Невеста ветра - Осояну Наталия - Страница 54
- Предыдущая
- 54/112
- Следующая
Жалкое зрелище...
...по дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь... почти всегда. Взгляд его больших бирюзовых глаз больше не безумен, но люди по-прежнему отворачиваются, если он смотрит на них слишком пристально. Ему помогают, с ним обращаются ласково и по-доброму, но со своей болью он всякий раз остается один на один. Все еще очень слабый после болезни, он быстро устает и тогда забивается в какой-нибудь угол потемнее; сидит там, затаив дыхание, ждет – может быть, не сегодня? Пустые надежды. Боль подкрадывается сзади и набрасывается, вгрызаясь в хребет, повисая на плечах непосильным грузом. Всему виной бестолковые придатки чуть ниже плеч – даже самое легкое прикосновение к ним причиняет такую боль, что он не может сдержать слез. Зачем они, для чего? Лучше бы их не было.
По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь.
Он иногда смотрит на небо и надолго застывает, наблюдая за теми, кто парит в облаках...
...кажется, в тот день, когда это случилось, он еще не знал, как звучит слово «предательство».
Да разве это имеет значение? То, что человек не успел дать название чему-то, еще не значит, что оно не существует. Привыкший доверять окружающим во всем, не знающий о существовании мира за пределами сумрачного замка и заросшего садика, он вдруг столкнулся с жестокой правдой и далеко не сразу понял, что произошло.
Он был предан... нет, он был продан.
По прошествии многих лет он рассказывал об этом с ироничной ухмылкой, но тогда – стоял, удивленно моргая, и следил за тем, как из рук в руки передают сундук, доверху заполненный золотыми монетами. К тому времени он уже понимал, что это «деньги», а чуть позже даже сумел подсчитать: за него заплатили, как за небольшой замок. Такое мог позволить себе лишь один человек в мире, точнее – магус.
Его хозяин был высоким, широкоплечим, с властными повадками и привычкой наклонять голову, прислушиваясь к чему-нибудь. Лицо, съеденное болезнью, ему заменяла серебряная маска; о, это была необычайно интересная вещь! Она как будто жила собственной жизнью и порою становилась весьма выразительной. Так, голос этого человека мог быть ровным и спокойным, а на блестящей поверхности маски играли отблески пламени, предвещая грядущий пожар...
Место, где ему теперь предстояло жить, оказалось очень странным. Это был огромный сад, где росли самые разные деревья и цветы; едва с одних опадала листва, как на других распускались почки – это был сад, зеленеющий и цветущий без перерыва. Времена года не знали об этом райском уголке, или, вернее, он был отдан в безраздельное пользование весне и лету. Ни одна снежинка не упала с неба за долгие годы, что он там провел, ни разу северный ветер не потревожил нежную листву. Ему понадобилось три года, чтобы узнать: в самой середине сада таится хрустальное сердце, которое создает невидимый купол и не пускает внутрь зиму; но, хоть купол и невидим, пролететь сквозь него нельзя. Обитатели сада тоже были весьма необычными существами; хотя никто из них не умел говорить, все-таки по сообразительности они не уступали людям. Некоторые были опасны, но не желали причинять зло – и потому их никто не боялся. С ними можно было вести странные беседы, в которых один только говорил, другой – только слушал.
«Ты особенный, – сказал хозяин сада. – Тебе позволено делать все, что захочешь. Главное, чтобы ты был счастлив...»
Это было странное счастье. Он на несколько лет застрял в безвременье между весной и летом: прохлаждался у воды, подолгу разговаривал с бессловесными тварями, полюбившими его, читал книги, которые приносил человек в маске. Нередко в саду появлялась необычайно красивая женщина с лучистыми голубыми глазами и таким голосом, что при одном лишь его звуке можно было взлететь без крыльев. Были и другие люди. Кто-то появлялся, чтобы говорить с обитателями сада, кто-то – чтобы их убивать. Когда он впервые увидел смерть, то испугался, что станет следующим, но хозяин сказал, смеясь: «Ты обошелся мне слишком дорого!»
Еще была девочка с белыми волосами. Возможно, ее черты повторяли отцовские, навечно скрытые под маской, но по характеру она отличалась как от отца, так и от матери. Казалось, в ее глазах стоял вечный вопрос: почему? Она вовсе не надоедала взрослым, как раз наоборот – почти всегда молчала, и постепенно он понял, что этого попросту никто не видит. Девочка была одинока – и, глядя на нее, он понял, что тоже одинок.
Вместе им было хорошо молчать.
Однажды она пришла в сад и долго бродила среди деревьев, а потом попросила отвести ее к отцу. Человек в маске в это время развлекался – вместе с гостями они затравили огромного пардуса, – и девочка увидела его как раз в тот момент, когда он пробил рукой ребра еще живого зверя и вытащил трепыхающееся сердце.
Она застыла. Замер и хозяин; его маска была покрыта алыми брызгами.
Потом кто-то увел девочку, а ее отец подошел к человеку-птице и окровавленной ладонью ударил того по лицу. «Кажется, я забыл сказать, – проговорил он ровным и спокойным голосом, – что ты мой раб. Ты ничем не отличаешься от этого пардуса и, возможно, когда-нибудь окажешься на его месте».
Он плохо помнил, что случилось потом – чем именно он разбил хрустальное сердце сада. Но миг, когда день внезапно сменился ночью и с темного неба посыпались белые хлопья снега, позабыть было невозможно. Снаружи была зима, и теперь она наступила и в раю.
Кажется, он смеялся.
Потом его били – долго и со знанием дела, чтобы не убить, но причинить как можно больше боли. Они не знали, что он свыкся с болью давным-давно и научился ее не замечать.
Потом его продали...
Его продавали опять и опять, и каждый новый хозяин стремился объяснить тупоголовому созданию очень простую истину: ты не человек, говорили ему. Ты вещь, игрушка, забавная шутка природы. А раз ты не человек, с тобой можно делать все, что угодно.
Бард, часто появлявшийся в Садах Иллюзий, выразился бы так: постепенно его душа стала такой же черной, как его оперение. Но внешне это никак не выражалось, он бывал спокоен и молчалив, а порою становился язвительным и едким, и всякий раз его продавали не за дела, а за слова. Он потерял счет времени, и лишь потом сумел подсчитать, что провел в рабстве восемнадцать лет – до того дня, как оказался на рынке, где торговали гроганами и редкими животными, завезенными со всех концов мира. Было лето, солнце светило жарко; ему сковали руки, и раны от кандалов уже начинали гноиться...
Именно тогда он встретил Крейна.
Слепые глаза богини смотрели на него и сквозь него; Джа-Джинни и не заметил, когда именно отвернулся от Эсме. Теперь он боялся посмотреть на целительницу, но продолжил свой рассказ, хотя это было намного сложнее, чем в прошлый раз, с Джайной.
Ведь Джайне он вообще ни о чем не говорил, она вошла в его мысли и заставила измениться – он все сделал сам, просто потому, что в ее присутствии не было места ненависти и мести. Если бы он тогда ушел, не остался на ночь, сейчас перед Эсме сидел бы совсем другой Джа-Джинни – и он вряд ли стал бы изливать душу.
«Так что, выходит – я никогда по-настоящему эту историю не рассказывал?..»
– Возможно, ты ждешь сейчас повествования об очередном подвиге Кристобаля... – Он опустил голову. – Вынужден тебя разочаровать, потому что капитан меня не спасал из лап торговцев. Он героически меня купил, расставшись с приличной суммой. Думаю, фрегат на эти деньги вполне можно было приобрести, но Кристобаль предпочел меня. Так что, если следовать букве закона... – Джа-Джинни горько рассмеялся. – Выходит, я его собственность.
- Предыдущая
- 54/112
- Следующая
