Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон - Страница 25
- Предыдущая
- 25/72
- Следующая
— Отлично, отлично, — повторяет Чесвик и хлопает в ладоши. Что бы он ни говорил, никогда и никто его еще не поддерживал.
— А я, — растянуто произносит Макмерфи, — сочту за честь работать на колесе удачи. Есть кое-какой опыт…
— О, масса возможностей! — восклицает доктор. Он уже сидит выпрямившись и все более воодушевляется. — Да у меня миллион идей!
Минут пять он говорит без умолку. Совершенно ясно, что эти множество идей он уже обсудил с Макмерфи. Он описывает игры, киоски, говорит о распродаже билетов и вдруг на полуслове смолкает — это снайперский взгляд сестры наконец настиг его и попал точно в десятку. Он смотрит на нее, мигая, и спрашивает:
— Что вы думаете по этому поводу, мисс Вредчет? По поводу карнавала? Здесь, в отделении.
— Я согласна, что это мероприятие может содержать целый ряд терапевтических возможностей, — сказала и молчит. Ждет, пока молчание задавит нас всех. Убедилась, что никто не смеет его нарушить, и продолжает: — Но я также считаю, что подобную идею прежде следует обсудить на собрании медицинского персонала, а уж потом принимать окончательное решение. Вы же это имели в виду?
— Конечно. Понимаете, я просто думал прощупать сначала несколько человек. Но, безусловно, прежде всего собрание персонала. А потом займемся нашими планами.
Всем ясно: с карнавалом покончено.
Большая Сестра решила, что пора прекращать безобразие, — принялась громко шелестеть бумагами.
— Отлично. Итак, если других дел нет и если мистер Чесвик соизволит сесть, мы можем, я думаю, сразу приступить к обсуждению. У нас осталось, — она достает из корзинки часы, смотрит на них, — сорок восемь минут. Как я уже…
— Эй, подождите. Я вспомнил. Есть еще дело. — Макмерфи поднял руку, щелкает пальцами.
Она отвечает не сразу, долго смотрит на его руку.
— Да, мистер Макмерфи.
— Это не у меня, у доктора Спайви. Док, расскажите, что вы придумали насчет туговатых на ухо ребят и радио.
Голова у сестры дергается, едва заметно, но сердце у меня начинает биться как сумасшедшее. Она возвращает папку в корзину и поворачивается к доктору.
— Да, — говорит доктор. — Чуть не забыл. — Он откидывается на спинку стула, кладет ногу на ногу и сводит вместе кончики пальцев. Он все еще в хорошем расположении духа в связи с идеей карнавала. — Видите ли, мы с Макмерфи говорили о давней проблеме у нас в отделении: смешанный состав, старые и молодые вместе. Это не самые идеальные условия для нашего терапевтического общества, однако администрация утверждает, что ничем помочь не может, так как гериатрический корпус перегружен. Я и сам должен признать, что ситуация действительно не совсем приятная для тех, кого она в первую очередь касается. В ходе нашей беседы тем не менее мы с Макмерфи пришли к мысли, как сделать более приемлемой обстановку для обеих возрастных групп. Макмерфи обратил внимание на то, что некоторые пожилые пациенты плохо слышат радио. Он предложил увеличить громкость динамика, чтобы хроники с дефектами слуха могли слушать его. Весьма гуманное предложение, по-моему.
Макмерфи делает скромный жест рукой, доктор наклоняет голову в его сторону и продолжает:
— Но я заметил ему, что уже неоднократно выслушивал претензии от более молодых пациентов, они жаловались, что радио работает слишком громко и мешает разговаривать и читать. Макмерфи признался, что не учел этого и это действительно заслуживает сожаления: те, кто хочет читать, не могут уединиться и оставить радио тем, кто хотел бы его слушать. Я согласился с Макмерфи, что это заслуживает сожаления, и хотел уж было оставить эту тему, как вдруг вспомнил о бывшей ванной комнате, куда мы составляем столы на время собраний. Для каких-либо иных целей эта комната не используется, ведь необходимость в гидротерапии отпала, потому что у нас есть новые лекарства. Таким образом, интересно знать, как относится группа к тому, чтобы получить вторую дневную комнату, или, скажем так, игровую комнату?
Группа молчит. Группа знает, чей ход следующий.
Она закрывает папку с делом Хардинга, переворачивает ее, кладет на колени, скрещивает руки и оглядывает комнату — вдруг кто-то осмелится что-то сказать. Когда становится ясно, что никто до нее не заговорит, она снова поворачивает голову к доктору.
— План прекрасный, доктор Спайви, и я ценю заботу мистера Макмерфи о других пациентах, но вы ведь знаете: у нас не хватает персонала держать под контролем вторую дневную комнату.
Сестра так уверена в окончательном решении этого вопроса, что снова открыла папку. Но она не учла: доктор подготовился серьезно.
— Я подумал об этом, мисс Вредчет. Ведь в дневной комнате с громкоговорителем останутся главным образом пациенты-хроники, прикованные к креслам и коляскам, и, согласитесь, одного санитара и одной медсестры вполне хватит, чтобы при необходимости легко подавить любой бунт или мятеж?
Она не отвечает, и, хоть явно ей неприятна его шутка о бунтах и мятежах, выражение лица ее не меняется: улыбка все та же.
— Так что два других санитара и сестры смогут наблюдать за людьми в ванной комнате, возможно, даже лучше, чем в этом большом помещении. Как вы считаете, друзья? Это реально? Лично я загорелся этой идеей, и, мне кажется, нужно попробовать. Посмотрим, что из этого выйдет. А если ничего не получится — что ж, ключ у нас, запереть комнату можно в любое время. Разве не так?
— Правильно! — поддерживает Чесвик и ударяет кулаком по ладони. Он все еще стоит, словно боится снова оказаться рядом с торчащим пальцем Макмерфи. — Правильно, доктор Спайви, если ничего не получится, у нас есть ключ, чтобы ее снова запереть. Бьюсь об заклад.
Доктор оглядывает комнату. Видит: все острые кивают, улыбаются и, ему кажется, так довольны им и его идеей, что краснеет, как Билли Биббит, и вынужден пару раз протирать очки, прежде чем продолжить. Смешно глядеть, как этот маленький человек доволен самим собой.
— Очень-очень хорошо, — говорит он, глядя на кивающих острых, кивает сам себе, кладет руки на колени и продолжает: — Просто замечательно. Но давайте, если с этим решено… Кажется, я забыл, о чем это мы собирались поговорить сегодня утром?
Голова сестры опять незаметно дергается, сама она склоняется над корзиной, берет папку. Перебирает бумаги, руки у нее тоже, по-видимому, дрожат. Вынимает один лист и только собирается начать, Макмерфи уже на ногах, тянет руку, переминается с ноги на ногу, задумчиво произносит:
— Послу-у-ушайте.
Она тут же прекращает перебирать бумаги и замирает, словно его голос приморозил ее точно так, как она это делала с черным сегодняшним утром. Когда она вот так застыла, во мне снова возникло какое-то странное головокружение. Пока Макмерфи говорит, я внимательно наблюдаю за ней.
— Послу-у-ушайте, доктор, я тут сон видел, прошлой ночью, теперь вот мучаюсь, хочу узнать, что бы это значило? Понимаете, это был вроде как я, во сне, а потом вроде как и не я, а кто-то другой, похожий на меня… нет, на моего отца, да, вроде мой отец! Точно. Это был мой отец, потому что… я помню… видел… железный болт в челюсти, какой был у отца…
— У вашего отца был железный болт в челюсти?
— Ну, сейчас-то нет, но, когда я был маленький, он у него был. Отец ходил месяцев десять с таким здоровенным металлическим болтом: вошел сюда, а торчит оттуда! Самый что ни на есть Франкенштейн. Он получил по челюсти топором, когда сцепился с одним мужиком с водоема на лесопилке… Ха! Я вам сейчас расскажу, как это случилось…
Лицо у нее по-прежнему спокойно, как будто это не лицо, а слепок с таким выражением, какое ей нужно: уверенное, терпеливое, невозмутимое. Больше никакого дерганья — лишь ужасная холодная маска и на ней застывшая улыбка из красного пластика; чистый, гладкий лоб без единой морщинки, выдающей слабину или волнение; плоские, неглубокие зеленые глаза с выражением, которое говорит: я вполне могу подождать, даже могу отступить на ярд или два, но все равно останусь терпеливой, спокойной и уверенной, потому что знаю: победа будет за мной.
- Предыдущая
- 25/72
- Следующая
