Идущие в ночь (СИ) - Васильев Владимир Николаевич - Страница 63
- Предыдущая
- 63/127
- Следующая
С этими мыслями я въехал в старый лиственный лес, и лес поглотил меня. Меня, Ветра, карсу, Корнягу. Всю нашу странную компанию. Должно быть, со стороны мы выглядели весьма забавно.
– Куда мы едем? – спросил Корняга, оживившись.
– Ты же проводник! – ехидно отозвался я. – Тебе виднее.
Пенек стушевался и забормотал что-то совершенно не поддающееся истолкованию. Я ему не ответил. Не говорить же – в У-Наринну?
– Давай, рассказывай, чем занимался твой Панч и остальные лютики, – потребовал я.
Корняга некоторое время обиженно молчал – дулся, а потом не утерпел.
– Известно – чем… Грабили.
– В Диких-то землях? Кого?
Даже на такой простой вопрос Корняга ответил уклончиво и расплывчато:
– Ну… всяких. Путников.
«Он, видать, враль, каких мало», – окончательно убедился я.
Но вытащить из него правду мне не удалось. Вулх, шевельнувшись внутри меня, вдруг остро почувствовал внезапно приблизившуюся опасность, и меня окатила горячая волна его тревоги.
Я огляделся. Полуденный лес полнился обычными звуками – голосами птиц, шумом крон на ветру, далеким кличем фыркана, идущего по следу. Кто разбудил вулха? Кто прячется за зыбкой пеленой свежей листвы?
Ветер, напротив, был совершенно спокоен. Это меня совсем сбило с толку. Я привык доверять своему непростому коню, и если он спокоен, значит можно расслабиться, – к этому я привык давно. Как же тогда сопоставить это с тревогой вулха, лесного жителя?
Полный темных предчувствий, я выехал на старую-старую, уже покрытую молодой порослью просеку. Она тянулась с северо-востока на юго-запад, так что некоторое время я мог смело ехать по ней. Я и поехал.
Нервы у меня стали ни к джерху. Я дергался на каждый шорох, то и дело хватаясь за рукояти кинжалов. Но это все были обычные шорохи леса. Нам они ничем не угрожали. Карса не показывалась уже второй час, но я смутно чувствовал ее присутствие, и хоть это меня слегка успокаивало.
Вскоре я выехал к обрыву. Лес подступал к самому краю, и внизу, далеко внизу тоже шумел лес. Я невольно натянул поводья. Не люблю высоту…
Ветер встал.
«И что теперь?» – подумал я растерянно.
Корняга, дремавший все это время, встрепенулся у меня на плече.
– Чего встали?
Я покосился на него.
– А ты не видишь?
Он повертелся, стреляя глазами-щелочками. Потом с сомнением в голосе ответил:
– Не вижу… Лес кругом. Обычный лес.
– Я вижу, что лес, – проворчал я. – Как спускаться-то?
Обрыв тянулся в обе стороны, насколько хватало взгляда. Мне даже показалось, будто мы вновь оказались на краю каньона, только в другом месте, не на каменистой равнине, по которой носились стада могучих быков, а в бескрайних лесах Запредельного княжества.
– Куда спускаться? – озадаченно спросил Корняга. – Что с тобой, Одинец?
Я тупо уставился в пропасть. Что значит – куда? Что он, не видит ни бельмеса или как?
Соскочив с седла, я с опаской приблизился к краю. Корняга покрепче вцепился руками-ветками в мою одежду. Заглянув за край, я с облегчением отпрянул. Не люблю высоту… С детства. Я оглянулся. Подобрал длинную сухую палку, помедлил немного и бросил ее вниз. С обрыва.
Тьма, до чего неприятно, когда чувства бунтуют и начинают рассказывать о мире совершенно разные вещи!
Слух подсказал мне, что палка с шуршанием упала на землю в нескольких шагах впереди меня. Словно никакой пропасти не было, а просека тянется и дальше. Глаза же убеждали, что палка, быстро уменьшаясь в размерах, падает на кроны еле различимых с высоты деревьев.
Тупо проводив ее взглядом, я попытался собраться.
Так. Спокойнее. Спокойнее, Моран. Давай еще раз.
Я подобрал валежину подлиннее и вознамерился швырнуть ее вслед за первой, но потом, перехватив поудобнее, осторожно попробовал окунуть ее в пугающую пустоту.
Валежина сразу же во что-то уперлась. Если бы не глаза, я бы решил, что просто в землю чуть впереди меня.
Вот наваждение!
– Эй, Корняга! – позвал я. Пенек тотчас встрепенулся.
– Я тут!
«Знаю, что тут», – я едва не фыркнул.
– Что ты видишь перед нами? – спросил я будничным тоном, как мне показалось, спокойно.
Корняга на всякий случай осмотрелся.
– Просеку. Траву. Мурашек всяких. Палку, которую ты только что бросил.
– А пропасть?
Корняга озадачился.
– Какую пропасть?
Понятно. Он ничего не видит.
Тогда я плашмя лег на землю и закрыл глаза. Мир сразу стал привычнее, потому что остальные чувства сообщали мне о нем одно и тоже. Я лежу на земле. Земля покрыта травой.
Тогда я осторожно пополз вперед, ощупывая все перед собой, прежде чем опереться. Мне показалось, что прополз я всего ничего. И я решился открыть глаза.
Я висел над пропастью. В нескольких шагах от обрыва. Просто висел, неподвижно, будто лежал на невидимом стекле. Ощущение было на редкость неприятное.
Осторожно-осторожно, словно я мог ненароком расколотить это невидимое стекло, я вернулся на край обрыва. Сел. И задумался.
Ветер, мой проверенный скакун, глядел на меня словно бы с недоумением. Ветер. Хм…
На краю обрыва неизбежно должен чувствоваться ветер. Я ведь слышу, как он треплет верхушки деревьев. А я ничего не чувствовал здесь, лежа на земле.
Такое впечатление, что на меня нагнали морок и пытаются испугать.
– Ах вы сволочи! – прошипел я. – Жуки навозные, воронье, свиньи! Думаете, сверну? В вашу джерхову Сунарру? К пиву и гусятине? Шиш!
Я на миг прикрыл глаза, изгнал из головы суетливые опасения и страх высоты, сосредоточившись на желании увидеть правду. Увидеть то, что на самом деле лежит передо мной, а не пропасть, в реальности которой меня хотели убедить.
И мир впереди стал сначала тускнеть, потом – двоиться, а вскоре из-под навязанной мне картинки, оживая, как на рисунке хорингов, стали проступать и просека, и лес, и палка, которую я якобы швырнул в пропасть, и вторая, длинная, которую швырнуть не успел, и карса, стоящая в нескольких шагах впереди и с глубочайшим недоумением глядящая на меня, и трава, которую я примял, когда ползал…
Наваждение исчезло.
Я перевел дух. И победно огляделся.
– Что? – спросил я с издевкой. – Не вышло?
Мне, конечно, никто не ответил. Тогда я вскочил на Ветра и двинулся в путь. Еще ни разу, от самой мельницы на берегу Юбена, я не чувствовал такого горячего и непреодолимого желания дойти до Каменного леса. Во что бы то ни стало. Вопреки всему.
И в тот же миг вулх, ощутив себя в полнейшей безопасности, замер и растворился во мне.
До самого вечера я тянул по просеке, ни на что не отвлекаясь и внимательно прислушиваясь к себе – а не подскажет ли мне вулх еще что-нибудь? Вулх молчал. Зато Корняга бормотал без умолку. Я узнал массу нового из жизни леса, но, по-моему, большая часть из этого была бессовестным враньем. Ну где это видано, чтобы деревья посредством магии боролись с лесными пожарами? Кто сказал, что с огнем можно поговорить? Как поверить, что река Плакса плачет в сумерках? Как она может плакать? Направить байки Корняги в интересующее меня русло я отчаялся, велеть ему заткнуться не захотел, потому что тишина действовала на меня гнетуще, вот и слушал всякую чушь, одновременно перебирая собственные мысли. Карса снова исчезла в лесу справа от просеки. Лес, кстати, незаметно из лиственного превратился в хвойный, в сосновый бор, где каждое дерево, казалось, дышит смолистым растительным здоровьем, а воздух едва не звенит от чистоты и прозрачности.
Корняга осекся на полуслове; слабо тренькнула тетива лука. Белооперенная стрела тонко свистнула и, коротко тюкнув, вонзилась в Корнягу. Корняга испуганно ойкнул.
Я соскочил с Ветра, словно на полном скаку меня сшибло нависшей над дорогой ветвью. Корняга трепыхался у меня на плече, я его тотчас сдернул.
Стрела была хорингская. Значит, меня всего лишь предупреждают. Даже дети знают, что хоринги из луков бьют без промаха. В любой сказке. Я имел дело с истинными хорингами лишь раз, и ни одной причины усомниться в справедливости этого у меня не возникло.
- Предыдущая
- 63/127
- Следующая
