Умирать — в крайнем случае - Райнов Богомил Николаев - Страница 40
- Предыдущая
- 40/63
- Следующая
А впрочем, допустим, я узнаю, с кем связан Ларкин, что из того? Получу возможность полюбоваться, как этот тип прогуливается с другим типом. Или пьет кофе еще с одним. Или переглядывается c третьим. Один цереушник с глазу на глаз с другим цереушником. А в результате? Два цереушника — и только.
По мнению мисс Грей, не стоит пренебрегать солнечным воскресным днем — ведь в субботу шел дождь, а понедельник тоже может оказаться дождливым. Поэтому вторую половину дня мы отводим для длительной прогулки, во время которой я наконец получаю возможность увидеть настоящий Лондон, то есть ту его часть, которую принято показывать туристам.
Прогулка наша начинается с Трафальгарской площади, где Линда показывает мне колонну, воздвигнутую в честь адмирала Нельсона, достаточно большую, чтобы ее можно было увидеть и без подсказки. В отместку я спрашиваю ее, кто такой Нельсон. Она объясняет: был такой знаменитый адмирал. Тогда я интересуюсь, чем же он был знаменит, на что Линда отвечает — битвой при Трафальгаре. Естественно, что после этого я спрашиваю, чем кончилась эта битва, на что моя дама отвечает не совсем уверенно:
— По-моему, он разбил там испанский флот. А может, французский… Или оба вместе… О Питер, пожалуйста, не напоминайте мне об уроках истории.
На этом любопытство мое удовлетворено, и я рассматриваю памятник, не задавая больше вопросов, хотя этот адмирал своей фамилией напомнил мне о несчастной судьбе Бренды Нельсон. Впрочем, не думаю, чтобы она приходилась ему родственницей. И еще он навел меня на мысль об известной шахматной фигуре, которая ходит только по диагонали, — памятник отличается от нее лишь тем, что фигура адмирала слишком мала, а постамент чрезмерно высок.
Чтобы вытеснить воспоминания о кровавых событиях истории чем-нибудь более возвышенным, Линда предлагает зайти в картинную галерею, которая находится напротив памятника адмиралу. В галерее тоже нет недостатка в кровавых сюжетах распятия и картин вроде той, где изображен святой Себастьян, пронзенный стрелами, или где закованный в латы воин протыкает кинжалом святого Петра, хотя на меня гораздо большее впечатление производит картина, написанная рукой какого-то итальянца, на которой красавица Саломея с ангельским лицом держит в руках вазу для фруктов, куда некий головорез опускает кровавый плод, вернее — отрезанную голову бедняги Иоанна Крестителя. «Вот так и в жизни, — думаю я про себя. — За ангельскими лицами зачастую кроются дьявольские намерения. Хорошо, что у Линды лицо совсем не ангельское, не то мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем отправляться с ней на воскресную прогулку».
Мы бродим по залам, пытаясь рассмотреть картины, забаррикадированные лысинами и дамскими шляпками. Моя дама, которая гораздо догадливее меня, вовремя спохватывается, что если мы будем и дальше топтаться в этих залах, то на пресловутую прогулку у нас не хватит сил, поэтому мы покидаем музей и идем сначала по Пел-Мел, потом поворачиваем на Сент-Джеймс-стрит, а оттуда выходим на Пикадилли, чтобы затем оказаться на Парк-лейн и полюбоваться ласкающей глаз зеленью Гайд-парка, пока зелень не уступила место золотым краскам осени.
— Ну все, я больше не могу, — объявляет мисс Грей, когда мы добираемся до Марбл-Арч. Мы усаживаемся на террасе открытого кафе и наслаждаемся свежим воздухом, редкой вещью в городе, где абсолютно все, начиная с ресторанов и кончая семейными тайнами, скрыто за холодными массивными фасадами.
Официантка в костюме небесно-голубого цвета, в котором юбка присутствует чисто символически, приносит нам по чашке двойного «эспрессо». Надо сказать, что в последние годы Лондон пережил невиданное потрясение основ традиционализма, и одним из результатов потрясения было появление «эспрессо», этой всеобщей напасти, которая не предвещает Британской империи ничего хорошего, — все это более подробно может объяснить вам мистер Оливер.
Линда, кроме кофе, получает огромную порцию мороженого, увенчанного горой взбитых сливок, что соответственно увеличивает дозу нашего отдыха.
— Почему вы не купите себе машину, Питер? Мы смогли бы выехать за город… Съездить в Оксфорд или в Страдфорд, на родину Шекспира.
— Своим вопросом, дорогая, вы затрагиваете слишком много проблем. Во-первых, я не покупаю машины, поскольку грустно знать, что она, по всей вероятности, переживет тебя. Кроме того, родина великого Шекспира интересует меня ровно столько, сколько бы Шекспира интересовала родина такой незначительной персоны, как я. Наконец, тот же вопрос я могу задать и вам.
— А мне машина ни к чему. От моего дома до «Евы» расстояние так мало, что было бы смешно пользоваться машиной. И потом, Питер, я должна экономить деньги.
— Ну да, конечно же, вы их копите. Хотя мне хорошо известно, что такое женская бережливость. Достаточно вспомнить, например, все эти шкуры, которых вы накупили, даже если они и поддельные.
— О, это же мелочи. Я купила их на распродаже. Но мне и впрямь приходится экономить.
— Мне кажется, вы слишком рано начали заботиться о старости.
Расправившись с айсбергом из сливок, Линда приступает к самой сути — мороженому и фруктам, что отнюдь не мешает ей составить в уме текст возражения:
— А до старости? Вы думаете, я смогу провести в этой «Еве» всю жизнь? Еще пара лет, и — почем я знаю? — может, даже персоналу «Евы» надоест слушать меня, тогда в один прекрасный день Дрейк заявит: «Вы пели прекрасно, дорогая, но теперь будьте любезны найти себе другое место». И мне придется перейти в очередную «Еву», более низкой категории, а дальше я буду спускаться все ниже и ниже, пока не останется последняя возможность: петь в портовых барах, где никогда не знаешь, кем тебя там считают — певицей или проституткой.
Она съедает еще одну ложечку начавшего таять лакомства, затем отодвигает мороженое в сторону и достает из пачки сигарету.
— А я не хочу опускаться до портовых баров, Питер. Может, мне и придется спуститься чуть пониже, но я не желаю падать так низко.
Я щелкаю зажигалкой. Линда закуривает, потупив голову. В это позднее послеобеденное время воскресная улица почти совершенно безлюдна. Мимо проходит парочка — то ли влюбленные, то ли молодые супруги, между ними плетется ребенок, как и мы уставший от длинной праздничной прогулки; затем появляются старик со старухой. Оба в черном, как будто уже приготовились к собственным похоронам, они так осторожно передвигают ноги, словно боятся нечаянно поскользнуться и тем самым приблизить это печальное событие. Воскресный день. Скука. Воскресная скука.
— Кроме голоса, Линда, вы обладаете довольно приятной внешностью. Я стараюсь не говорить вам об этом, чтобы вы не очень задирали нос.
— Ну и что же? Думаете, внешность сохраняется дольше, чем голос?
— Нет, я просто хочу сказать, что вы могли бы подыскать себе что-нибудь получше портового бара; мне кажется, с вашей внешностью довольно просто устроиться на работу секретаршей.
— Я думала об этом, — говорит Линда. — А вы знаете, сколько женщин мечтает занять такое место? Даже если я когда-нибудь рискну искать такую работу, не думаю, чтобы у меня — при моих деловых качествах — были особые шансы. Для этого, Питер, нужно быть совсем молоденькой или же в совершенстве владеть пишущей машинкой и тайнами стенографии. А у меня не будет ни того ни другого.
Я вынужден умолкнуть, так как не могу придумать ничего другого. К счастью, Линда сама приходит мне на выручку:
— У меня такое предчувствие, что в конце концов я стану учительницей в каком-нибудь глухом местечке. Закончу на сэкономленные деньги педагогические курсы и стану сельской учительницей. По вечерам буду смотреть телевизор и вязать теплый свитер на зиму. Что мне еще остается?
— Жалко хорошую песню, — говорю я как бы про себя. — До сих пор помню, как решительно отвергали вы у себя на дансинге завтрашний день. А теперь вдруг вижу, сколько горечи доставляют заботы об этом самом завтра.
- Предыдущая
- 40/63
- Следующая
