Черный зверь - Полосухин Виталий - Страница 15
- Предыдущая
- 15/61
- Следующая
Мое внимание вдруг привлекла плоская черная коробка на журнальном столике. Провод от нее шел в розетку, лампочка на корпусе мигала. Во всем этом кондовом советском антураже я даже не сразу понял, что это такое.
Это был ноутбук. Насколько я разбирался в них, это был очень дорогой современный ноутбук. Он выглядел как Венера Милосская в музее постмодерна. Но, глядя на него, я только облизнулся. Соваться туда я не решился.
Не найдя решительно ничего интересного в большой комнате, я перешел в маленькую.
Здесь была только кровать. Аккуратно застеленная, ничем не выдающаяся кровать, с жестким валиком вместо подушки. На окнах – все те же толстые портьеры. На стене, оклеенной дешевыми (или старыми) розовыми обоями, висела картина в раме. Что на ней было изображено, я не разглядел – какая-то мешанина из разноцветных квадратов и многоугольников. Я хотел поискать будильник и поглядеть, во сколько хозяйка обычно встает, но оказалось, что в спальне вообще нет часов. Я вспомнил, что в большой комнате часов тоже не было.
Ванна как ванна. Только маленькая какая-то. Голубая раковина, мыльница. И пожалуй, все. Это было уже странно. Ни тебе духов-дезодорантов и всяких-разных прочих косметик, ни даже зубной пасты. Одинокая щетка для волос. В прозрачной плошке плавает пара контактных линз странного темного цвета. И все.
На кухне меня встретил холодильник «Минск», стандартная электрическая плита, чистый фанерный стол. И те же портьеры. От безысходности я открыл холодильник. Масло, яйца, ветчина, фрукты всякие. На самой верхней полке лежали три большие пластиковые бутылки. В них была налита какая-то странная жидкость, похожая на красное вино или вишневую газировку. Скорее вино – на глаз очень густая.
Делать в этой квартире мне больше было совершенно нечего. Сев за руль, я задумался. Я был жутко разочарован. Столько дури, столько нервов и решительности, достойной лучшего применения, – и все впустую. Тем не менее меня не покидало чувство, что во всей этой безлико-стандартной обстановке было какое-то свое, особое лицо и нестандартность. Что-то засело у меня в подсознании, какая-то особенность, что-то непривычное, из ряда вон выходящее, что я заметил в этой квартире, но не обратил тогда внимания. Уже подъезжая к дому, я наконец понял что. Там не было ни одного зеркала.
Не зная, что делать с этим странным открытием, я позвонил Винни-Пуху:
– Слушай, надо нашей Альберте ответ написать. Я к тебе заеду.
– Заезжай, – откликнулся Винни-Пух. – Только ответ я уже написал.
– То есть как?.. – опешил я.
– Ну, как. Просто. Пока вы там слежкой своей занимались, мне-то что-то надо было делать. Вот я и ответил. Правда, только на одно письмо. Уже второе пришло.
– Ну, ты, блин, даешь! Переписка, я вижу, идет, полным ходом.
– Стараемся, – скромно ответил Винни-Пух.
– И что же ты ей ответил? – спросил я, сидя уже за компьютером Андрея.
– Вот, можешь почитать.
Он раскрыл окошко.
«Любезная сударыня! Был чрезвычайно рад и счастлив получить ответ. Я глубоко расстроен тем обстоятельством, что не могу выслать Вам свою фотокарточку, хотя и пытался сделать ее весь прошедший день. Видите ли, моя сущность такова, что совершенно не представляется возможным запечатлеть ее на пленке, равно как и увидеть в зеркале. В глубокой скорби от безуспешности попыток запечатлеться я полчаса бился лбом о каменные стены моего замка, но они отвечали мне только сочувствующим эхом!.. Сударыня! В скорби своей смею заверить Вас, что я истинный представитель своего рода по плоти и крови, внешности и внутренности и не разочарую вас своим образом, если Вы, конечно, не имеете предубеждения против кареглазых брюнетов. Зато уж изображение моего замка Вы можете лицезреть во всей красе. Завершая свое послание, я беру на себя смелость признаться Вам, что чувства, которые я медленно, но верно начинаю испытывать к Вам, сударыня, в самой скромной трактовке можно назвать родством душ, даже если хозяевами наших с Вами душ мы и не являемся. И помните девиз нашего племени, сударыня! „Быть веселыми, красивыми и ни о чем не жалеть“. За сим имею честь откланяться, до последней капли крови Ваш вассал, Альфред».
– Да… – протянул я, подавленный этой стилистикой. Как-то пытаясь совместить в голове этот невинный стеб, туманные намеки Навигатора и мой сегодняшний визит в квартиру, я спросил:
– А что это за фотография?
– Ну, она просила мою… то есть твою фотографию. А у меня ее нету. Пришлось отмазываться, что вампиров нельзя сфотографировать.
– Что, правда нельзя?
– Ну да. Я читал когда-то книжку про вампиров. Так что переписку на эту тему поддержать могу.
– А ты что, кроме технической литературы, что-то читаешь? – рассеянно съязвил я, перечитывая письмо.
– Между прочим… – начал Винни-Пух. Но я не дал ему договорить. Чувствуя, как по спине пробежали нестройными Рядами мурашки, я ткнул пальцем в монитор:
– Что это?!
– Где? – Винни-Пух, испуганный тоном моего голоса, уставился в текст.
– Вот здесь! – Я прочитал: – «Видите ли, моя сущность такова, что совершенно не представляется возможным запечатлеть ее на пленке, равно как и увидеть в зеркале». Про зеркало.
– Ну, вампиры очень боятся зеркал. По легендам, они в них не отражаются и это оказывает на них какое-то странное воздействие.
Я похолодел. Я рванулся к телефону, но вовремя остановил себя.
– Помнишь, мы покупали два сотовых? – спросил я Винни-Пуха. – Один я взял себе, другой должен был быть у тебя.
– А-а… Труба. Зачем, позвони так, дешевле обойдется.
– Давай тащи сюда, – не обращая внимания, потребовал я. Когда Винни-Пух принес мобильник, я набрал номер, который мне дал Навигатор.
Мы сидели на скамейке в Битцевском парке. День кончился, начинался вечер. Из-за деревьев в парке было уже довольно темно, народу не было совсем. Навигатор выглядел очень уставшим.
– Видите ли, Денис (я поморщился), у этой девушки, судя по всему, психическое расстройство. Она воображает себя вампиром.
Я вспомнил бутылки с красной жидкостью в холодильнике и передернул плечами.
– Ну а вам-то с этого что?
– Да, в общем, все бы ничего. Только она кровь пьет, Она пьет кровь живых людей, понимаете?
Тверская – одна из самых московских улиц. Говорят, у каждого города есть свой Арбат и своя Тверская. Но у них – своя, а московская – только одна. С особняками, по грудь вросшими в асфальт, с часовенками, театрами, фонтанами и памятниками. Неустанно обновляемая, она все та же. И эти камни, наследники великого пожара, видевшие Пушкина еще не из бронзы, а из плоти и крови. Что может быть прочнее вас, из-под седых бровей ветхих крыш наблюдающих за неоном, бетоном, стеклом и металлом своих могильщиков?
Девушка в короткой кожаной курточке, бредущая по камням мостовой, подставив светлые волосы робким каплям, падающим с неба, встречает улыбкой эти дома, словно старых знакомых. Она не замечает панельных исполинов в неоновых бейсболках – только этих сгорбившихся стариков, опирающихся на долгие тополиные палки. В них – эта улица, ее очарование, обаяние и неповторимость.
Что может быть красивее этой улицы, этого бульвара, этих деревьев, разукрашенных жемчужными каплями последнего летнего дождика? Но почему-то люди, спешащие вечером по мостовой, вливающиеся серыми потоками в подземные переходы не замечают этого, и сырость воздуха, мокрые брызги, сшибаемые ветерком с листьев, раздражают и злят их.
Эта сырость держится всю ночь, если дождь пройдет вечером. Неоновые вывески, как бы ярко они ни сверкали, не в силах осушить даже одной капли, заснувшей на листке тополя до утра.
Лиза сидела на сырой скамейке, как бы собираясь с мыслями. За ее спиной Тверская преображалась в свою ночную ипостась, и танки-джипы с тонированными стеклами, в которых отражаются вывески ночных баров, уже неторопливо Двигались по узким проулкам, словно купцы по торговым Рядам. Лиза встала и пошла им навстречу.
- Предыдущая
- 15/61
- Следующая
