Записки десантника - Золотарь Иван Федорович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/52
• Следующая

— Полностью отвергать такую возможность я, конечно, не могу. Однако есть некоторые серьезные данные, говорящие в пользу Захарова.

— Какие?

— А вот дослушайте мой рассказ о борисовчанах, тогда для вас станет все ясно.

Рудак легко пробежал по встретившейся нам на пути небольшой кладке, подождал, пока и я перейду ее, и начал свой рассказ.

— Помните, в записках Николая встречается фамилия Вербицкой?

— Это той, что приютила дочь расстрелянной гестаповцами Шершневой?

— Вот, вот, той самой. Вербицкая вначале была нашей связной, потом бежала из города и стала у нас старшей поварихой штабной кухни. В феврале этого года появился у нас еще один повар, и вот как он к нам попал.

Группа Качана выводила из Борисова семерых бежавших из лагеря военнопленных. По дороге, у военного городка Ледище, она неожиданно нарвалась на вражескую засаду. Завязалась перестрелка. Нашим разведчикам пришлось худо. Им угрожала гибель. Вдруг по гитлеровцам кто-то открыл стрельбу с фланга. Воспользовавшись замешательством врага, разведчики и военнопленные бросились вперед, проскочили засаду и, не останавливаясь, стали уходить. В этот момент из сосняка выбежал коренастый усатый человек с обрезом в руках и с пулеметной лентой крест-накрест на груди — тот самый, что выручил разведчиков из беды своим огнем с фланга.

«Ты кто, партизан?» — спросил его Борис. «Нет, — отвечает, — военнопленный, Петров по фамилии. Работал на асфальтовом заводе. Бежал. Несколько дней скрывался в Борисове у одного старичка, он и снабдил меня вот этим оружием; продуктов на дорогу дал и показал, в какой стороне искать партизан. Не бросайте меня, братцы. Два дня блуждал по лесам, измучился».

Рудак помолчал, видимо вспоминая подробности.

— Ну так вот, привели ребята этого усача. Я стал его, как обычно, опрашивать. Он сказал, что до войны работал шеф-поваром в Ленинграде, потом был призван в армию и попал на фронт. Раненного, его схватили немцы, и в течение года он находился в разных лагерях для военнопленных… Поселили мы его в землянке комендантского взвода. Дня через два я спросил Аникушина, как ведет себя Петров. «Хорошо, — говорит, — одно только странно: никогда не расстается с пулеметной лептой. Даже спать ложится, не снимая ее».

«Действительно, странно», — думаю. А вечером того же дня Борис Качан докладывает: заметил, как в кустах за штабной кухней усач о чем-то со старшей поварихой Верой Вербицкой шептался. Я тотчас вспомнил, что на допросе Петров утверждал, что никого из наших партизан не знает, и заподозрил что-то неладное.

На второй день Борис зашел в землянку к Петрову и спросил его мимоходом, как ему понравились наши повара. «А я, — отвечает Петров, — еще не успел с ними познакомиться. Вот отдохну, тогда уж пойду посмотрю, что там они умеют готовить».

Борису стало ясно, что Петров не зря скрывает свое знакомство с Верой, и он доложил об этом Лопатину. Мы вызвали усача и Вербицкую на допрос. «С кем ты знаком из наших поваров?» — спрашиваем Петрова. «Никого, — говорит, — я здесь, кроме тех, с кем пришел в бригаду, не знаю и… вообще, в чем вы меня подозреваете?».

Аникушин переглянулся с Лопатиным и глазами показал на пулеметную ленту.

— А ну, дай-ка мне твой патронташ, — приказал Лопатин.

Тут Петров сразу же себя и выдал: вскочил словно ужаленный, схватился обеими руками за ленту и забормотал трясущимися губами: «Господи, да что вы ко мне придираетесь! Да я… да мы…».

— Дай сюда ленту! — повторил комбриг. Сидевший рядом Аникушин потянулся было к Петрову, чтобы помочь ему снять ленту, но тот отпрыгнул и бросился к выходу.

— Куда, мерзавец! — ухватил его за шиворот Аникушин, — а он, знаете, какой дядя, ухватит, так уж не вывернешься, — и приволок, как котенка, к столу. Снял с него ленту и передал Лопатину. Тот вытащил из гнезда один патрон, осмотрел его со всех сторон, подкинул в воздух, как бы пробуя на вес, потом без труда вынул пулю и высыпал на стол из гильзы не порох, а белый порошок!

«Яд!» — сразу догадались мы. Один за другим опорожняли мы патроны, и на столе образовалась большая горка порошка, похожего на белоснежную пудру.

— Ну, что скажешь? — грозно спросил Лопатин.

Петрову после этого уж деваться было некуда. Облизнул он пересохшие губы, попросил воды, потом глухо произнес, кивнув на горку белого порошка:

— Вы же видите… В ваш штабной котел его должна была засыпать Вера Вербицкая, а в отрядные котлы — другие наши агенты.

Петров назвал имена еще тринадцати гестаповских агентов, в разное время засланных в бригаду Нивеллингером и шефом гестапо Вольфом.

Вербицкая на допросе созналась, что еще в конце 1941 года она была завербована гестапо, выявляла и предавала подпольщиков. Жертвами ее предательства оказались, в частности, активные участники борисовского партийного подполья Лазовский и Долгалов. По указанию Вольфа она в свое время пригрела около себя дочь расстрелянной Шершневой — Лелю, чтобы этим укрепить среди соседей свою репутацию патриотки и облегчить свой уход в партизанский отряд, когда этого потребует гестапо. Она же выдала Николая и Артура после того, как передала им мины для взрыва завода.

— Вот и судите теперь сами, — закончил свой рассказ Рудак, — если бы Захаров был в числе вражеских лазутчиков, то усач, наверное, назвал бы и его.

— Но, возможно, он заслан по другой линии? — стоял я на своем.

На это Володя не нашел, что возразить, и мы решили в ближайшие же дни заняться Захаровым. Однако вскоре произошло событие, которое и отвлекло нас от Захарова и несколько рассеяло мои сомнения на его счет.

Партизаны шестого и третьего отрядов вместе с Храмцовым, хорошо знавшим законы упреждения при стрельбе по самолетам, обстреляли пролетавший над нашим лесом «Юнкерс-58». Кое-кто из стрелявших партизан уверял, что самолет задымил и, скрываясь за высокими соснами, якобы стал падать. Мы, откровенно говоря, не поверили этому. Тем не менее поручили Рудаку пробраться с разведчиками третьего отряда к Зембину и через наших связных разузнать там, не появились ли среди немцев слухи о подбитом самолете.

Вернувшись из разведки, Рудак доложил: самолет хлопцы действительно подбили, да еще какой: на его розыски прибыла даже специальная аэродромная часть — человек до двухсот. Говорят, им дан строжайший приказ: любой ценой разыскать разбитый самолет и останки какого-то очень крупного генерала, летевшего на фронт. В сопровождении местных полицаев эта часть вот-вот должна выйти из Зембина в нашем направлении.

— Ну что ж, — сказал, ухмыляясь, Лопатин, — пусть идут; надо их встретить здесь так, чтобы Кубе не только самолета, а и многих аэродромников не досчитался.

Оставив меня в штабе на случай возможного маневра, Лопатин взял с собой три отряда и расположил их на пути наиболее вероятного наступления врага. Когда появилась колонна гитлеровцев, партизаны взяли ее под перекрестный огонь. Фашисты растерялись, бросились сперва в одну, потом в другую сторону, но всюду нарывались на партизанский огонь. Среди вражеских солдат началась паника, и с большим трудом их командиру удалось восстановить порядок и прорваться через кольцо партизанского окружения. Позднее мы установили, что в этом бою гитлеровцы потеряли семьдесят три человека убитыми и ранеными.

Несколько дней наши партизаны рыскали по лесам в поисках подбитого самолета, но, к сожалению, так и не нашли его. Очевидно, он упал в озеро Палик.

Сразу же вслед за этим произошло другое, еще более знаменательное событие, связанное с заданием, которое выполняла Финская.

Уже почти совсем стемнело, когда Галина Финская вошла в Колодищи и постучалась в окно к Молокович.

— Ну что, принесла взрывчатку? — был первый вопрос, которым встретила Марина Федосовна Галю.

— Нет, Маринка, не принесла. Получила от комбрига новое задание, — ответила Финская.

Вскоре в домик Молокович пришли Александра Степановна и Вера. Галя объяснила подпольщицам, что надо отложить пока дело со взрывом общежития, а вместо этого захватить и доставить в штаб партизанской бригады кого-нибудь из проживающих в нем видных штабных офицеров.

• Предыдущая
• 12/52
• Следующая