, слово «прелюбодеяние» барон уловил, возможно потому, что король произнес его несколько раз. Раймунд, судя по тону, только оправдывался. Зато Людовик громыхал подобно языческому богу грозы, временами переходя на визг. «Кровосмеситель» было вторым словом, которое достигло ушей благородного Пьера и заставило его застыть в недоумении. Как и концовка королевской речи, вылившаяся в жуткое напутствие «Будь ты трижды проклят пособник дьявола и негодяй». После чего багровый от гнева Людовик выскочил из графских покоев и бурей пронесся по залам дворца. Эта буря, зародившаяся за стенами Антиохийской цитадели, оказалась столь мощной, что без труда вымела крестоносцев из всех закоулков большого города, бросила их на суда и погнала к стенам Иерусалима. Где, надо полагать, заждались дорогих гостей.
Благородный Раймунд произнес вслед королю Франции только одну фразу:
– Бедная Элеонора, она вышла замуж за безумца!
Глава 5 Иерусалим.
Рауль де Музон, достигший весьма почтенного возраста (ему давно уже перевалило за семьдесят), хоть и потерял страсть к интригам, свойственную ему смолоду, но ясности ума не утратил. Что с удовольствием отметил явившийся к нему с визитом вежливости Герхард де Лаваль. Рауль хоть и не сразу, но узнал в седеющем мужчине задиристого юнца, вынужденного покинуть Святой город в связи с одной весьма скандальной историей. Впрочем, с того времени прошло уже целых пятнадцать лет и подробности прискорбного происшествия изгладились у многих из памяти. Четыре года назад умер король Фульк Анжуйский, когда-то покровительствовавший Лавалю, но предавший своего шевалье в трудный для того час.
– Рад тебя видеть живым и здоровым, благородный Герхард, – вежливо ответил на поклон гостя Рауль. – Извини, что не могу подняться тебе навстречу – годы берут свое.
– Я тоже рад засвидетельствовать свое почтение едва ли не самому мудрому и осведомленному человеку в Иерусалиме, – отозвался Лаваль, присаживаясь к столу с разрешения хозяина.
– Судя по твоим словам, мой дорогой шевалье, ты пришел к старому Раулю за местными сплетнями, – прошамкал беззубым ртом старик.
– Пусть будут сплетни, – ласково улыбнулся собеседнику Герхард. – Но пришел я не с пустыми руками. Короли Франции и Германии развернули свои галеры в сторону Иерусалима. Не пройдет и недели, как они будут здесь.
– Вот как, – нахмурился Музон, – но ведь ходили слухи, что они пойдут на Эдессу.
– Дамаск показался им более лакомой добычей, чем разоренный атабеком Зенги город.
Старый шевалье огорчился известию, привезенному Герхардом, даже больше, чем тот ожидал. А ведь Музон никогда не слыл яростным приверженцем взбалмошной Мелисинды, которая, впрочем, могла остепениться за минувшие годы.
– Мелисинда все та же, – покачал головой Рауль. – Смерть мужа сделала ее еще более властной и своенравной. Эту женщину успокоит только смерть. Она рассорилась со многими своими сторонниками, включая Гуго де Сабаля. А причиной тому стал ее сын Болдуин. Мелисинда отказалась передать сыну власть, когда юноше исполнилось пятнадцать лет. Граф Гуго пригрозил ей войной и, скорее всего, сдержал бы свое слово, но на наше счастье прошел слух о грядущем походе, и Сабаль уступил просьбам своих сторонников, воззвать к суду европейских государей.
– Гуго де Сабаль опасный человек, – усмехнулся Герхард. – На месте королевы я бы прислушался к его словам. Тем более что грядущий вердикт Людовика и Конрада очевиден – они выступят на стороне Болдуина.
– Патриарх Иерусалима придерживается того же мнения, – кивнул Музон. – Но у королевы есть и другие советники, куда более близкие если не ее душе, то, во всяком случае, телу. Ты слышал, шевалье, о Манасии де Роже, нынешнем коннетабле Иерусалимского королевства? Редкостный негодяй, но очень ловкий человек, надо признать. Он приехал в Святую Землю четыре года назад, но за это время сумел пленить не только стареющую королеву, но и многих вроде бы умудренных жизнью людей. Сейчас у него сторонников не меньше, чем у Сабаля. В Иерусалиме почти не осталось доблестных рыцарей, взошедших на стены города полсотни лет тому назад. Я, пожалуй, последний из них. Бесконечные войны унесли не только моих друзей, но и их сыновей, по праву наследовавших своим отцам. Их заменили пришельцы, авантюристы всех мастей. Их девизом стала нажива. Не скажу, что таких людей большинство, но Манасия сумел их объединить вокруг себя с помощью щедрой на посулы и подарки Мелисинды. Гуго де Сабаль, пожалуй, единственный человек в Иерусалиме, способный противостоять этому отребью. Он сын графа Вермондуа, а значит, доводится дядей Людовику Французскому. Думаю, Благородный Гуго сумеет не только короновать Болдуина, но и помочь ему удержать власть как в противоборстве с мусульманами, так и в соперничестве с нашими своенравными баронами и рыцарями.
Музона утомила долгая беседа с гостем, и он начал клевать острым носом, словно старый истрепанный жизнью петух. Герхарду ничего другого не оставалось, как распрощаться со старым шевалье и отправиться туда, где кипела молодая полная ярких красок жизнь. Иерусалим изменился за пятнадцать минувших лет. Большинство зданий, разрушенных при штурме, были восстановлены и к ним добавились еще десятка два роскошных строений, возведенных, скорее всего, византийскими зодчими. Во всяком случае, по своему внешнему виду они очень напоминали дворцы, виденные Лавалем в Константинополе. В одном из таких дворцов и располагался самый влиятельный в Святом Городе человек коннетабль Иерусалимского королевства Манасия де Роже. Лавалю потребовалось потратить немало средств и усилий, дабы предстать, наконец, пред очи человека, пленившего капризную и разборчивую королеву. И, надо признать, благородная Мелисинда сделала неплохой выбор. Герхард не рискнул бы оценивать душевные качества тридцатилетнего мужчины в сиреневом блио и голубой котте из каирского щелка, но его физические достоинства были выше всяких похвал. Благородный Манасия носил черную короткую бородку и усы, а густоте его курчавых волос позавидовала бы любая дама. Его большие карие глаза смотрели на собеседника с такой неискренней доброжелательностью, что всякий поживший и повидавший мир человек без труда определил бы в нем не просто негодяя, а очень большого подлеца.
- Предыдущая
- 57/79
- Следующая
