Русский угол Оклахомы - Питерс Джефф - Страница 33
- Предыдущая
- 33/59
- Следующая
— Как хороший револьвер, — заметил я. — А долго идет почта в этот ваш Рочестер?
— Не знаю, — сказал Коэн. — Никогда еще не пользовался их услугами.
— Почему? Это же так удобно, — сказала Энни. — И выгодно. Получается сто карточек по четверти доллара каждая, а продать их можно будет не дешевле, чем за доллар. Любая шахтерская семья охотно выложит доллар за приличный портрет. Семьдесят пять долларов прибыли с каждой пленки. Что вам мешает пользоваться их услугами?
— Во-первых, я никому не доверяю и все делаю сам. Во-вторых, я не могу ждать. Некоторые снимки бывают мне нужны немедленно.
— Слышите? — Скиллард поднял лицо и приложил ладонь к уху. — Кто-то плачет.
— Кто-то поет, — поправил его фотограф. — И не «кто-то», а шаман. Я угадал, там идет разговор с духами. Хорошо, что мы далеко от них и не слышим подробностей.
— Наверно, прибыльное дело эти ваши карточки? — спросила Энни, возвращая разговор к менее тревожным темам. — Вы можете хорошо заработать в шахтерском поселке.
— Это иллюзия, юная леди. Чужие деньги всегда кажутся больше своих. Настоящий мастер не может стать богатым. Его награда не в деньгах. Если же он попытается превратить свой талант в богатство, его ждет большое разочарование. Вы, конечно, слышали о Мэтью Бреди, великом мастере фотографии…
— Вы забыли, где находитесь, Сол, — перебил его Скиллард. — Откуда эти люди могли слышать о вашем Бреди?
— Во время Гражданской войны он организовал «дивизию фотографов», — продолжил Коэн. — Он собрал огромную коллекцию военных снимков. Вложил в это дело почти сто тысяч долларов и надеялся, что его затраты окупятся после войны. Но после войны оказалось, что эти фотографии никому не нужны. Никто их не печатал, чтобы не будить в обществе неприятные воспоминания. И Бреди обанкротился. Он не мог отдать долги, не мог платить жалованье своим репортерам, и в конце концов оказался в полной нищете.
— В каждом деле есть риск, — заметила Энни. — Может быть, и наши шахтеры не сразу захотят сниматься за деньги.
— Как ужасно он кричит, собака, — выругался Скиллард. — Если это и в самом деле песня, то я не думаю, что он поет о любимой девушке или о траве у дома.
— Интересно, что некоторые шаманы позволяют себя сфотографировать, а некоторые, наоборот, могут и камеру разбить, — проговорил Коэн, глядя в сторону шаманской палатки. — Так вот, о чем мы говорили? Да… А еще пленка хороша тем, что из нее можно делать бегущие картинки. Вы слышали про бегущие картинки Майбриджа? О, это великое изобретение… Все началось в семьдесят втором году, когда губернатор Калифорнии поспорил с друзьями о лошадях…
— Слышите? — перебил его Скиллард. — Вот, опять…
— Не мешайте, Бен, — мягко попросил Коэн. — Возможно, кроме меня, никто не расскажет нашей юной леди о достижениях фотографии.
Он замолчал, глядя в огонь.
— Так что там насчет лошадей? — спросил я.
— Лошадей? — Коэн растер ладони над огнем, словно они у него были обморожены. — Так вот, губернатор Стэнфорд утверждал, что, когда лошадь бежит рысью, в какой-то момент все четыре копыта одновременно находятся в воздухе. А его друг так не считал. Они заключили пари, разрешить которое было поручено Майбриджу. Тот вооружился камерой и принялся снимать скачущих лошадей. Это было в семьдесят втором году. В семьдесят седьмом году он предоставил свои снимки Стэнфорду, и тот выиграл пари. Работа затянулась на пять лет, потому что Майбриджу пришлось отсидеть срок за убийство. Если бы его жена не завела любовника, и если бы Майбридж не застал ее с ним, и если бы он промахнулся, и если бы суд присяжных его оправдал — тогда прогресс фотографии не был бы заторможен на целых пять лет! Все дело в том, что Майбриджу удалось расчленить движение на составные части. Просто поставил в ряд двадцать четыре камеры, и они срабатывали одна за другой. А когда стал просматривать картинки, они вдруг ожили. Наш глаз не успевает заметить смены одного кадра другим, и создается полнейшая иллюзия движения! Я видел это сам в Денвере. Шестьсот карточек скользят перед глазами одна за другой, и лошадь скачет, как живая…
— А не проще посмотреть на живую лошадь, чем любоваться карточками? — спросил я.
— Проще. Но в этом нет никакого чуда. А Майбридж сотворил чудо, и мне странно, что никто этого не заметил, — закончил Коэн.
— Будет чудо, если мы доживем до утра, — съязвил Скиллард. — Спокойной ночи, приятных сновидений.
Посреди ночи я проснулся оттого, что барабан замолк. Джуд тоже поднял голову.
— Идут сюда, — шепнул он. — Помни свое слово.
Он отполз в сторону, бесшумно и мгновенно. Я сел к костру так, чтобы меня было видно тем, кто приближался со стороны лагеря. Скоро донесся шорох шагов, и отсветы костра выхватили из темноты несколько светлых фигур.
Энни подошла к костру и осталась стоять рядом, накинув на плечи одеяло.
— Это ты, Ник? — спросила она..
— Да, Белая Сойка. Отец передал тебе это.
Один из индейцев вручил Энни вещь, похожую на квадратный кожаный щит. Это и был договор на енотовой шкуре. Выбеленная и выскобленная шкура со знаками и рисунками была натянута между четырьмя гладкими прутьями. Я не сразу понял, что это были черенки индейских стрел. Но Энни соображала быстрее меня. Она быстро выдернула черенки из оплетки и сложила шкуру пополам, потом скатала ее в трубку и спрятала в рукаве.
— Уезжай, — сказал Ник. — Не жди рассвета. Уезжай сейчас.
— Ты можешь сказать, что тут творится? — спросила Энни и коснулась его руки. — Тетушка Лиз отказалась от подарков. Темный Бык не обнял меня и ничего не подарил отцу. Что случилось?
— Наши соседи недовольны, — сказал Ник. — Говорят, что мы помогаем белым уничтожать наших братьев. Это неправда.
— Почему стучал барабан?
— Пророк из Аризоны встречался с духами.
— И что сказали духи?
Ник хотел ответить, но индейцы за его спиной заговорили на своем языке, и он повернулся к ним. Я услышал в их речи несколько знакомых слов и подошел к Энни. Они замолчали, настороженно глядя на меня.
— Митакуйте оясин! — сказал я.
На языке сиу это приветствие значило «все мы родичи».
— Здравствуй, — сказал Ник. — Кто ты?
— Я друг Энни. Мое имя Винн. Я тоже хочу знать, что сказали духи. Мы стоим на одной земле, и духи сказали свое слово для всех нас, а не для одного пророка.
Ник молчал. Из-за его спины вышел индеец с обритой головой. Его лоб пересекала красная, блестящая полоса. Краска была совсем свежая.
— Ты говоришь смело, и ты знаешь наш язык, — сказал он. — Духи не хотят, чтобы твои братья рыли землю у скалы Белого Мула. Это принесет смерть. Нам и нашей земле.
— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — В этом тоже будут виноваты мои братья?
— Духи говорят, что мы вернемся на землю после смерти. А твои братья останутся в вечном огне. Мы хотим вернуться на землю, где можно жить. А твои братья убивают землю. Я все сказал.
Он закрыл глаза, показывая, что не намерен слушать меня, круто развернулся и зашагал прочь. Широкая спина воина блеснула в отсветах костра и скрылась в темноте. Индейцы ушли, но Ник остался с нами, потому что Энни продолжала держать его за руку.
— Ники, Ники, подожди, объясни мне…
— Я не могу объяснить.
— Зачем вы привезли сюда инженера и мистера Коэна? Что с ними будет?
— Не знаю. Темный Бык приказал привезти сюда тех, кто роет нашу землю. С ними будут говорить наши соседи.
— А потом их отвезут в город?
— Я не знаю. Они несут нам смерть, Энни. Здесь рыли землю двадцать лет назад, и тогда умерли все. Те, кто рыл, умерли первыми. Потом умерли их начальники. Потом умерли те, кто воровал у них лошадей и еду. Здесь под землей живет смерть, и ее нельзя выпускать.
— Так сказали духи, да?
— Какие духи, Энни? Ты думаешь, я такой же дикарь, как эти шайены и навахо? Они язычники и поклоняются своим идолам. Пусть они верят своим духам, если им так хочется. Но эта земля и в самом деле прячет под собой смерть. Лучше бы тебе уехать отсюда поскорее.
- Предыдущая
- 33/59
- Следующая
