КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 78

29 декабря 1977 года

«Интересно все-таки, — думала я, оглядывая свой совершенно убийственный „люкс“, весь выдержанный в ярко-зеленых тонах и состоявший из гостиной, спальни и огромной ванной, — неужели есть женщины, которые могут пользоваться подобной роскошью не на деньги спецслужб, а просто так, в виде короткого отдыха после утомительного месяца работы? Кроме кинозвезд, естественно, любовниц миллионеров и супруг членов и кандидатов в члены Политбюро? Ведь это же вопиющая несправедливость: женщина может родиться, вырасти, получить аттестат и диплом, выйти замуж, чуть не загнуться при родах, мучиться с детьми, горбатиться до пенсии в каком-нибудь НИИ или п/я — и даже не догадываться, что, помимо Домов колхозника, гостиниц ВДНХ, колготок в „Детском мире“ и очередей за перемороженными суповыми наборами, существует настоящий, никем не выдуманный земной рай, где такая гражданка вполне могла бы почувствовать себя не только членом профсоюза, лидером социалистического соревнования или, в лучшем случае, счастливой обладательницей однокомнатной секции в новом жилом массиве Сыктывкара, а — женщиной…»

Первым делом я скинула туфли и босиком пошлепала к окну — большому, светлому, вплетенному в ярко-зеленый пластиковый багет и оттого похожему на стенку гигантского аквариума. С высоты седьмого этажа передо мной открылась панорама черепичных крыш, стройных, как только что высаженные березки, антенн и рекламных вывесок. В который раз убедившись, что роскошь, в отличие от бедности, многолика, я вздохнула и продолжила рекогносцировку в спальне, где увидела кровать, в изголовье которой было инкрустировано распятье. Все вокруг было зеленым — наполовину утопленный в стене платяной шкаф, изящное трюмо с мраморной доской, невысокий столик-каталка с несколькими бутылками и толстыми хрустальными стаканами… Спинки кровати, сработанной местным дизайнером под ложе принявшей постриг послушницы, бликовали малахитовыми всполохами, мраморная с прожилками доска трюмо отливала в лазурь, а распятье было покрыто зеленью искусственной патины. Но все это модернистское великолепие блекло в сравнении с моей зеленой, как сибирская тайга, тоской, которая так давила изнутри, что хотелось не только сбросить с себя платье, колготки и лифчик, но и отстегнуть сердце.

Мне предстояло то, что я больше всего ненавидела, — безделье и ожидание. Но едва я собралась — дабы хоть как-то скрасить эти неудобства — принять горизонтальное положение, как в номер постучали. Вернее, даже не постучали, а поскребли.

Я подошла к двери, которую предусмотрительно заперла на ключ.

— Кто?

— Это я, Валя, — голос моего незабвенного редактора был тусклым, каким-то даже облезлым. — Открой…

— А зачем? Твои козлятушки-ребятушки в другом отеле. К ним и стучись.

— Валя, нам надо поговорить.

— Это ты мастер, — пробормотала я и повернула ключ.

Он уже успел сменить костюм, галстук, туфли и даже выражение лица — с привычно властного и уверенного на жалкое и затравленное. Только горьковатый запах его одеколона напоминал мне о присутствии человека, который вполне мог бы стать моим мужем. Мог бы… Господи, ты не только караешь!

— Ты одна?

— Нет, с Санчо Пансой.

— Я серьезно спрашиваю!

— Что тебе нужно?

Он стоял, вертя головой, как орудийной башней танка.

— Потерял что-то?

— Происходят странные вещи, Валя…

— Да неужели? Странные — с тобой?

— Я… я ничего не понимаю. В консульстве мне сказали, что я должен завтра вылететь в Амстердам…

— У тебя аллергия на Голландию?

— У меня аллергия на странности! — вдруг заорал мой драгоценный шеф. — Это не шутки, черт подери! Я лечу в Барселону с вполне определенной целью. Завтра утром у меня встреча с крупным издателем. На три часа дня запланирован обед с руководством телевидения. А мне вдруг говорят, что я должен куда-то лететь. Так не бывает!

— Где не бывает? — поинтересовалась я. — На бюро ЦК? В буфете? В публичном доме? В Сандуновских банях?

— У нас не бывает! — отрезал редактор.

— Ах, у вас! У боевого резерва КПСС!

— Давай не будем ссориться… — он вдруг схватил мою руку и сжал ее так, словно это был динамометр. — Ты же все понимаешь, Валя. Ты умница, у тебя есть дар чувствовать истину, с тобой нет нужды размениваться на детали, которые только все усложняют. Ты знаешь нашу систему, где не задают лишних вопросов, не интересуются тем, что не должно интересовать… Конечно, я понимал, что твоя поездка в Аргентину выглядит странно. Но нас так учили: не болтать языком, не умничать, не гусарствовать, не лезть поперед батьки в пекло… Ты обвинила меня в предательстве. Но я на самом деле не знал, что происходит вокруг тебя. Я не знал, каким образом ты оказалась под их прицелом. Но даже если б и догадывался — все равно, что я мог сделать? Пожаловаться на КГБ в ЦК? Устроить скандал на Лубянке: как они смеют тебя отправлять без моей визы?

— Визу-то как раз ты им дал.

— Я?!

— Ты же рассказал, как я заинтересовалась той трижды проклятой книгой, которую ты видел в Штатах. Причем, зная тебя, могу утверждать наверное: ты изобразил дело так, будто это я, змея подколодная, выпытывала у тебя все подробности до мелочей, а ты, агнец Божий, отбивался, как лев, и разве только чуть-чуть удовлетворил любопытство настырной бабы. Обычная, мол, история: шо вы, мужики, в самом деле?! Ну, размяк слегка, сболтнул лишнего… чего в постели не бывает… Так?

Он молчал.

— А потом тебя начали спрашивать. Задавать вопросы. А ты отвечал. Про мое вольнодумство и наивность, доверчивость и расхлябанность. Про мои любимые книги и духи… Они спрашивали тебя, что я думаю о советской власти, каков мой профессиональный уровень, часто ли прибираю в квартире, в какой позе предпочитаю трахаться, на что трачу деньги, как отношусь к своей маме-еврейке и к выезду на постоянное жительство в Государство Израиль…

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами и даже не пытался возражать. Я подумала, что когда-то он, наверно, был нормальным хорошим парнем, которому казалось, что эрудиция, открытая улыбка и приятная внешность — вполне достаточный для мужчины набор качеств, обеспечивающий продвижение вверх и безбедную жизнь в окружении высших чинов самого демократического общества в мире. А потом его начали просвещать, учить, наставлять, ненавязчиво втолковывать, что проблема нравственного выбора — выдумка буржуазных экзистенциалистов, что допуск наверх — это прежде всего награда за лояльность, а отнюдь не следствие деловых и профессиональных достоинств. Он оказался способным учеником и быстро понял, чего от него хотят…

— Так чего ты от меня хочешь?

— Помоги мне! Во имя всего, что было между нами, — помоги!

— Чего ты так испугался, дурачок? Ну, потратишь не песо, а гульдены. Какая разница?

— Со мной разговаривали…

— А-а… — я поймала себя на том, что смотрю на него как бы свысока: сочинение на тему «Со мной разговаривали…» я уже писала и даже успела схлопотать пару троек, а он — еще нет. — Это уже серьезнее. Кто же, милый, с тобой говорил?

— Я не могу сказать.

— И что тебе говорили, тоже сказать не можешь?

— Мне сказали, что в Амстердам я полечу вместе с тобой.

— Как мило! — я даже в ладоши захлопала, хотя моя зеленая тоска снова подступила к горлу. — А что ты имеешь против? Я всегда мечтала попасть с тобой за границу. Вместе — в Амстердам… Слушай, может, ты им и об этой мечте рассказал и они решили поощрить тебя за победы на идеологическом фронте?

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем ты туда летишь?

— А тебе не объяснили?

— Он сказал, что дальнейшие указания я получу на месте, в Амстердаме…

— Слушай, а какое у тебя звание?

— Что?.. — он оторвался от своих раздумий и вскинул голову.

— Ты у них лейтенант или капитан?

— Не пори чушь!

— Тогда по какому праву он дает тебе указания?