Жан Оторва с Малахова кургана - Буссенар Луи Анри - Страница 39

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая

Но нет!.. Это оказалось невозможно.

Как бы то ни было, катастрофа, которая нанесла неприятелю серьезный урон, явилась нежданным спасением, особенно для англичан.

Прошло полчаса. Над Мачтовым бастионом подняли белый флаг. Русские просили короткого перемирия. Французы согласились, и на Колоколенке тоже взвился белый флаг. Солдаты вышли подбирать убитых и раненых.

Теперь, когда противники вдоволь наубивали друг друга, на какое-то время воцарился мир. О, ирония судьбы! Англичане, французы и русские покинули свои укрытия.

И тут на ничейную полосу, открытую взгляду двух армий, вышла странная группа. Она вылезла из глубокой воронки в ста шагах от Третьей батареи.

Два человека и собака. Они вынырнули буквально из-под земли и оказались на виду у всех.

Один был среднего роста, бородатый, одет в русскую форму — плоскую фуражку и длинную серую шинель до пят. Другой — такого же роста, тоже с бородой, на нем — экипировка капрала зуавских частей, а вдобавок ко всему на груди поблескивал орден Почетного легиона.

Ах, черт возьми! Казалось, что ему было сильно не по себе, этому зуаву, несмотря на нарядный мундир, несмотря на славную награду!

Но что же дальше?.. Руки у зуава оказались связаны за спиной, как у преступника, феска натянута на уши, точно ночной колпак. Он волочил ноги, колени у него подгибались, он не хотел идти, однако плелся волей-неволей.

На шее у незнакомца висела петля из крепкой веревки, другой ее конец русский намотал на свой кулак. Веревка лучше любых доводов подавляла сопротивление пленного.

Русский, который, видно, забавлялся от души, кричал ему на чистом французском языке:

— Да иди же ты, мерзавец!.. Двигайся!

Зуав упирался, как норовистый мул, но собака прыгала на него и, рыча, хватала за лодыжки.

Подгоняемый веревкой, криками и собачьими клыками, зуав с грехом пополам прошел десять шагов и снова остановился.

Теперь уже русский колол его штыком, вонзая острие в складки его пышных шаровар, и кричал:

— Шагай, Зу-зу! Живей, живей!.. Товарищи ждут!.. Шагай!..

Для разнообразия он с силой пнул зуава ниже спины.

Зуав рычал от ярости и боли. Как бы он хотел сбежать, спрятаться, ничего не видеть и не слышать! Исчезнуть!..

Безжалостный русский дергал веревку. Петля затягивалась. Несчастный зуав, полузадушенный, искусанный собакой, исколотый штыком, грубо погоняемый своим конвоиром, карабкался, спотыкаясь, на скат бруствера.

Артиллеристы Третьей батареи, взобравшись на бруствер, смотрели, озадаченные, как приближалась эта странная группа.

Один из командиров орудий закричал:

— Господи, спаси!.. Так это же Картечь!

Капитан Шампобер, стоя среди своих канониров, добавил вполголоса, и сердце у него сжалось:

— И Оторва!.. Несчастный!.. Так кончить… нет сил смотреть… У меня разорвется сердце!

Рассказывать долго, а произошло все в течение минуты. Но как нескончаема и мучительна казалась эта минута!

— Шевелись, месье Зу-зу, шевелись! — снова закричал русский, подкрепляя свое распоряжение пинком.

Пленный зуав в последний раз попытался воспротивиться. Но собака схватила его за ляжки, и несколько капель крови проступило на белых гетрах.

И в этом жалком существе, которое ничего больше не видело, не слышало и продвигалось, оступаясь, точно приговоренное к смерти, артиллеристы, в свою очередь, с негодованием узнали своего славного товарища, героя зуавского полка!

— Оторва!.. Тысяча чертей!.. Это он!.. Подлец!.. Предатель!.. Продажная шкура!..

— Смотри, каналья, мы сорвем с тебя крест!

— Расстрелять мерзавца!.. Смерть предателю!..

Двое и собака остановились в десяти шагах от батареи, на них лился поток оскорблений, проклятий и брани.

Ликующий русский повернулся к французам и прокричал зуаву:

— Можно подумать, что тебя здесь знают! Впрочем, лучше бы не знали, а? Но, может, они ошибаются… покажи им, кто ты есть… скажи что-нибудь… скажи пароль… спой хотя бы припев вашего полкового марша… не знаешь? Странно… А вот я знаю!

И русский превосходным, звучным голосом запел припев марша зуавов.

Среди артиллеристов наступило минутное замешательство. Затем — глубокая тишина. Воспользовавшись затишьем, русский выпрямился и закричал:

— Нет, вы не знаете Оторву!.. Вы его не знаете!.. Потому что вот он!

Молодой человек мгновенно сбросил русскую фуражку, сорвал с себя шинель, и все увидели на нем славный мундир зуава. Он был бледен от волнения, сердце билось, глаза сверкали. Его звучный голос разнесся над всеми позициями батареи:

— Вот он где, Оторва!.. Его вы не пошлете на расстрел… и не сорвете с него награду.

Потрясенные артиллеристы закричали наперебой:

— Оторва!.. О-о!.. Не может быть!.. Оторва!

И зуав отвечал своим металлическим голосом:

— Здесь!

Затем он презрительным жестом ткнул пальцем через плечо на пленника, который стоял, совершенно ошеломленный, не в силах ни двинуться, ни молвить слово, и добавил:

— Господин капитан! Есть двое Оторв, так же, как два ордена! Один, настоящий, вы видите на моей груди, ленточку на нем пробила вражеская пуля. Другой крест… о нем и говорить нечего. Что касается фальшивого Оторвы… что ж, взгляните на этого Иуду[206].

С молниеносной быстротой Жан отвесил нечестивцу две сильнейшие оплеухи, от которых слетела его накладная борода, и перед глазами остолбеневших канониров предстала бледная, искаженная страхом физиономия сержанта Дюре.

Жгучее любопытство сменилось всеобщим ликованием.

— Да здравствует Оторва! Да здравствует настоящий Оторва! — пронесся мощный клич.

Отважные солдаты все поняли и, во главе с капитаном, спрыгнули с насыпи.

Капитан бросился в объятия своего друга с криком:

— Я знаю, вы меня простите!

Картечь прыгала, скакала, лаяла до хрипоты, приветствуя своих друзей-артиллеристов. Солдаты схватили лжезуава, на него сыпались толчки и удары. Но тут раздался голос Оторвы:

— Прошу вас, друзья, не трогайте его! Предателя надо судить… Он нужен мне живой. Его подлость — доказательство моей невиновности!

— Отличное доказательство! — воскликнул капитан Шампобер.

— Ладно! Поняли!.. Не тронем, хотя руки чешутся! И да здравствует Оторва, да здравствует наш славный товарищ! — кричали канониры на подъеме.

Они заключили двух пришельцев в плотное волнующееся кольцо. Каждый хотел дотронуться до Оторвы, пожать ему руку, выразить свое уважение и любовь. Капрал, который видел его ночью, растерянно разводил руками:

— Тысяча чертей! Значит, это был не призрак… Я счастлив, что вижу его во плоти!

Энтузиазм все нарастал, кольцо вокруг Оторвы и его двойника сжималось. В конце концов их оторвали от земли и подняли на услужливо подставленные плечи. Оторва выглядел триумфатором, лжезуав безвольно поник, точно марионетка[207], у которой перерезали нитки.

Кто-то предложил:

— Отнесем их во Второй зуавский!

— Прекрасная идея!.. Доставим с почестями!

— Да, во Второй полк!.. Да здравствует Оторва! Да здравствуют зуавы!

Кортеж сформировался под общее ликование. Шумный, возбужденный, нестройный, он двинулся прямо по грязи, разрастаясь по дороге. Вновь присоединившиеся громогласно ликовали, и шум стал таким, что впору было оглохнуть.

Набралось уже с полтысячи человек, которые кричали и жестикулировали как сумасшедшие. Весь лагерь пришел в движение. Солдаты всех родов войск подбегали узнать, что случилось. В центре кортежа всеобщему обозрению предстал Оторва, которого несли на руках.

Гордый, как франкский[208] воин, он выпятил грудь и молодцевато вскинул голову.

Заслышав крики: «Да здравствует Оторва!», «Да здравствуют зуавы!» — солдаты Второго зуавского выскочили из своих палаток. Питух подбежал к кортежу первым. Он узнал в триумфаторе своего друга и, запинаясь от волнения, едва смог выговорить:

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая