Сын Америки - Райт Ричард - Страница 24
- Предыдущая
- 24/98
- Следующая
Хотя он убил случайно, потребность сказать себе, что это было случайно, у него не явилась ни разу. Он был негр, и он был один в комнате, где была убита белая девушка, – значит, он убил ее. Так, во всяком случае, будут говорить, что бы ни говорил он сам. И он знал, что в известном смысле смерть девушки не была случайной. Он уже много раз убивал и до того, только в те разы у него не оказывалось подходящей жертвы или подходящих обстоятельств для того, чтобы его воля к убийству стала видимой и ощутимой. Его преступление казалось естественным; он чувствовал, что вся его жизнь вела к тому. Кончилась пора безмолвных догадок о том, что ожидает его, его черное тело; теперь он знал. Скрытый смысл его жизни – смысл, которого не видели другие и который он всегда стремился затаить, – теперь прорвался наружу. Нет, это не случайность, и он никогда не назовет это случайностью. Была в нем какая-то смешанная с ужасом гордость от мысли о том, что когда-нибудь он сможет во всеуслышание заявить: да, он сделал это. Как будто он дал самому себе какое-то неясное, но важное обязательство, которое должен выполнить, признав свой поступок.
Теперь, когда лед сломан, может быть, для него и другое возможно? Что ему помешает? Сидя за столом в ожидании завтрака, он чувствовал, что достиг чего-то такого, что долго не давалось ему. Все переменилось; теперь он знает, что ему делать. Суть в том, чтобы делать то же, что делают другие, жить точно так, как живут они, а когда никто не смотрит – поступать по-своему. И они никогда не узнают. В тихом существовании матери, брата и сестры он чувствовал какую-то упорную силу, бесформенное и неосознанное стремление к жизни без мыслей, ко всему мирному и привычному, к надежде, слепящей глаза. Он чувствовал, что они не хотят по-другому видеть жизнь; им нужна определенная картина мира; определенный образ жизни нравится им больше других, и ко всему тому, что не укладывается в его рамки, они слепы. Чужие поступки они замечают, только если эти поступки идут навстречу их желаниям. И все, что нужно, – это быть смелым, делать то, до чего не додуматься никому. Все вдруг представилось ему в виде одной властной и простой мысли: в каждом человеке живет огромная жажда веры, которая его ослепляет, и кто сумеет остаться зрячим там, где другие слепы, может получить все, чего захочет, и никогда не попадется. В самом деле: ну кому придет в голову, что он, загнанный, робкий чернокожий паренек, мог убить и сжечь богатую белую девушку, а потом спокойно сидеть за столом, дожидаясь завтрака? Ему стало почти весело.
Он сидел у стола, смотрел, как падает снег за окном, и многое становилось для него простым. Нет, теперь ему не надо прятаться за стеной или завесой; у него есть более верный способ чувствовать себя в безопасности, и более легкий. Прошлая ночь доказала это. Джан – слепой. Мэри была слепая. Мистер Долтон – слепой. И миссис Долтон тоже слепая; не только потому, что у нее глаза не видят. Биггер слегка улыбнулся. Миссис Долтон не знала, что Мэри умерла, когда стояла над ее кроватью в темной спальне. Она думала, что Мэри пьяна, потому что она привыкла, что Мэри возвращается домой пьяная. И миссис Долтон не знала, что он тут же, в комнате; это было последнее, что ей могло прийти в голову. Он негр, и при таких обстоятельствах она меньше всего могла помнить о нем. Биггер думал о том, как много есть людей, похожих на миссис Долтон, таких же слепых…
– На, ешь, Биггер, – сказала мать, ставя перед ним тарелку овсяной каши.
Он взялся за ложку; теперь, когда он продумал все, что случилось ночью, ему стало легче. Он чувствовал, что теперь сумеет владеть собой.
– А вы что же не едите? – спросил он оглядываясь.
– Ешь, ешь. Ты торопишься. Мы еще успеем, – сказала мать.
Ему не нужны были деньги: у него были те, которые он взял из сумочки Мэри; но он хотел получше замести следы.
– Мама, у тебя есть деньги?
– Совсем немножко, Биггер.
– Дай мне.
– Вот тебе полдоллара. У меня еще только доллар остается до среды.
Он положил бумажку в карман. Бэдди покончил с одеванием и сидел на краю постели. Он вдруг увидел Бэдди, увидел его как бы через Джана. Бэдди был какой-то бесхребетный, расплывчатый; глаза у него были незащищенные, и взгляд скользил только по поверхности вещей. Странно, что он раньше никогда этого не замечал. Бэдди тоже слепой. Вот он сидит тут и мечтает устроиться на такое же хорошее место, как у него, Биггера. Бэдди тоже кружит и кружит в привычной колее и ничего не видит. Костюм на нем сидит мешком, не так, как на Джане. Весь он какой-то растерянный, неприкаянный, в нем нет ни углов, ни острых граней; точно пузатый щенок. Он смотрел на Бэдди и вспоминал Джана и мистера Долтона, и ему чудилась в Бэдди какая-то неподвижность, ненужность, оторванность.
– Что это ты на меня как смотришь, Биггер?
– А?
– Смотришь, говорю, на меня как-то по-чудному.
– Не знаю. Задумался просто.
– О чем?
– Ни о чем.
Мать вошла в комнату, неся тарелки с кашей, и он увидел, какая и она тоже бесхребетная и бесформенная. Глаза у нее были тусклые, ввалившиеся, в темных кругах от давней усталости. Она двигалась медленно и всегда дотрагивалась до вещей, мимо которых проходила, точно ища опоры. Она волочила ноги по дощатому полу, на лице ее всегда было выражение напряженного усилия. Если ей нужно было посмотреть на что-нибудь, даже совсем близко, она всегда поворачивалась всем телом, вместо того чтобы просто перевести глаза. Казалось, будто она несет в себе тяжелый и неустойчивый груз и боится нарушить с трудом достигнутое равновесие.
– Ешь кашу, Биггер.
– Я ем.
Вера принесла себе тарелку и уселась напротив него. Хотя лицо ее было тоньше и нежнее, чем у матери, Биггер уже различал в нем первые признаки той же самой усталости. Какая разница между Верой и Мэри! Это чувствовалось даже в движении, которым Вера подносила ложку ко рту; каждым своим жестом она как будто оборонялась от жизни. Даже то, как она сидела, выдавало страх, вкоренившийся так глубоко, что он уже стал органической частью ее существа; еду она брала с тарелки крошечными кусочками, как будто боялась подавиться или слишком быстро все съесть.
– Биггер! – плаксиво протянула Вера.
– А?
– Перестань сейчас же! – сказала Вера, положив ложку и отмахиваясь от него рукой.
– Что?
– Перестань на меня смотреть!
– Да ну тебя, ешь свою кашу и молчи!
– Мама, скажи ему, чтоб он на меня не смотрел!
– Никто на нее не смотрит.
– Ты смотришь, – сказала Вера.
– Тише, Вера, ешь лучше, – сказала мать.
– Он все время за мной подсматривает, мама!
– Ты просто дура! – сказал Биггер.
– Не глупее тебя!
– Да замолчите вы оба, – сказала мать.
– Если он будет подсматривать, я есть не стану, – сказала Вера и пересела на кровать.
– Иди жри свою кашу! – сказал Биггер, выскочив из-за стола и снимая с вешалки кепку. – Я ухожу.
– Чего ты, Вера? – спросил Бэдди.
– Не твое дело! – сказала Вера; у нее уже текли по лицу слезы.
– Дети, тише! Да замолчите же наконец! – простонала мать.
– А зачем он со мной так? – сказала Вера.
Биггер поднял свой чемодан. Вера вытерла глаза и вернулась к столу.
– Когда я тебя теперь увижу, Биггер? – спросила мать.
– Не знаю, – сказал он и с силой хлопнул дверью.
Он уже спустился до середины лестницы, когда услышал, что его окликают.
– Биггер! Погоди, Биггер!
Он остановился и посмотрел вверх. С лестницы бежал Бэдди. Он подождал, недоумевая, что могло случиться.
– Ты чего?
Бэдди остановился, виновато улыбаясь:
– Я… я…
– Ну в чем дело?
– Понимаешь, мне показалось…
Биггер обомлел:
– Говори, чего размазываешь?
– Ничего такого нет. Просто мне показалось, что у тебя что-то неладно.
Биггер поднялся на несколько ступенек и встал совсем рядом с Бэдди.
– Неладно? Как это неладно? – спросил он испуганным шепотом.
– Я… мне показалось, что ты вроде не в себе. Думал, может, тебе помочь надо, вот и все. Мне… мне показалось…
- Предыдущая
- 24/98
- Следующая
