Потрошитель - Обер Брижит - Страница 17
- Предыдущая
- 17/36
- Следующая
Сандалии смачно погрузились в собачье дерьмо. Меж вошедших в фекалии пальцев продавливалась еще свежая жижа. Он уже предвкушал, как, вернувшись домой, заляпает дерьмовыми следами весь вестибюль и, сняв сандалии, спокойно поднимется к себе, а обвинят во всем сорванцов с первого этажа, выходцев с Зеленого Мыса.
Клошара не было. Он не возвращался с тех пор, как стукнул того мальчишку по голове. Должно быть, боится мести других юнцов и прячется где-то в городе. ГДЕ? Бродягу нужно найти. Он все более уверялся, что это был ОН.
Затаившись в тени, с ногами, вымазанными собачьим дерьмом, он смотрел, как Марсель входит в дом и закрывает за собой дверь. Этот тип — ЛЕГАВЫЙ, которого он видел днем в закусочной. Этот тип его ИЩЕТ. Он ищет Папу-Вскрой-Консервы. Хочет размозжить его лицо своими тяжелыми солдатскими башмаками — чавк-чавк-чавк. Но нет: скорее он сам разобьет себе морду, рыло и зубы, он разобьет свое жало, свое хайло, поскольку Папа-Вскрой-Консервы слишком ХИТЕР для него.
Он вынул из предплечья кнопку и воткнул в язык. Его веки неистово задергались под звуки горячо любимой им песенки.
Папа-Консервы-Вскрой!
Пляс начинается твой!
Стены в багрец облачи,
Дамочек в вальсе умчи.
Твой ослепительный нож
Дарит им сладкую дрожь.
Глубже его погрузить
Молят, чтоб грязь их пролить…
Он вспомнил о том, как бежала КРОВЬ по животу и бедрам юного Диаза; о фонтане КРОВИ, замаравшем его, когда он выдирал сердце бегуна; о потоках КРОВИ, хлеставших из дрожащих внутренностей парня из закусочной, о его глазах, бешено крутившихся в орбитах, как у безумных лошадей, — БЕЗУМНЫХ лошадей он видел в кино…
Но тут было уже не кино.
Он научился ПОТРОШИТЬ рыбу — чем быстрее, тем лучше — на корабле у Людо; СЛАВНОЕ было ВРЕМЯ, но потом Людо уехал ДАЛЕКО И НАДОЛГО, и снова дом Грэнни, и долгие часы за кабинетным «Стэйнвеем», чтобы стать НЕВИДИМЫМ, и ноты блюза с утра до вечера и еще всю ночь, ЧЕРНУЮ ночь, и потом еще Грэнни СТАЛА МЕРТВОЙ, но Филипп даже не сразу это и сообразил. Поскольку Грэнни совсем и не изменилась. Сидела себе перед телевизором, а на коленях — газета. Легавых вызвала соседка снизу, УРОДКА жирная. Тут вся эта история и началась: Грэнни, мол, ЗЕЛЕНАЯ, и кухня завалена отбросами, и ТАРАКАНЫ, и туалет вот засорился, а сантехника на что вызывать? Денег-то у него не было — все у Грэнни было, в банке ее хреновом, а ему она вообще ничего не давала.
К счастью, теперь он работает. У Людо. Ему оплачивают ИГРУ! Плюс пенсия — из-за припадков Филиппа. Они находили на него вдруг, ни с того ни с сего: он становился красным, горячим и кричал, и кричал, и махал руками, и, само собой, крушил все вокруг…
Сначала его поместили в ПОКОЙ-ДЛЯ-ТИХИХ. Он много спал, был спокоен, слушал радио. Но затем его срок вышел, и его спровадили домой, с глаз долой, и снова начались ПРИПАДКИ, и его поместили в ПО-КОЙ-ДЛЯ-БУЙНЫХ, где привязывают к кровати и колют. УКОЛЫ-БО-БО-ЛЕЖАТЬ. И вот теперь он на попечении этой Франсин Дюпре. Точнее, не он, а Филипп. Ведь сам он в помощи не нуждается, ну разве что в некотором ПОКОЕ и возможности выполнить свою МИССИЮ. Другое дело Филипп. Филипп живет в постоянном кошмаре. Отсюда его припадки: окружающие его вещи то и дело сжимаются, стягиваются, чтобы его задушить, им словно бы вертят и пытаются переломать ему хребет какие-то гигантские руки. Бедный Филипп.
А вся СИЛА Грэнни перешла в Пану-Вскрой-Консервы. Его мозг впитал весь ее ум, и теперь он мог ТАНЦЕВАТЬ В НОЧИ, как сигаретный дым, невидимый для людей, видящих только беднягу Филиппа.
Он подумал о девице, которая гуляла с ТЕМ ИЗ ЗАКУСОЧНОЙ. Самозванец № 6. Первых-то четырех так и не нашли. Двух он выбросил в открытом море, третьего в куски изрубил поезд, а четвертый гниет в овраге около свалки. Но потом он ЗАДУМАЛСЯ. А вдруг ОН читает газеты; вдруг ОН знает, что Папа-Вскрой-Консервы ЕГО ищет. Поэтому он решил оставлять самозванцев на виду; и, выбросив тело Эли Шукруна в нескольких кабельтовых от берега, он занялся Аллауи.
Странно, почему у него из головы никак не идет эта девица? Кого-то она ему напоминает. Кого-то из времен «растяпы» Филиппа.
Вдруг он вздрогнул. Вздыбив шерсть, оскалив громадные желтые клыки, на него грозно рычал палевый Лабрадор.
«ЧЕРТОВА СОБАКА».
Он стиснул ручку большущей стамески.
— Шупет, ко мне! Что ты там вытворяешь? «ЧЕРТОВА ШУПЕТ».
— Ко мне, кому говорят! О, простите ее, она ласковая обычно…
«Вот дура, заткнись, а то будешь с Папой-Вскрой-Консервы вальсировать».
— Хватит, пойдем, оставь господина в покое.
«ЗАТКНИСЬ».
«БЫСТРО».
Женщина вошла в подъезд, таща за собой упрямую собаку.
Он глубоко вздохнул, вытащил из старого, истертого портфеля фотографию и, закрыв глаза, стал покрывать ее поцелуями. Длинные темные волосы, курчавая борода, впалый живот…
Когда он ЕГО найдет, они вместе взойдут на НЕБЕСА, и НИКТО никогда больше не будет его бесить. Потому что он будет танцевать с ангелами — танцевать, танцевать и танцевать.
Франсин Дюпре с облегчением повесила трубку. Она была выжата как лимон за полчаса разговора с матерью одной шизофренички — та никак не соглашалась на срочную госпитализацию дочери в психиатрическое отделение местной клиники.
Взглянув на часы, она ужаснулась: почти 20.30! Она поздоровалась с подошедшей уборщицей и отворила дверь медико-психологического центра. Ей не терпелось вернуться домой — к двум сиамским кошкам, Лулу и Лили, шотландскому терьеру Милорду и только что приобретенному дивану с обивкой из ярко-синей кожи (сумасшедшая!), развалившись на котором она наконец-то насладится очередной порцией своего сериала.
Остановившись возле черного «форда-фиеста», она раскрыла сумку, чтобы достать ключи. Однако ни поверхностный осмотр, ни последующие ожесточенные раскопки ничего не дали: ключей в сумке не было. В сердцах она вывернула ее содержимое на капот: бумажные носовые платки, губная помада, гигиенические тампоны, ключи от квартиры, удостоверение личности, записная книжка, карточка фитнес-клуба, пропуск в бассейн, ключ «антивор» от велосипеда, украденного в прошлом году, квитанция из стирки белья, старые квитанции с автостоянки — все, что угодно, только не ключи!
А ведь она живет более чем в двадцати километрах от города, на холмах, в богом забытой крошечной деревушке, куда не добраться ни на каком автобусе!
Спокойно, Франсин! Ты их где-то оставила. Сто метров обратно до центра. Разгром кабинета, ушаты идиотских вопросов выкручивающей тряпку уборщицы — ничего!
Уже в темноте, ступая вдоль водосточной канавы, она вновь добралась до машины. И тут ее осенило: эти чертовы ключи остались на столике в гостиной несчастного Филиппа Гвидони!
Того самого Филиппа Гвидони, у которого, несмотря на все ее старания по его социальной адаптации, отключили телефон за неуплату в течение нескольких месяцев. Ладно. Дом его не так уж далеко, и она еще успеет к нему заскочить, ведь на работу Филиппу только к одиннадцати.
Марселю никак не удавалось сосредоточиться на экране телевизора. Он слышал вопли детей, крики Надьи, но его сознание бесцельно блуждало меж сумбурных вспышек зрительных образов. Импозантная грудь Мари Перен. Заплаканное лицо ее дочери. Мари Перен трахается на заднем сиденье с мазохистом. Что там она говорила? Ах да, «глаза одного, нос — другого». Глаза Мелани — светлые; глаза Мари — темные. Тьфу ты, опять Мари! Хватит о ней — вспомни лучше ее уродливые косички и костлявые колени. Обескровленное лицо юного Диаза. Лейтенант Тинарелли с задницей в фонтане. Тело Эли Шукруна близ маяка. Интересно, как все эти тела оказались в воде? Конечно же, их сбросили с какого-то судна — судна, которое может свободно перемещаться без регистрации у капитана порта. «Зодиак» или легкий баркас с мотором, к примеру.
— О чем ты думаешь? — неожиданно спросила Надья.
- Предыдущая
- 17/36
- Следующая
