Выйти замуж за дурака - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/76
- Следующая
И вот теперь… Моя странная фобия вновь заставила сердце стучать в авральном режиме. Да что это такое, в самом деле! Не может же эта миловидная и гостеприимная женщина быть…
– Что с вами? – В глазах хозяйки дома просто светилась материнская забота.
– А как вас зовут? – выдавила из себя я.
– Лукерья Матвеевна я…
– А я – В-василиса… Н-никит-тична…
– Но меня все зовут просто Лушей. А то и Лушкой-лягушкой дразнят. Да я не обижаюсь.
– П-почему л-л-лягушкой?
– Неужто вы никогда сказки про царевну-лягушку не слыхали? – удивилась женщина.
– Слы…хала…
– Вот, я та самая лягушка и есть. Прилгнули, правда, сказители, вовсе я никакая не царевна, хоть и дворянского роду, захудалого, обедневшего. Да и муж мой вовсе не царевич, а простой трудяга, пряничные доски режет искусно. И что в сказке сказывается про то, как он мою кожу сжег, а потом искал меня за тридевять земель – вовсе неправда.
– А как… правда?
Хозяйка зарделась:
– Как в первую ночку-то брачную я человеком обернулась, так с тех пор в лягушку уж превратиться не могу.
– Поч-чему?
– Для этого надо быть девицею непорочною, мужем непознанною. Уж коль вышла замуж, то теперь не сама, а супруг над телом моим хозяин. Ему же неудобно, чтоб жена в амфибию обращалась, да и от родственников зазорно… По чести сказать, мне и самой уж не хочется превращаться, забыла, как это делается… А кожу лягушечью мы с Васенькой на память сохранили. Вон она, прибита над дверным косяком, глядите…
Я посмотрела. И в очередной раз брякнулась в обморок.
Очнулась я на лавке возле накрытого и благоухающего пирогами стола. Бывшая лягушка отпаивала меня какой-то настойкой с привкусом мелиссы и пустырника.
– Извините меня, – попыталась я взять себя в руки.
– Это вы меня простите! – начала виниться Лукерья. Может, – вам не по нраву что, может, приболели вы, а я тут со своими пирогами да разговорами глупыми…
– Нет-нет, дело не в этом. Просто… Вы только поймите меня правильно, Лукерья М-матвеевна… Я с детства ужасно боюсь… Только не обижайтесь! Ужасно боюсь лягушек.
Лицо хозяйки стало грустным.
– Да ведь я вроде как бывшая лягушка…
– Простите меня! – Я молитвенно сложила руки. Обещаю: больше этого не повторится. Я должна победить свой страх. Тем более что он совершенно глупый. И необоснованный.
– Пироги стынут… – как бы в пространство сказала Лукерья Матвеевна.
– Вот это плохо. Надо не дать им остыть окончательно, я правильно понимаю?
Лукерья расплылась в широкой улыбке. Нет, и с чего я взяла, что рот у нее лягушачий? Вполне милый ротик…
– Угощайтесь, Василиса Никитична!
Чтобы, по выражению моей новой подруги, «испуг прогнать», на стол помимо прочих разностей водружена была пузатая бутылочка черносмородинной настойки. Выпив рюмочку и восхитившись вкусом (ни один из дорогих ликеров не мог тягаться с этой настойкой, изготовляемой, согласно Лушиным словам, ее супругом), я поняла, что мои страхи и сомнения действительно глупы и беспочвенны. Вторая рюмочка окончательно примирила меня со сказочной действительностью, где в жен ы берут бывших лягушек, а в мужья – официально признанных дурачков… А последовавшие за третьей рюмочкой крепкий ароматный чай и потрясающие пироги с земляникой, капустой, клюквой, и еще бог весть с чем погрузили меня в лучину безосновательного оптимизма.
– К-как у вас замечательно, Л-лукерья М-матвеевна! Такой ую… уютный дом-ик! А как вы готовите!
– Да что вы, – покраснела хозяйка, – полноте меня хвалить, а то сглазите!
– Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! – послушно выдала я.
– Если вам у меня приглянулось, оставайтесь. У нас как раз горенка пустует: старшая дочка замуж вышла и с мужем уехала в Запорюжье, на его родину.
– Скажите, пожалуйста… Никогда б не подумала, что у вас есть взрослые дети! Вы так молодо выглядите, Лукерья Матвеевна!
– Да что вы! Мне уж скоро полвека разменивать!..
– Неужто?! Больше тридцати пяти не дала бы вам! У вас такая свежая и молодая кожа! Лукерья Матвеевна опять зарделась:
– Так ведь… кое-что лягушачье во мне осталось, самую малость. Кожа вот, например, каждую весну обновляется. И на болоте хочется погулять, послушать, как самцы квакают зазывно…
Меня внутренне передернуло, но я приказала себе не поддаваться глупым детским страхам. Тем более что в горницу шагнул высокий дородный мужчина с курчавыми русыми волосами и такой же бородкой. Под мышкой мужчина нес, как сверток, давешнюю девочку, принесшую мне молока с хлебом. Девочка довольно хохотала.
– Получите почту! – сказал мужчина и поставил девочку на пол.
Та запрыгала: «Еще!», но, заметив меня, смутилась и одернула подол сарафанчика.
– День добрый сему дому! Вижу – гости у нас! – Мужчина пристально, посмотрел на жену и на меня.
– Это Василий Никитич, супруг мой и повелитель, – встала из-за стола Лукерья. А это, Васенька, та самая…
– Василиса Никитична, – представилась я.
– Наслышан! Тезки мы с вами почти! – улыбнулся мужчина. Вижу, бабоньки, вы тут празднуете, так, может, и мне кусочек ситного найдется?
– Что ты, что ты! – засуетилась Лукерья Матвеевна, – Я мигом тебе обед спроворю! Щи в чугунке взопрели, каша гречневая с зайчатинкой…
– Нет, особо брюхо набивать мне недосуг, дел много, а вот от чая с пирогом не откажусь, – сообщил Василий и принялся мыть руки под висящим в углу рукомойником, – Эй, Масяня! Ну-тка принеси отцу полотенчико свежее, руки обтереть!
Девочка мигом метнулась в другую комнату и принесла просимое, а я разинула рот:
– Как вашу дочку зовут?
– Крестили Марьей, а кличем Масяней. До того верткая да озорная – сладу нет, – ответил Василий, садясь за стол. Старшая-то наша дочка, Аннушка, куда как степенная да спокойная: дай ей ложку с маслом подсолнечным – по одной половице пройдет и ни капли не прольет! А эта – пострел в юбке. Но сердце у нее доброе да приветливое, так что и на ее долю женихи найдутся.
Лукерья Матвеевна подала мужу большую чашку с крепким чаем, подвинула блюдо с пирогами.
– Я уж и наливочки приму, – улыбнулся Василий Никитич. За приятное знакомство.
Мы выпили с ним за знакомство. Я заикнулась было о том, что пора бы мне откланяться, но Лукерья Матвеевна и слушать не хотела. Тогда пришлось вести светскую беседу, поскольку, при всей моей нежной любви к пирогам, я больше не могла проглотить ни кусочка.
– А скажите, Василий Никитич, – начала я тоном светской гранд-дамы. Давно вы доски для пряников делаете?
– Сызмальства. Учился у знаменитого мастера итульянского, за границей, почитай, и детство и юность провел.
– Почему за границей?
– Так ведь Итулия – не Тридевятое царство, Ох, дивная страна! Вечное там лето, плоды диковинные в садах растут, море синее – куда взор ни кинь… Но более всего знамениты итульянцы своими самоварами жаровыми, расписными да пряниками печатными. Даже поговорка есть: «В Итулию со своим самоваром не ездят». И главный дворец у них в столице именуется Палаццо ди Рафаэлло, что означает «Пряничный домик». Там и учился я у великого мастера Карло Коллоди искусству делать такие пряничные доски, чтоб пряник, в них оттиснутый, был редкостной картине подобен. И могу сказать не смущаясь, что в сем мастерстве я превзошел своего учителя, ибо, прощаясь со мной, он сказал: «О, sole mio! Теперь мне остается только делать деревянных кукол для театра синьора Каррибальди, ибо ты, мой ученик, искуснее меня».
Василий Никитич смахнул слезу в чашку с чаем.
– А Аленка запретила пряники, – ни с того ни с сего бухнула я.
И тут же мастер грохнул кулаком по столу:
– Ведаю! Ведаю сие и не могу не гневаться и не возмущаться духом! Ибо это есть великое непотребство: терзать народ кнутом, при этом отнявши у него право на пряник! Потому и ушел я со всем семейством к партизанам в лес густой, потому и делаю сейчас для пряников такие доски, которые Аленке гробовыми покажутся!
– А можно посмотреть? – полюбопытствовала я.
- Предыдущая
- 62/76
- Следующая
