Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Алкин Юрий - Страница 23
- Предыдущая
- 23/75
- Следующая
Интересно, кого он изображал? А что, если Пятого? Впрочем, что с того? Просто я истосковался по свежей информации и бросаюсь на любой новый факт с резвостью щенка, увидевшего новую игрушку.
С некоторой надеждой я открываю свой блестящий фотоальбом и начинаю всматриваться в лица, пытаясь представить себе, как они будут выглядеть двадцать пять лет спустя. Но мне не удается мысленно трансформировать ни одно из них в лицо Тесье. То, что все бессмертные гладко выбриты, делает задачу практически неразрешимой. Ладно, с Катру я, наверное, говорил не в последний раз. Еще успею спросить.
Я представляю, как, подобно Фельтону из «Трех мушкетеров», страстно кричу: «Имя! Назовите мне его имя!», и мне самому становится смешно.
Через неделю, как и было обещано, меня избавляют от бинтов. Медленно, плавно ведет руками вокруг моей головы доктор Фольен. С легким шелестом опадают опостылевшие бинты, открывая свету мое новое обличье. Доктор удовлетворенно кряхтит и подносит к моим глазам зеркало. Момент, о котором я столько думал, настает. Передо мной мое новое лицо, такое знакомое и незнакомое одновременно. Я верчу головой, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон.
Надо отдать врачам должное – потрудились они на славу. Единственное напоминание об операции – легкая краснота, как после солнечного ожога. Никаких швов, шрамов, натянутой кожи. Как будто это лицо было моим с момента рождения. Я придирчиво рассматриваю себя. Ну просто вылитый Пятый! Да нет, не просто вылитый. Я и есть Пятый. Единственный, неповторимый и неподвластный течению времени. «Прелестно, – слышу я довольный голос хирурга. – Просто прелестно».
На следующий день Фольен приходит ко мне с небольшой черной коробочкой в руках.
– Сейчас мы опробуем ваш имплантат, – объявляет он после непродолжительного осмотра.
Слово «имплантат» ассоциируется у меня с такими вещами, что я бросаю на доктора полный недоумения взгляд. Коротко хохотнув, он поясняет:
– Я имел в виду динамик, а не то, что вы подумали. – Затем он повторяет в свою коробочку: – Я имел в виду динамик.
И на этот раз его голос отдается эхом у меня в голове. Это странное ощущение, чем-то напоминающее то, которое возникло у меня, когда я в первый раз, еще в детстве, надел наушники. Помню, как я был изумлен, обнаружив, что музыка, которая только что лилась снаружи, вдруг зазвучала где-то внутри меня. Трубы и барабаны, удобно расположившись в моей голове, продолжали свою радостную мелодию. Помнится, я тогда стряхнул наушники и потребовал, чтобы из меня вытащили музыку. Сейчас мне хочется проделать нечто подобное.
– Работает? – интересуется Фольен. Я киваю.
– Тогда еще одна проверка, – говорит он и скрывается за дверью.
Через минуту в моей голове опять оживает его голос. Он идет немного справа, но все равно кажется, что он рождается где-то внутри.
– Проверка… проверка… – скучно говорит доктор. – Имплантат в рабочем режиме.
Затем он опять возникает в дверях.
– Ну как? – спрашивает он. – Все различимо? Громкость подходящая? Неприятные ощущения отсутствуют?
Я киваю, словно китайский болванчик.
– Вот и чудненько, – подводит он итог и оставляет меня в одиночестве.
Месяц проходит незаметно, но тоскливо. Первые несколько дней я чуть было не отшатывался от удивления, бросая по утрам взгляд в зеркало. А теперь новое лицо ничуть не смущает меня. Оно – мое. Я сжился с ним с пугающей меня самого быстротой.
Однажды утром я с некоторым сожалением осознаю, что уже не представляю, как выглядел до операции. Напрягшись, я могу по частям восстановить в памяти свой прежний облик, но отношусь к нему так же, как к лицам друзей и родных. Я чувствую, как мое превращение в Пятого подходит к логическому финалу. Видя каждый день в зеркале его лицо, я все больше и больше отождествляю себя с ним.
Даже мысли мои становятся более расслабленными и спокойными, как будто у меня впереди вечность. Голова полна смутных метафор. Я сравниваю себя с человеком, который надел маску, а она вдруг коварно пустила корни, вросла в кожу и стала единым целым с наивным хозяином.
Дни неотличимы один от другого. Подъем, завтрак, телевизор, фотоальбом, обед, телевизор, ужин, телевизор, сон, подъем… Память услужливо подкидывает чьи-то стихи: «День прошел как обычно – работа, обед, магазин, телевизор, семья. Каждый днем прошагал по намеченной им борозде…» Нет у меня ни работы, ни семьи, ни даже прозаического похода в магазин. Только обед да телевизор. И борозду свою намечаю я не сам. За меня ее прокладывают умные серьезные люди.
Я меряю шагами свою белую безликую комнату, из которой мне почему-то запретили выходить, просматриваю в который раз книгу с портретами. И смотрю, смотрю, смотрю в телевизор. В это бесстрастное и правдивое окно в новый мир. Чем больше я за ним наблюдаю, тем сильнее мне хочется туда попасть. Там люди, там хоть какая-то, но жизнь, там какое-то разнообразие. Я начинаю подозревать, что этот месяц в одиночестве был так же тщательно продуман психологами, как и все остальные детали моей подготовки.
А в телевизоре разворачиваются красочные картины. В ожидающем меня мире царит спокойствие. Его добродушные и беззлобные обитатели проводят время за разговорами, трапезами, в занятиях искусствами. Это беззаботное общество вызывает у меня в памяти какие-то полузабытые картины. Я никак не могу понять, что именно оно напоминает, пока однажды мой взгляд не останавливается на хрупкой девушке с льняными волосами, весело хохочущей возле статуи. Эта картина озаряет память как вспышка: уэллсовские элои! Беспечные щебечущие потомки людей, живущие бесцельно и счастливо. Мир Книги – явный наследник этого унылого будущего.
Но через некоторое время я понимаю, что элоям и не снилась подобная жизнь. В отличие от хрупких человечков, моим бессмертным не ведомо чувство страха. Им не грозят ни жуткие каннибалы-морлоки, ни природные бедствия, ни несчастные случаи.
Но самое главное – угроза смерти не нависает над ними дамокловым мечом. Разумеется, в этом нет ничего нового, сотни раз я читал и слышал об этом, даже как-то поверхностно понимал, но только сейчас, перед экраном телевизора приходит ко мне настоящее понимание этого чуда – жизни без неумолимого тупика в конце. День за днем я смотрю на этих людей и забываю, что передо мной актеры, – до того достоверно они играют.
И вскоре я догадываюсь, почему их игра настолько убедительна. Они не играют – они живут. Они перевоплотились в своих персонажей.
Где-то среди них ходит Зритель, как я его для себя назвал. Единственный человек, который не знает правды. Но для остальных эта правда настолько потускнела, что они почти ничем не отличаются от него. Окружающая их реальность такова, что им не надо притворяться. Их счастье, веселье и беспечность – подлинные.
Большой интерес у меня вызывает Десятый. Мне понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что это Эмиль. Когда я догадался связать худощавое лицо человека на экране с именем моего друга, радости моей не было предела. Вот он – один из нас, прошедший все испытания и ныне наслаждающийся прекрасной жизнью бессмертного. Ничто не выдает в нем Эмиля, которого я знал. Мой строгий, вечно сосредоточенный товарищ превратился в шумного, словоохотливого весельчака. Он с увлечением принимает участие в общественных обедах и вечерних посиделках. Я смотрю на него с некоторым умилением. Как-никак родная душа.
Но с особым, жадным вниманием я наблюдаю за человеком, носящим мое имя. Пятый всегда сдержан, несколько холоден, замкнут. И вместе с тем это человек, безусловно, обаятельный. Он – писатель. Его книги популярны настолько, насколько что-либо может быть популярно в этом мире, где привычные ценности ничтожны, а все люди беспечны и беззаботны. Он часто с неподдельным интересом говорит с людьми, внимательно слушает их, задает вопросы. А потом удаляется в свою комнату и подолгу пишет. Я читал его книги. Разумеется, большинство этих произведений написано не им. Он просто пришел на готовую роль точно так же, как сейчас это делаю я.
- Предыдущая
- 23/75
- Следующая
