Конец детства (сборник) - Головачев Василий Васильевич - Страница 51

Врач-корсиканец Антонмарки, генерал Бертран, камергер Маршан, аббат Виньяти. А чуть поодаль маленькая Бертран плакала, уткнувшись лицом в одеяло.

Теперь все, конец.

Он закрыл глаза, испытывая горчайшее чувство тоски. Антонмарки поднял голову.

— Наполеон умер, — сказал он.

Снегопад кончился, и притихший лес медленно обрел глубину и четкость, словно фотография в растворе проявителя. Тишина, завладевшая лесом, перестала быть глухой, неприветливой и настороженной, вернулось первозданное, торжественное, выразительное и чарующее безмолвие заснеженной тайги, не нарушаемое ни одним звуком. Белое и серо-коричневое с редкими пятнами седой зелени… Белое — снег и небо, серо-коричневое — сбросившие листву деревья, зеленое — сосны и ели. И еще машины передвижной радиостанции и домики оперативного поста управления комплексной научно-исследовательской экспедиции. И все же главным цветом был белый…

Ивашура оглянулся. Километрах в пятнадцати над лесом вставала угрюмая черно-голубая громада Башни диаметром около двенадцати километров, вершина которой тонула в облаках. Стены Башни были голубыми, а черными — ряды окон и пятен, ниш и разломов, провалов и трещин. Дикое, непонятное, неизвестно как возникшее на месте паучьего шатра колоссальное строение, непрерывно растущее вширь и не разрушающееся при этом…

В одной из темных брешей в стене Башни загорелся вдруг пронзительно-зеленый огонек, и тотчас же где-то взвыла сирена тревоги, разбив тишину на тысячи отголосков: огонек означал появление блуждающего источника радиации.

Ивашура вздохнул и зашагал по глубокому снегу мимо остывающего вездехода к одному из домиков-вагончиков, из трубы которого тянулась струйка дыма.

Раздевшись в крохотной прихожей, он вошел в центральную комнату домика. В комнате было тепло, пахло сосновыми поленьями, дымом и сбежавшим молоком. У стола, застеленного коричневой клеенкой, сидели несколько человек, среди них Михаил Рузаев, Сурен Гаспарян, директор Центра Богаев и только что прибывшие на вездеходе полковник государственной безопасности Одинцов Мартын Сергеевич, молодой, поджарый, с пристальным взглядом внимательных карих глаз, и заместитель председателя Верховного Совета Старостин Николай Николаевич, большой, рыхлый, страдающий одышкой.

В углу на столике стояла переносная полевая радиостанция, радист с наушниками на голове что-то записывал в журнал, подкручивая верньер. Рядом сидел телеграфист возле аппаратной стойки, отдельно стояли телефоны и плоский переносной телевизор.

— Что там? — спросил Богаев хрипловато.

— “Глаз дьявола”, — сказал Ивашура. — Высоко, метров четыреста, под облаками.

— Это и есть Игорь Васильевич Ивашура, — представил его Богаев. — Начальник экспертного отдела Центра и в данном случае руководитель экспедиции. Поскольку ситуация необычна, ему даны особые полномочия.

— Мы осведомлены, — кивнул Старостин. — Извините, что перебил.

Ивашура глянул на Гаспаряна, щелкнул ногтем по футляру проектора, стоящего на полке. Сурен понял и выскочил за слайдами в соседний домик, представлявший собой фотолабораторию. Рузаев молча принялся разворачивать проектор.

— Что вас интересует прежде всего? — Ивашура вопросительно посмотрел на Одинцова и Старостина. — Принимаемые меры, факты минувшей недели, научные гипотезы?

Старостин кашлянул, посмотрел на полковника и пророкотал:

— Через два дня мы с Мартыном Сергеевичем должны доложить правительству о фактическом положении дел, поэтому хотелось бы разобраться в обстановке с минимальной предубежденностью. О мерах мы наслышаны, научных гипотез, насколько я осведомлен, накопилось много, но все они субъективны и больше эмоциональны, чем научно обоснованы. Так?

Ивашура улыбнулся.

— Примерно так. Что ж, я вас понял. Давайте сначала восстановим хронологию основных событий, а потом перейдем к последним данным.

В комнату вошел Гаспарян и стал заряжать кассеты проектора слайдами. Рузаев задернул занавеску окна, выключил свет.

— Пауки появились в брянском лесу предположительно двадцать третьего сентября. Двадцать шестого над просекой с линией электропередачи потерпел аварию вертолет энергохозяйства района, и уже тогда просека была заткана паутиной. То есть пауки появились раньше, по нашим расчетам — именно двадцать третьего. Откуда они взялись — неизвестно, гипотез действительно несколько, но все они пока бездоказательны. Появившись, пауки начали строить нечто вроде паутинного шатра, достигшего к третьему октября высоты сорока двух метров. Кстати, материал паутины — сложное кремнийорганическое соединение, по прочности не уступает легированной стали, а по упругости превосходит каучук. Толщина нитей около шести микрон.

Гаспарян включил проектор, и на развернутом полимерном экране у дальней стенки комнаты возник пейзаж: хвойный лес, из которого вырос снежно-белый конус.

— Четвертого октября, ночью, произошел взрыв, — продолжал Ивашура, — уничтоживший паутинный шатер, и на его месте поднялась странная, колышущаяся, как студень, “опухоль”, которая потом выросла в Башню. Диаметр последней к сегодняшнему дню достиг двенадцати с половиной километров. При взрыве… — Ивашура нахмурился, помолчал, — пропали без вести двое: сотрудник Центра Иван Костров и журналистка Таисия Калашникова. Они вылетели к паутинному шатру на вертолете и… не вернулись. Найти их не удалось.

— А вертолет? — спросил Старостин. — Тоже пропал?

— И вертолет.

— Странно.

— Да, странно, хотя и без этого случая странностей хватает.

Гаспарян сменил кадр, и на месте паутинного конуса возникло изображение паука.

Помолчали, рассматривая.

— Хорош! — нарушил молчание Старостин. — Слабонервного вполне способен довести до инфаркта.

Изображение паука сменилось видом Башни.

— Эпицентр тайны, — сказал Богаев. — К сожалению, проникнуть внутрь практически невозможно. Она растет, и находиться возле ее стен опасно.

— И что же, так никто и не пытался проникнуть? — спросил Одинцов.

— Для этого нужна отчаянная храбрость или… — Ивашура усмехнулся, — или не менее отчаянная глупость. А вообще-то попытки попасть внутрь Башни были, но не увенчались успехом. Главная ее особенность в том, что растет она скачками. Каждый скачок прибавляет диаметр на один — полтора километра и порождает при этом колебания почвы силой четыре-пять баллов. По данным исследований, высота плотного ядра Башни достигает двух километров, выше она становится зыбкой, дымчатой, полупрозрачной и на высоте трех километров исчезает совсем. То же касается и ее фундамента: до глубины в четыреста метров он виден на экранах эхорадаров и магнитных сканеров отчетливо, а потом как бы растворяется в породах континентального щита.

Гаспарян показал виды Башни со всех сторон, в том числе и сверху, потом стал демонстрировать отдельные участки башенных стен. На одном из снимков была запечатлена длинная черная струя дыма, исторгнутая из провала в стене.

— “Мертвый выброс”, — сказал Ивашура. — Этот “дым” превращает все, чего ни коснется, в сверхстранный полиметаллический сплав, в котором соединены почти все металлы от железа до свинца.

На стене появилось изображение сверкающей металлическим блеском полосы на земле. Кое-где на полосе стояли такие же серо-свинцовые пни и поваленные деревья с отливающей металлом корой. На следующем снимке была запечатлена еще одна полоса, в конце которой стоял гусеничный вездеход “Малыш”- глыба серого металла.

Старостин переглянулся с Одинцовым, и Богаев поспешил вставить:

— Жертв не было, люди успели выскочить. С тех пор так близко никто к Башне не подходит.

— Рискуете, — пробормотал Старостин неодобрительно.

— К сожалению, риск необходим, — сказал Ивашура. — Мы стараемся свести его к минимуму, но избавиться полностью не в состоянии. Да и как обойтись без риска, если никто не может сказать, что это за Башня и чего от нее ожидать?