Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Алкин Юрий - Страница 22
- Предыдущая
- 22/75
- Следующая
Мне становится неловко. Слишком проникновенно он все это говорит. И взгляд у него при этом какой-то отсутствующий. Профессор прикрывает глаза и медленно цитирует:
– «… И выступит невыносимый пот. Жена уйдет, и брат родимый бросит, никто не выручит, никто не отведет…»
– «… косы, которая, не глядя, косит», – заканчиваю я.
Катру умолкает и изумленно смотрит на меня.
– Ах да, – говорит он после секундной паузы. – У вас ведь литературное образование. Конечно, вы знакомы с творчеством Вийона.
Я мог бы сказать ему, что читал «Большое завещание» бродяги-поэта еще будучи школьником, но последствия операции сделали меня достаточно неразговорчивым. Демонстрация литературных познаний и так далась мне с трудом.
Профессор переходит на более прозаический тон:
– В общем, глупостью мы тут какой-то занимаемся. А что вы думаете по поводу того, что десятки болезней, которые люди умеют лечить сейчас, еще сто лет назад считались абсолютно неизлечимыми? Молчите, не надо напрягаться, я и так знаю, что вы мне ответите. Что смерть от болезни и смерть от старости – это совершенно разные вещи. Правильно? Вы ведь это собирались сказать? Вижу, что это. Но знаете, что примечательно? Мы тоже так считаем. И поэтому в своем эксперименте делаем ставку на психологию. Этим примером я только хотел показать, что считающееся невозможным сегодня становится само собой разумеющимся завтра.
Эта человеческая уверенность в очевидном – как она опасна. Мы до сих пор толком не знаем, как устроен человек, понимаем только механическую сторону сложнейших процессов в наших организмах, беспомощно наблюдаем за тем, как люди умирают от смертельных заболеваний. Да что там сложнейшие процессы – такое, казалось бы, привычное явление, как сон, и то не имеет пока никакого однозначного объяснения. И мы себе хорошо отдаем в этом отчет. Мы исследуем, боремся, надеемся на успех. И только со смертью нам все ясно.
Его речь постепенно становится все более горячей.
– Взгляните на обычного младенца. Вот он родился – голенький, крошечный, ничего не понимающий. И пошел развиваться. Физически и умственно. Накапливать информацию об окружающем мире. Вырабатывать условные рефлексы и улучшать безусловные. Подушка мягкая. Стенка кроватки твердая. К горячему прикасаться нельзя – это больно. Надо слушаться старших – а то накажут. И вот уже в его голове формируются, а затем намертво отпечатываются правила, аналогии, ожидания. Его организм начинает вести себя в соответствии с внешними раздражителями уже без специальных размышлений.
И примечательно то, что зачастую его реакция вызвана не столько внешними раздражителями, сколько заученной, вбитой в подсознание информацией о них. Самый очевидный пример – вагинизм, хотя это, разумеется, не детское состояние.
Так наряду с другими понятиями в мозг ребенка проникает ядовитая информация о смерти. Она везде – в жизни, в разговорах, в литературе. Ребенок наблюдает за тем, как уходят старики, слышит разговоры взрослых, читает книги, смотрит фильмы. И уже в самом нежном возрасте его учат тому, что и его собственное существование не вечно. Вспомните мировую литературу – вы не найдете практически ни одного произведения, в котором не упоминается смерть. Любая книга, от солидного взрослого романа до тоненькой детской сказочки, шепчет, говорит, кричит о неизбежном конце. Попробуйте перебрать в памяти произведения или фильмы, которые придут вам на ум, – и вы обнаружите в каждом из них если не само слово, то намек, если не трагедию, то шутку. Лавиной идет на ребенка информация о неминуемой смерти. И будьте уверены, он ее превосходно усваивает! И вот уже бегут, бегут сигналы из мозга. Отдерни руку – там горячо, прикрой глаза – ветер принес песок, взрослей – тебе предстоит умереть… И организм послушно отдергивает руку, прикрывает глаза, взрослеет, стареет. И умирает.
Катру назидательно рубит воздух ладонью, произнося последнее предложение. «Взрослеет» – взмах, «стареет» – взмах. Затем он умолкает и, немного помолчав, сухо заканчивает:
– Нам, группе профессионалов, идея эксперимента отнюдь не представляется глупой. Возможно, вам стоит менее предвзято взглянуть на нее. Не забывайте, что в свое время вы тоже получили свою долю ядовитой информации, о которой я сейчас говорил.
После этого мы молчим. Он думает о чем-то своем, мне не до разговоров. Проникнутая искренней верой речь Катру несколько поколебала мое скептическое отношение к эксперименту. Он вдруг улыбается и говорит:
– Не ожидали вы услышать такую проповедь?
Я тоже улыбаюсь в ответ, правда, едва заметно. И тут же думаю, что эту теплую обстановку можно хорошо использовать. Стараясь как можно меньше шевелить губами, я спрашиваю:
– А как зовут подопытного?
Не переставая улыбаться, он говорит:
– А разве доктор Тесье вам этого не сказал?
«Сейчас скажет!» – я уже готов ликовать. Отрицательно качаю головой и неизвестно зачем пытаюсь изобразить сокрушенный вид под бинтами. С той же приветливой улыбкой Катру произносит:
– И правильно сделал. Вам этого лучше не знать.
«И ты, Брут», – разочарованно думаю я. «Брут» тем временем несколько язвительно говорит:
– Три года тому назад, когда имя подопытного было всем известно, один человек, бывший в ту пору Адамом, счел, что эксперимент является насилием над личностью. А именно над личностью подопытного, так как от бедного мальчика с детства скрывали суровую правду. Наш праотец, обуреваемый благородными чувствами, считал, что мы не имеем никакого права обманывать несчастного юношу и использовать его в своих целях, какими бы благородными они ни были. В конце концов он дошел до того, что чуть не поведал введенному в заблуждение объекту эксперимента всю правду о его мире и его фальшивом бессмертии. И все потому, что наш Адам почему-то решил, что человек вправе сам распоряжаться своей жизнью. Даже если она бесконечна.
К счастью, этими планами наш пламенный борец за справедливость поделился с близким другом, а тот уже вовремя довел их до нашего сведения. Нечего и говорить, как сложно было быстро изъять Адама и в срочном порядке заменить его. Никогда эксперимент еще не находился под такой явной угрозой срыва.
Тут Катру вдруг неожиданно бьет кулаком по тумбочке.
– Из-за этого наивного идиота работа сотен людей чуть было не пошла насмарку! Ох уж эти убогие слюнтяи, которые жалеют муравья, при этом чавкая говядиной! Испокон веков люди лепят собственных детей по своему образу и подобию. Они решают за ребенка, в какой школе ему учиться, какое мировоззрение иметь, какие книги читать. Они могут вырастить его в любви или в ненависти, в любой религии, с любыми нравственными ценностями. Даже будь они абсолютно негодными родителями и негодяями, все равно это их священное право – лепить из своего чада все, что им заблагорассудится. И тогда наши борцы за справедливость молчат! Когда государство вдалбливает в головы населения свою идеологию через бесчисленные средства массовой информации, эти борцы тоже помалкивают. А вот когда мы берем нищего подкидыша, растим его в тепле и неге, а заодно пытаемся сделать бессмертным – это уже явное насилие над личностью. Только потому, что мы, видите ли, забыли сообщить ему, что он смертен. Тут уже надо р-р-революцию устраивать.
Он набирает в грудь воздух и, шумно выдохнув, говорит уже спокойнее:
– Простите, Пятый. Ну не могу я спокойно говорить об этом глупце.
Он поднимается.
– Мне пора. Желаю вам скорее прийти в норму. Знакомьтесь с вашим миром, отдыхайте, готовьтесь. И не думайте с тоской о том, что вам предстоит. Вам может неожиданно понравиться. По рассказам доктора Тесье, ему, по крайней мере, было там весьма неплохо.
Только когда за Катру закрывается дверь, до меня доходит смысл его последней фразы. Тесье, жесткий, властный Тесье сам был актером! Почему-то я все время считал его основателем эксперимента. А ведь на вид ему не дашь больше пятидесяти – пятидесяти пяти. Четверть века назад ему самому было двадцать пять. Значит, скорее всего, он был среди первых «бессмертных». То есть его лицо послужило шаблоном, по которому сейчас кроят новых актеров.
- Предыдущая
- 22/75
- Следующая
