Кровь и золото - Райс Энн - Страница 59

• Предыдущая
• 59/121
• Следующая

Я мог испытывать только отвращение и брезгливую жалость по отношению к нему и к его последователям. Но в нем чувствовался интеллект. Умный и сообразительный, он надеялся найти у меня понимание.

Ах, если бы Маэл с Авикусом были здесь – они бы не задумываясь прикончили его и истребили весь его род.

– Могила, украшенная сотнями черепов? – повторил я. – Думаешь, я мечтаю там править? Сегодня я увидел картины такой красоты, что описать невозможно. Потрясающие шедевры, блистательные, изобилующие красками. Весь город полон восхитительных искушений.

– Где же ты видел такие картины? – спросил он.

– В капелле Папы, – заявил я.

– Но как ты посмел проникнуть туда?

– Без труда. Могу и тебя научить пользоваться своей силой...

– Но мы же создания Тьмы, – простодушно возразил он. – Мы не смеем появляться в освещенных местах. Бог проклял нас, и мы должны держаться в тени.

– Какой еще бог? – спросил я. – Я хожу туда, куда хочу. Я пью кровь тех, кто несет зло. Мне принадлежит весь мир. А ты просишь меня спуститься под землю? В полные черепов катакомбы? Просишь меня возглавить тех, кто пьет кровь, во имя какого-то демона? Ты слишком умен для своих убеждений. Откажись от них.

– Нет! – Он покачал головой и попятился. – Нас хранит чистота сатаны! Как ни старайся, никакая сила, никакие уловки не отвратят меня от пути истинного.

Я разжег в нем какую-то искру. Выражение черных глаз неуловимо изменилось. Его тянуло ко мне, слова мои произвели впечатление, но он не смел признаться в этом.

– Вас никогда не будет легион, – сказал я. – Мир этого не позволит. Вы ничто. Не занимайтесь самообманом. Не плодите себе подобных ради глупейшего крестового похода.

Он опять приблизился ко мне, как мотылек к свече. Он заглянул мне в глаза, несомненно стараясь прочесть мои мысли, в которых смог разобрать лишь то, что я уже сказал.

– Мы щедро одарены, – продолжал я. – На свете столько предметов для наблюдения и изучения! Позволь отвести тебя в капеллу Папы, показать тебе картины, о которых я упомянул.

Он подошел еще ближе, и лицо его исказилось.

– Те, Кого Следует Оберегать, – где они?

Тяжелый удар – услышать, что еще кому-то известна тайна, которую я так тщательно хранил больше тысячи лет.

– Тебе никогда не узнать, – ответил я.

– Нет, послушай меня, – торопливо заговорил он. – Это что-то нечестивое? Или священное?

Я стиснул зубы и потянулся к нему, но он с неожиданной быстротой метнулся в сторону.

Я погнался за ним, догнал, развернул лицом к себе и потащил его вверх по узкой каменной лестнице, тянувшейся по склону холма.

– Чтобы я тебя больше не видел – слышишь?! – воскликнул я.

Он отчаянно пытался вырваться, но я не ослабевал хватку.

– Я могу убить тебя огнем, если захочу, одной силой мысли, – зловещим шепотом, чтобы не сорваться на крик, продолжал я. – Как ты думаешь, почему я тебя не убил? Почему не уничтожил тебя, жалкий паразит? Потому что ненавижу насилие и жестокость, хотя ты еще порочнее смертного, которым я сегодня утолил жажду.

Он неистово старался высвободиться, но, естественно, без малейшего шанса.

Почему я не избавился от него? Находился ли я под впечатлением прекрасных картин? Неужели мое сердце начало биться в унисон со смертным миром и я не желал низвергнуться в нечистую бездну?

Не знаю.

Знаю лишь, что столкнул его с каменной лестницы, и он, жалкий и неуклюжий, долго еще спотыкался, прежде чем твердо встал на ноги.

– Проклинаю тебя, Мариус! – выкрикнул он с удивительным мужеством, обратив на меня злобный, исполненный ненависти взгляд. – Проклинаю тебя вместе с тайной Тех, Кого Следует Оберегать!

Меня ошеломило его вызывающее поведение.

– Предупреждаю, держись подальше от меня, Сантино! – сказал я, глядя на него сверху вниз. – Будьте скитальцами во времени. Будьте свидетелями красоты и чудес, сотворенных человеческими руками. Будьте истинными бессмертными. Не почитателями сатаны! Не слугами бога, который обещает вам христианский ад. Но что бы вы ни решили, не приближайтесь ко мне ради своей же безопасности.

Он застыл на месте, глядя на меня в бессильной ярости. И мне пришло в голову попробовать отправить ему небольшое предостережение. Стоило попытаться.

Я вызвал Огненный дар, чувствуя, как крепнет моя сила, осторожно притушил ее, направил струю огня вниз и повелел ей воспламенить самый край черной монашеской рясы.

Ткань задымилась вокруг его ног, и он в ужасе отпрянул.

Я остановил огонь.

Охваченный паникой, Сантино крутился вокруг своей оси, срывая обгорелые одежды, пока не остался в длинной белой тунике.

С ужасом взирал он на дымящуюся ткань, кучей лежавшую на земле, а потом снова посмотрел на меня: мужества в нем не убавилось, но беспомощность только распалила его гнев.

– Помни о моем могуществе, – сказал я, – и никогда больше не подходи близко.

Я повернулся к нему спиной и ушел прочь, содрогаясь при одной только мысли о нем и его последователях, при мысли о том, что когда-нибудь мне придется использовать свой Огненный дар в полную силу.

Воспоминание о том, что случилось с мальчиками Эвдоксии, всколыхнуло в моей груди прежний ужас.

Еще не пробило полночь.

Мне хотелось вернуться в яркий новый мир Италии. Хотелось окружить себя современными людьми – художниками и учеными. Хотелось увидеть величественные палаццо кардиналов и знатных жителей Вечного города, после стольких лет уныния поднявшегося из праха.

Выбросив из головы существо по имени Сантино, я отправился к одному из новых палаццо и попал туда в самый разгар праздника – маскарада, где шумно танцевали и пировали за богато сервированными столами.

Я смог пройти туда без затруднений, ибо заранее обзавелся изысканной бархатной одеждой, соответствовавшей духу времени, и, оказавшись среди гостей, получил свою порцию гостеприимства.

Я пришел без маски, но моему белому лицу она и не требовалась. Красный бархатный плащ с капюшоном выделял меня среди гостей и в то же время позволял смешаться с толпой.

Музыка пьянила. На стенах красовались дивные картины, правда далеко не такие сказочные, как в Сикстинской капелле, и все гости были одеты в роскошные наряды.

Я быстро завязал разговор с молодежью, пылко обсуждавшей не только живопись, но и поэзию, и задал им дурацкий вопрос: кто создал неподражаемые фрески в Сикстинской капелле – те, которые я только что видел?

– Вы видели те картины? – переспросил один из моих собеседников. – Не верю. Нам не позволили посмотреть. Опишите-ка их еще раз.

Я изложил все подробности самым простым языком, как школьник.

– Фигуры написаны чрезвычайно искусно, – объяснил я, – на лицах отражается целая гамма чувств, и каждый человек, изображенный очень естественно, кажется все-таки чуть-чуть слишком вытянутым.

Собравшаяся вокруг меня компания добродушно рассмеялась.

– Чуть-чуть слишком вытянутым, – повторил один из тех, что постарше.

– Кто написал те картины? – умоляюще спросил я. – Мне непременно нужно с ним встретиться.

– Тогда вам придется поехать во Флоренцию, – был ответ. – Вы говорите о Боттичелли, а он уже уехал к себе.

– Боттичелли... – прошептал я.

Странное, почти нелепое имя. По-итальянски оно означает «маленький бочонок». Но для меня это имя стало синонимом великолепия.

– Вы уверены, что автор – Боттичелли? – спросил я.

– О да! – подтвердил все тот же собеседник, а остальные согласно закивали. – Все в восхищении от его работ. Поэтому-то Папа и послал за ним. Он два года проработал над фресками Сикстинской капеллы. Кто не знает Боттичелли! Наверное, он и во Флоренции трудится не покладая рук.

– Я просто хочу увидеть его своими глазами, – заявил я.

– А кто вы? – последовал вопрос.

И я прошептал:

– Никто.

Раздался смех, чарующе слившийся со звучащей в зале музыкой и с ярким светом бессчетных свечей.

Я захмелел от запаха смертных и от надежды на встречу с Боттичелли.

• Предыдущая
• 59/121
• Следующая