Жан Оторва с Малахова кургана - Буссенар Луи Анри - Страница 40

• Предыдущая
• 40/71
• Следующая

— Тысяча чертей!.. Это Жан! Наш Оторва!

Трубач не знал, как выразить свою радость, схватился за горн и заиграл встречный марш. Появился кебир, решивший, что прибыл генерал Боске и надо его приветствовать.

Но нет — это какой-то зуав! Полковник смотрел, ошарашенный, на человека, вызвавшего такой шум. Он узнал его и вскрикнул, подчиняясь общему исступлению, охватившему полк:

— Оторва!

Как недавно у траншеи, герой Второго зуавского ответил, вскинув руку к виску:

— Здесь!

Одни! — Кто это сделал? — Двойник. — Записка Розы. — Раздобыть шинель! — Солнечный луч. — Добрый зуав. — Трехцветное знамя. — Предатель. — В подвале. — Пистолет кебира. — Попался! — Мина. — На аванпостах. — Сержант!

Что же все-таки произошло после дерзкого побега Оторвы?

Стараниями Розы, оказавшись на свободе и вне опасности, зуав думал лишь об одном: как раскрыть тайну кладбища? Дело предстояло трудное, опасное, требовавшее напряжения всех сил, нравственных и физических.

В голову ему пришла простая и гениальная мысль: надо обзавестись помощником. Нет, не человеком. Дело слишком рискованное. И потом, он не хотел толкать к дезертирству своих лучших друзей.

Помощником станет собака. Картечь, собачка, прибившаяся к Третьей батарее.

Настоящая «дочь полка», бесстрашная, верная, неподкупная Картечь с ее удивительным чутьем — лучшая помощница в подобной затее. Но пойдет ли она на зов своего друга-зуава?

Надо попробовать. Верный друг в тяжелые дни, храбрая собачка уловила привычный сигнал. Не колеблясь, Картечь покинула батарею и побежала к своему любимому Оторве.

Человек растроганно гладил собаку, собака лизала ему руку. Потом они вдвоем направились к кладбищу. Зуав подыскал местечко между оградой и аллеей кипарисов и пока устроился там.

Он положил на землю мешок, зарядил карабин, надел свой плащ с капюшоном, завернулся в одеяло, вытянулся на земле и сделал Картечи знак лечь рядом. Собака прижалась к человеку, и оба погрузились в дремоту…

Задолго до рассвета друзья проснулись. Собака стояла на часах, человек размышлял.

Сначала он обдумал происшествие, ставшее причиной его несчастья: как же ловко и бесследно был заделан подземный ход под алтарем. Кто это сделал? Шпион и Дама в Черном? В этом зуав не сомневается.

Почему это случилось? Потому, что он, Оторва, сморозил ужасную глупость — взял две сотни луидоров из костюма лжезуава. Эта его промашка подсказала шпионам, что секрет подземного хода раскрыт.

Факты превосходно связывались в одну цепь. Теперь Оторва ломал себе голову над загадкой переодевания в зуава. Зачем им этот маскарад?.. Зачем крест на куртке?.. И постепенно, понемногу, в его сознании встала вся картина.

Обязанности начальника разведки и абсолютное доверие старших командиров позволили ему свободно передвигаться днем и ночью — и особенно ночью — по всему фронту. Его снабжали паролем, и он не отчитывался ни перед кем, кроме командира полка.

Он действовал совершенно независимо и предпринимал в интересах дела все, что считал нужным. Предатель — француз, подкупленный русскими, — прекрасно об этом осведомленный, воспользовался ситуацией с дьявольской ловкостью.

Он раздобыл — это было не так трудно — полный комплект экипировки зуава и крест Почетного легиона. Одетый в этот мундир и зная пароль, он мог ходить где угодно, как если бы был самим Оторвой.

Ночью никто не вглядывался в него. Зуав с орденом — а их не так много — вырастал, как из-под земли, говорил пароль и исчезал. Те, кто его видел, узнавали его или думали, что узнают: это Оторва.

Но нет! Это не всегда был наш зуав — рыцарь без страха и упрека. Иногда за него принимали предателя, который продавал родину и которому маскарад помогал делать его подлое дело.

Жан, положив голову на мешок и устремив взгляд на предрассветное небо, беглый, обесчещенный Жан продолжал строить предположения. Ясно, что предатель принял его обличье, чтобы скомпрометировать и опозорить.

Так, может быть, это его личный враг? Не исключено. Но кто? Оторва перебирал имена и не мог ни на ком остановиться. А если это… Леон Дюре? Сержант, его земляк. Между ними давняя фамильная вражда, и потом та драка… в канун Альмы… и, наконец, Дюре — сын отпетого негодяя и сам отъявленный негодяй… при этом вкрадчивый, лицемерный, лживый да еще и злопамятный, как осел.

Оторва заключил: «Ради денег Леон готов пойти на все!»

Теперь подумаем дальше. Взбешенный похищением золота, напуганный тем, что стал известен подземный ход, предатель, вероятно, решил поторопить события. Он успел уже скомпрометировать Оторву своими подозрительными ночными вылазками, а теперь решил закончить дело внезапной атакой. После той дурацкой пирушки Адского дозора в Камыше наветы на Оторву стали распространяться почти открыто.

И наконец скандал разразился, когда Дюре отказался приветствовать Оторву и прямо обвинил его в предательстве.

При этом воспоминании кровь прилила к лицу зуава, и он процедил сквозь зубы:

— Дюре и есть предатель!.. Я это чувствую, я уверен!.. Все говорит об этом!.. А ход он замуровал, когда меня арестовали. Негодяй! И как он, должно быть, злорадствовал, когда узнал, что мы уткнулись в стену носом! Но хорошо смеется тот, кто смеется последним!

При этих словах молодой человек встал, потянулся, погладил Картечь, она завиляла хвостом и посмотрела на него внимательными и преданными глазами.

— Как ты считаешь, Картечь, не пора ли нам позавтракать? — спросил Оторва.

Собака села, облизнулась и с серьезным видом стала ждать угощения.

Зуав развязал мешок и извлек оттуда массу всякой всячины: сухари, окорок, свечи, спички, бутылку водки и — бесценное сокровище — три большие пачки табака.

Потом он достал клочок бумаги, на котором карандашом второпях было нацарапано несколько слов: «Мой друг, будьте осторожны и думайте о тех, кто вас любит!»

И суровый солдат, узнав мелкий почерк, почувствовал, что у него увлажнились глаза.

— Роза!.. Дорогая Роза!.. — растроганно прошептал он. — Мыслями я всегда с вами… ваш милый образ придаст мне сил и научит осторожности.

Перекусили человек и собака наскоро. С аппетитом съели сухарь и кусок окорока. Человек запил еду глотком водки, собака сбегала попить дождевой воды, скопившейся во впадине могильной плиты.

— Теперь, — сказал Оторва, — выкурим хорошую трубочку — и за дело.

Для начала он тщательно осмотрел часовню. После ночного визита с кебиром там ничего не изменилось. Подземный ход по-прежнему оставался искусно замурован.

— Неплохо сработано, — задумчиво проговорил Жан. — Теперь осмотрим снаружи.

Ворота были на месте. За ними тянулась аллея кипарисов, образовавших плотную, почти непроницаемую стену.

Оторва пролез на корточках под нижние ветви и стал рассуждать:

— Укрытие — лучше не надо… и от дождя защитит, и от ветра, и от постороннего взгляда. Надежнее, чем под крышей. Мы все увидим, все услышим… если они придут… Но придут ли? Да… Я чувствую… придут.

Произнося этот монолог, он просунул голову за живую изгородь и заметил в нескольких сантиметрах от себя длинную и широкую плиту с какой-то надписью.

«Странно, — сказал Жан про себя, — я ее прежде не видел… Но займусь я ею позже, когда буду не в такой одежке. А то бросаюсь в глаза, словно маковое поле».

Тем временем Картечь весело резвилась на воле, носилась туда-сюда, рыскала по кладбищу. Ей все было интересно. Первый день прошел без приключений. В следующую ночь Оторва, оставив на земле мешок, отправился в путь. Ему требовались русская фуражка и шинель, чтобы прикрыть яркий зуавский мундир.

До неприятельских аванпостов он добрался ползком. Храбрая собака ползла рядом и тихонько рычала. Он погладил ее по спине, и умное животное умолкло.

Оторва лежал, вытянувшись, не менее получаса, точно дикий зверь в засаде. В конце концов он различил неясную, неподвижную фигуру, услышал вздохи, выдающие присутствие человека.

• Предыдущая
• 40/71
• Следующая