Белая рабыня - Попов Михаил Михайлович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/101
• Следующая

Когда Энтони просыпался, она была уже здесь, рядом с кроватью, и всегда ласково улыбалась, из глубины черных глаз лился обвораживающий огонь. Он не мог не признать: она была очень красива — и не холодной мраморной красотой. В ней кипела горячая, еле сдерживаемая жизнь. Ее походка была грациозна, ее речи были сладкозвучны и умны, в каждом движении и слове сквозила искренняя приязнь. Но тот факт, что она приходила к нему из того мира, что был для него недоступен, делал каждое ее движение и каждое ее слово подозрительными. Он понимал, что является центром притяжения ее чувств, проще говоря, что он ей интересен, приятен, и это могло бы льстить его мужскому самолюбию, которое сохраняется даже в случае полного беспамятства. Но при всем при этом он чувствовал свою полную беззащитность, он словно был наг перед нею, и это мучительное, ничуть не стихающее со временем ощущение сводило на нет приятные эмоции от сознания того, что он обожаем красивой девушкой. Это все равно что вызывать интерес и приязнь у тигра, при этом находясь у него в клетке.

Именно ощущение бессилия изводило его больше, чем что-либо другое. И оно коренилось в незнании собственного «я». Человеку нужна хоть какая-нибудь опора внутри. Из невладения тайной собственной личности проистекали и все остальные формы бессилия. Он был неспособен передвигаться вне пределов этого странного подвала, он был неспособен есть и пить, когда ему хотелось бы, — ему, а не человеку, за ним наблюдающему. И самое главное — он не мог ни на секунду остаться один. Даже в многолюдной каменной яме испанской тюрьмы, где люди набиты как селедки в бочке, где еду бросают через дыру в потолке, у человека есть возможность хоть на несколько секунд, забившись в угол, побыть наедине с собственным отчаянием. Энтони был этого лишен. Даже в те минуты, когда таинственной красавицы не было рядом, он знал, что она за ним наблюдает. Если бы он мог выбирать, он бы выбрал тяготы настоящего заключения взамен нынешнего своего положения.

Он понимал, глядя на прекрасную незнакомку, что за ее ангелоподобной внешностью скрывается таинственная и недремлющая сила. И, значит, никакими прямолинейными методами эту фею не одолеть. Энтони не собирался оставаться в этом невыносимом раю навсегда, он верил, что, как бы тщательно ни была сконструирована его золотая клетка, из нее должен быть выход. А пока будут вестись его поиски, Энтони решил сохранить хорошие отношения с обожающей его тюремщицей.

— Ты хорошо сегодня спал? — спросила ласково фея| появляясь на границе его пробуждения.

— О, да, — отвечал он.

— И что же тебе снилось?

У Энтони ломило голову — он давно уже догадался что всякий раз, когда фея собирается покинуть подземелье, по ее сигналу его усыпляют каким-то газообразным дурманом, лишенным запаха. Его смущало лишь то, что красавица, находясь в этот момент с ним в одном помещении, избегает действия невидимого снотворного.

— Мне снилось, что мой отец — океан.

— Океан?

— Да, и что я плыву в его могучих волнах и мне так хорошо, легко и спокойно.

Энтони говорил первое, что приходило ему в голову, и при этом внимательно наблюдал за красавицей, стараясь уловить в ее мимике или телодвижениях что-то, что дало бы хоть какую-то зацепку.

— Ты говоришь, океан? — спросила она, приблизившись и сев рядом с ним на его ложе. — Может быть, точнее было бы сказать — вода? Прозрачная, ласковая и спокойная, и тебе хочется нырнуть в нее и навсегда остаться в ее глубине?

Ее глаза были совсем близко, от нее исходило обволакивающее дуновение страсти.

— Нет, нет, — отстранялся Энтони, — именно океан. Мощный, величественный.

Он встал и начал расхаживать по подземелью, размахивая руками.

— Я плыву по нему, я не боюсь его, я испытываю к нему родственное чувство. Но…

Энтони остановился. Черные глаза, наблюдавшие за ним, сузились.

— Но я не знаю, как меня зовут. Это чувство мучит меня даже во сне.

Фея заметно помрачнела.

— Ты говорил мне, что тебе здесь хорошо, что ты рад расстаться с прошлой жизнью.

— Наяву — да, но не во сне, во сне мы не принадлежим себе. Во сне я мучаюсь, меня гнетет эта странная пустота в душе. Имя! Имя! Имя!

— Я не могу его тебе сказать.

— Почему, но почему же?!

— Сказать его тебе — это все равно что убить тебя. Не для этого я тебя выкупала.

Лейтенант сел в кресло и усиленно потер лоб, словно стараясь таким способом снять напластования беспамятства.

— Но я ничего не смогу с собой поделать. Даже в твоем присутствии, даже разговаривая с тобой, я продолжаю поиски ответа на этот вопрос — кто я?

— Разве тебе плохо здесь?

— Мне хорошо здесь, я благодарен тебе за спасение, но… но, даже говоря эти слова, я думаю о том, кто я.

Он вдруг оторвал руку ото лба и радостно посмотрел на свою собеседницу.

— Вот здесь, пощупай, шероховатая полоса пересекает мой лоб.

Он встал перед ней на колени, и она с удовольствием пощупала. Энтони сжал ее пальцы в своей ладони так неожиданно сильно, что она невольно вскрикнула.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.

— Ведь я молод, да?

— Да.

— Я хорошо сложен.

— Да. — Она нежно провела ладонью по его плечу.

— Нет, — вскочил Энтони с колен, — я не о том. Я хотел сказать, что у меня военная выправка. А это… — Он провел пальцами по лбу. — Это след от постоянного ношения треуголки.

— К чему ты клонишь?

— Я действительно сын океана — я моряк.

— Ну и что?

— И вероятнее всего, военный.

— Ну, ну.

— Судя по возрасту — молодой офицер.

— С чего ты решил, что ты именно офицер, может быть, ты простой рыбак? — раздраженно бросила фея.

— Нет, если бы я был простой матрос, у меня были бы огромные янтарные мозоли вот здесь. — Он потыкал пальцем правой руки в ладонь левой. — От постоянного общения с канатами. А если бы я был рыбак, руки у меня были бы в мелких порезах.

Белокурая красавица встала и приложила к лицу платок.

— Ты плачешь, почему?

— Нет, я не плачу.

— Ну скажи мне, как меня зовут, скажи. Я не требую, чтобы ты назвала свое собственное имя, если хочешь, храни его в тайне, но открой мне мое, мое!

• Предыдущая
• 63/101
• Следующая