Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - фон Эрнстхаузен Адольф - Страница 6

– Эти бедные люди обрадуются, когда после нашего наступления они снова смогут вернуться в свои дома.

– Так точно, господин майор. Но пока что им придется убираться и отсюда, чтобы они не могли выдать нашу исходную позицию для наступления.

С военной точки зрения это было, конечно, правильно. Но мне все же было жалко этих загнанных людей, которым придется покинуть даже эти норы. Я нашел для себя убедительное предложение:

– Возможно, подобное мероприятие в большей степени выдаст наши намерения, чем их пребывание в балке. Пускай они уж спокойно живут в своих пещерах.

Приказ о рекогносцировке мы выполнили довольно быстро и легко. Небольшие перелески на обрывистых берегах реки давали возможность организовать здесь прекрасные наблюдательные пункты с великолепным обзором с возвышенностей, а места для позиций артиллерийских батарей мы во множестве нашли в лощинах и небольших рощицах.

Следующей ночью мой дивизион занял исходную позицию в леске за разведанной местностью. С собой мы взяли также и орудия 3-й, без конной тяги, батареи, которая при форсировании реки должна была оставаться на этом берегу. Днем никто не должен был показываться из леска, всякий шум запрещался. Соблюдать эти запреты было не так-то просто личному составу, две трети которого были выходцами из Верхней Баварии. Люди из этой местности Германии ничего не могут делать без криков и ругани. Мне эта особенность тем более резала слух, поскольку я раньше командовал ротой вестфальцев. Мои верхние баварцы несколько удивительно смотрелись на фоне бранденбуржцев, также исконных пруссаков (бранденбуржцы действительно исконные, а вестфальцы – присоединенные, частично в XVIII в., а в основном после 1815 г. – Ред.), из которых и состояла оставшаяся треть моей батареи.

Разгоралась заря, обещая чудесный день. Это было 21 июня – день летнего солнцестояния. Глубокая тишина разливалась по всем лощинам – затишье перед бурей. Как никто не замечал нашего присутствия, так и мы не видели и не слышали присутствия других германских частей, которые прошлой ночью заняли свои места в соседних с нами перелесках. С наступлением темноты они вышли на исходные позиции. Война должна была начаться в предрассветных сумерках в предварительно установленное время. За несколько минут до назначенного часа я надел всю амуницию и затянул пояс.

– Противогаз нам наверняка не понадобится, господин майор, – произнес мой адъютант. – До сих пор на этой войне еще никто не применял газы, так что вряд ли кто-то решится на это сейчас и в таком месте.

– Верно. Лучше погрузить все ненужное на наш штабной грузовик.

– Да и каску господин майор вполне может здесь оставить. В егерских дивизиях ее не носят. Если кто-то ее и наденет, то на него посмотрят как на труса.

– Весьма любезно, что вы дали такой хороший совет своему командиру. Но, с вашего разрешения, я его все же проигнорирую. На Первой мировой стальной шлем дважды спас мне жизнь и сохранил мою бесценную голову для человечества. Надо сказать, тогдашние шлемы лучше сидели на голове. Кстати, каска защищает и от осколков. И я надену ее, когда появятся самолеты, даже если вам будет стыдно за своего командира.

Мы прошли на наш наблюдательный пункт. В предрассветных сумерках смутно начинал вырисовываться окружающий нас ландшафт. Дальний горизонт с зубчатыми верхушками деревьев постепенно заливал серебристый свет разгорающегося дня. Вся окрестная природа дремала в глубоком покое, нарушаемом только птичьим пением.

– Всем батареям – приготовиться к открытию огня!

Телефонист передал приказ дальше:

– Первая, вторая, третья батареи – внимание! Приготовиться к открытию огня!

– Всем батареям – залпом, цель – двести три, через три минуты – внимание – время!

Я знал, что теперь везде, не только в моей роте, уже пущены секундомеры, что командиры батарей следят за их бегущей стрелкой и что через три приказанные минуты, в одну и ту же секунду, рявкнут орудия всей дивизионной и армейской артиллерии, обрушивая на вражеские позиции шквал огня. Это станет началом получасовой артподготовки к наступлению. С ранней юности я знал все детали ремесла артиллеристов, их «черное искусство», и все же мной снова овладело захватывающее дух чувство, когда воздух над нами содрогнулся от грохота сотен орудий всех калибров, когда их рев, подобный реву урагана, разорвал утреннюю тишину, когда вслед за этим – словно в замедленных кадрах – на позиции неприятеля легла бело-серая пелена, сквозь которую пробились серые вспышки и в воздух поднялись фонтаны черной земли и крутящиеся деревянные балки, а затем, спустя несколько секунд, из разверзшегося там ада до нас донесся грохот разорвавшихся снарядов.

В ту же минуту скрытые ранее в прибрежных кустарниках надувные десантные лодки были спущены на воду и первые ударные подразделения саперов и егерей вместе с моими передовыми артиллерийскими наблюдателями и корректировщиками огня двинулись через реку. Неприятель, очевидно совершенно ошеломленный, почти не оказывал сопротивления. Что происходило в лесу перед ним, мы не могли понять; но тут внезапно командир голосовой батареи (так называется та батарея, командир которой находится на расстоянии голосовой связи со своим наблюдательным постом. – Примеч. авт.) пробасил мне:

– Смотрите – там они уже побежали!

В самом деле, на очищенном от деревьев участке за лесом, в котором располагались вражеские позиции, появились первые фигуры в униформе защитного цвета. Еще через несколько минут все свободное пространство было покрыто отступающими русскими.

– На все батареи приказ: перенести огонь вперед! Цель – отступающая вражеская пехота!

Нужно было видеть, как вся толпа беспорядочно отступающих русских бросилась на землю. Почти сразу же среди них вспухли белые облачка разорвавшихся при рикошетах снарядов[3]. Затем все снова вскочили на ноги; но некоторые так и остались лежать. Наконец, все бегущие скрылись в отдаленном лесу.

Тем временем русские артиллеристы пришли в себя и открыли ответный огонь. Однако это был отнюдь не прицельный огонь по нашим позициям, но всего лишь лишенный какой-либо планомерности обстрел пространства. Основной огонь вражеской артиллерии был сосредоточен правее нас и ближе к Изюму. По всей видимости, сопротивление врага на том участке было более сильным. Оттуда же через краткие интервалы времени доносились свистящие звуки залповых ударов «сталинских орга́нов»[4].

Справа от нас по узкой лощине протекал приток Северского Донца. На другой его стороне местность поднималась, переходя в возвышающуюся над нами безлесную гряду. Случайно мой взгляд упал в ту сторону.

– Что за безумие!

Вся возвышенность кишела германскими солдатами, которые, не рассредоточиваясь по местности, двигались по дороге, которая вела к Северскому Донцу. В глаза бросались прежде всего запряженные лошадями повозки, следовавшие одна за другой на незначительном расстоянии. На это трудно было спокойно смотреть. Через несколько минут на них обрушился ожесточенный артиллерийский огонь русских орудий, причем снарядами крупного калибра. Многие повозки были тут же уничтожены попаданиями снарядов. Но следующие за ними возницы сразу сбрасывали их с дороги и следовали дальше, как будто ничего не произошло. В их движении не было ни малейшей задержки.

– Однако ну и нервы у этих ребят!

– Так точно, господин майор, – с гордостью произнес мой адъютант. – Ведь это все наша старая гвардия, прошедшая всю восточную кампанию. Они все считают, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.

– Но вы только взгляните на это безумие!

На высоту поднялась новая рота, которая плотной маршевой колонной стала пересекать зону обстрела.

– Почему они не двигаются перебежками? Им что, не понятна ситуация? Да если бы я был русским артиллеристом… Да вы только посмотрите… Тяжелые батареи русских снова открыли огонь! Берут их в вилку!