Война 2020 года - Питерс Ральф - Страница 57

• Предыдущая
• 57/148
• Следующая

На экране зажглась надпись:

Всего лишь. Но с этого всегда начиналось. Начало диалога, признак жизни.

– Господи Боже мой, – вырвалось у Райдера. – У вас что-то получается, Ник.

Рядом с ним Савицкий дышал так тяжело, словно он только что перестал избивать пленного. Он уставился на Райдера, как будто не узнавая его. Потом он очнулся и снова отключил «машину боли». Зеленые линии успокоились, но так и не стали по-прежнему прямыми.

Казалось, их била дрожь.

– Интересно, – пробормотал Савицкий, – понимают ли наши компьютеры, почему он кричит.

С нечленораздельным звуком, скорее похожим на рычание, Савицкий повернул переключатель до отказа, глядя на лежащий на столе компьютерный «мозг» с выражением, близким к ненависти. Его рука по-прежнему крепко сжимала рукоятку, словно он надеялся выжать еще хоть чуть-чуть из «машины боли».

Зеленые линии регистратора «боли» вышли за границы экрана.

Невероятно. Райдер отказывался верить своим глазам. Все дело в хроническом недосыпании и в расстроенных нервах, в том, что он дал слишком много воли эмоциям. Это безумие. Но он не мог не чувствовать чьих-то страданий.

«Сегодня вечером, – решил он, – мне надо немного расслабиться. Выпью пивка, отдохну, высплюсь… Машины, – убеждал Райдер себя, – не могут испытывать боли. Допускать такое абсурдно».

Савицкий отключил «боль», словно намереваясь дать передышку пленному компьютеру, а затем без предупреждения быстро повернул переключатель опять до крайней отметки.

Райдер с трудом удержался, чтобы не схватить его за руку. Ему хотелось успокоиться, разобраться в своих мыслях.

«Идиот, – обругал он себя. – Это всего лишь машина». А машины не страдают. Савицкий больше не обращал на него никакого внимания. Он изрыгал бесконечную череду каких-то русских слов, которые могли быть только ругательствами. Советский офицер склонился над приборной доской с таким яростным видом, что казалось, вот-вот он вскочит с места и набросится на объект с кулаками.

На мониторе как безумные плясали зеленые линии.

«В этих комнатах разлита боль» – пронеслось в голове у Райдера. Он попробовал успокоиться, еще раз напомнить себе, что машины не испытывают боли, но, глядя на крошечный плененный «мозг», не мог избавиться от ощущения, что видит, как тот извивается, дергается и гримасничает от боли.

Джефф протянул руку в направлении Савицкого, чье лицо исказилось теперь уже до полной неузнаваемости.

И тут вдруг все компьютеры ожили. Разом вспыхнувшие мониторы и индикаторы означали лишь одно – что все машины начали работать почти на пределе своих возможностей. Контрольную комнату заливали, то ярко вспыхивая, то слегка угасая, волны света от расположенных повсюду приборов.

Савицкий остался сидеть, нависнув над переключателем и, как стервятник когтями, обхватив его обеими руками.

Главный индикатор речевого потока замерцал в знак того, что получил послание из другого мира. Потом на экране, сменяя друг друга, появились цифры, которые, на странном языке самых совершенных японских компьютеров, означали одну снова и снова повторяемую простую фразу.

Информация шла таким мощным потоком, что моментально заполнила несколько резервуаров памяти, и данные продолжали поступать – потоп данных. Но оба следователя не выказывали никаких признаков радости. Они просто сидели в контрольной комнате, не разговаривая друг с другом, ничем не показывая, что знают о присутствии партнера. Каждый из них находился в плену у своей собственной усталости, у своих собственных мыслей. Скоро потребуется установить связь между банками данных, затем придет время докладов начальству. Еще предстоит привести в движение громоздкие механизмы военно-бюрократической машины, чтобы наилучшим образом воспользоваться открывшимися невиданными возможностями. Но ни один из них пока не чувствовал в себе сил начинать все это.

Наконец, Райдер заставил себя вылезти из теоретического болота, в котором он устал барахтаться, и задумался над практической стороной дела. Появился шанс в буквальном смысле слова украсть у врага победу. Можно направлять огонь вражеской артиллерии на его же собственные позиции и послать вражескую авиацию бомбить свои войска. Можно нарисовать перед командованием противника абсолютно неверную картину происходящего и усыпить его, пока не станет слишком поздно. Возможностей открывалась масса. Оставалась одна загвоздка: кому-то нужно добраться до действующего командного пункта японцев – чем выше уровень, тем лучше – и проникнуть в их сеть.

Но Райдер испытывал уверенность в том, что все получится. Ничто больше не казалось невозможным. Он чувствовал, как к нему возвращается прежняя энергия, причем возросшая во много раз. Он начал прикидывать, как наилучшим образом сообщить новость начальству, чтобы там увидели все возможности и поскорее начали действовать.

– Ник, – сказал он. Когда Савицкий не отозвался, Райдер дотронулся до его колена. – Ник, надо браться за дело.

Русский только засопел в ответ. Он выглядел таким измученным, словно не спал много дней и даже лет. Он отдал все, что мог, и теперь сидел опустошенный, в мокрой от пота гимнастерке.

Райдер знал: еще возникнет тысяча разных проблем. Но он не сомневался, что все их удастся решить.

Савицкий несколько раз моргнул, словно ему в глаз попала соринка, потом отвел взгляд.

Его руки, лежавшие на панели, казались безжизненными.

– Да, – проговорил он.

Глядя на своего измотанного коллегу, Райдер вдруг почувствовал приближение чего-то огромного, недоступного человеческому разуму, невыразимого словами, – услышал шаг истории и движение миров. Пробил час торжества Аме.

Генерал Нобуру Кабата потягивал виски, недоумевая, почему он чувствует себя таким несчастным. С профессиональной точки зрения у него имелись все основания радоваться.

Наступление продолжало развиваться более чем успешно. К востоку от Урала с советскими войсками было практически покончено, да и между Уралом и Кавказом им тоже приходилось весьма несладко. Ни одна из проблем, возникавших порой в рядах союзнических армий, не казалась неразрешимой, и он не видел никаких явных оснований опасаться, что военные цели предпринимаемой операции могут остаться нереализованными. Казалось бы, пришло время для торжества, по меньшей мере для чувства удовлетворения. Ибо, несмотря на его формальный статус наемного консультанта при Исламском Союзе и правительстве Ирана, это – его операция, вершина его карьеры и триумф японской политики. И все же – почему он сидит здесь и пьет с утра виски на пустой желудок?

Его отец не одобрил бы такого поведения.

Он, вопреки семейной традиции, требовал от старшего сына, чтобы тот стал большим мастером на поле для гольфа, чем даже на поле брани. «В Японии, – говорил отец, – ничто так не ценится, как умение красиво положить мяч в лунку, – даже для генерала». И Нобуру прекрасно помнил, как много лет назад во время каникул они с отцом отправились на курсы гольфа в Пэббл-Бич, Калифорния. Он помнил идеальные зеленые лужайки, протянувшиеся вдоль каменистого, кипящего белой пеной побережья, очаровательные особняки средь кипарисов и тихое замечание отца, что придет день, когда беспечные, безответственные американцы станут их, японцев, слугами.

Отец любил виски. Он приучил себя ценить этот напиток точно так же, как много позже передал сыну умение разбираться в напитке для джентльменов. Нобуру многое перенял от него.

Привычку носить сшитые по заказу костюмы фирмы «Г.Хантсман и сыновья», любовь к песчаным холмам Шотландии и, наконец, военную карьеру – в соответствии с семейной традицией, существовавшей дольше, нежели игра в гольф или любая портновская фирма. Нобуру знал, что отец очень гордился бы его успехами на военном поприще, его достижениями, невозможными для предыдущих поколений. Но старый генерал не одобрил бы употребление спиртного с утра, на службе.

• Предыдущая
• 57/148
• Следующая