Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания - Печерский Николай Павлович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/17
• Следующая

Мать походила по комнате, затем села к столу, опёрлась на ладони и заплакала.

— Я в твои годы разве так жила! — сказала она сквозь слезы. — Я картофельные очистки ела! Я в лаптях ходила, образина ты бестолковая!

У Серёжки кошки на душе скребли. Он и сам понимал, что он образина и сам во всём виноват. Он хотел подойти к матери, открыто заявить ей об этом и дать последнее честное-пречестное. Но он не успел. Мать вытерла ладонью глаза, поднялась и голосом суровым и решительным сказала:

— Уходи из дому! Уходи, чтобы глаза мои тебя больше не видели!

Отлучённый от дома, Серёжка грустил во дворе на скамеечке. Ребят не было. Все ушли в цирк. За деньги.

Пока ещё Серёжка сомневался, не знал твердо, что с ним стряслось. Возможно, мать припугнула его. А возможно, выгнала насовсем. Такие случаи тоже бывают…

Прошлая жизнь, которая теперь ускользала из-под ног, казалась Серёжке прекрасной и недоступной. Ему было жаль всего: и кровати с тёплым ватным одеялом, и стола, за которым он готовил уроки, и отца и мать.

Неужели выгнала совсем?

Ну что ж, если так складывается жизнь, он уйдёт. Поступит на завод учеником, определится в общежитие, а потом напишет домашним письмо:

Письмо Серёжке нравилось, Строгое, деловое, без лишних слов и рассусоливаний, Можно ещё напомнить про учебники и футбольный мяч под кроватью. Пусть не выбрасывают. Он зайдёт за ними когда-нибудь или пришлёт Изю Кацнельсона. А больше ему ничего не надо. Он прощает родных, потому что и взрослые иногда ошибаются и даже теряют тапочки.

Серёжка продумал окончательный текст. Весь, до последней точки. Теперь надо было приниматься за дело, переносить мысли на бумагу. Бумаги и чернил у него не было. Но это не важно. Можно написать на куске коры углём или кровью. Это даже лучше.

И всё же Серёжка пока медлил. В принципе он порядочный сын и должен в первую очередь думать о родителях. Письмо придёт не скоро. Мама и папа будут всё это время волноваться и переживать. Лучше всего заявить родителям о своем бесповоротном решении устно.

Прийти и сказать:

«Мама и папа, я ухожу. Разрешите мне взять учебники и футбольный мяч, который лежит под кроватью…»

Можно, пожалуй, даже не ожидать отца. Он придёт с завода не скоро, будет возражать или вообще вздует ремнём с медной солдатской пряжкой. Серёжка скажет всё матери. Она изгнала его из дому, пусть она сама успокаивает отца.

Серёжка взвесил все «за» и «против» и решительно поднялся со своего насеста. Он шёл в родительский дом для окончательного объяснения.

Трудно передать состояние души в подобные трагические минуты. Тем более такой сложной и противоречивой, как у Серёжки. С каждым шагом по лестнице он чувствовал, что его безвозвратно покидают физические и моральные силы. В дом он приплёлся совсем измочаленный и размягченный, будто бы его пропустили через мясорубку.

Мать резала свёклу для борща. Она даже не обернулась и не посмотрела на Серёжку. Только нож застучал по доске ещё громче и отрывистей. Серёжка постоял возле притолоки, а потом вдруг протянул каким-то противным и неестественным для себя голосом:

— Мама, прости. Я больше не буду…

Мать не обернулась. Нож всё стучал и стучал по доске. Свёкле, казалось, не было ни конца ни края.

— Прости, я не буду…

Мать бросила нож и наконец обернулась. Лицо её побелело. На щеках, там, где сидели раньше маленькие веснушки, выкруглялись красные пятнышки.

— Уходи сейчас же! — крикнула она. — Придёт отец, он с тебя три шкуры спустит. Я ему всё расскажу!

Серёжка поплёлся в свою комнату. Похоже, мать отменила своё решение и не выгоняла больше из дому. Это в корне меняло дело. Серёжка сел к столу и стал размышлять, как ему жить в новых обстоятельствах.

На глаза Серёжке попалась газета. Газетами как таковыми он не увлекался. Он лишь просматривал последнюю страницу. Те места, где печатались объявления о цирке и кино. Теперь, когда жизнь наставила столько вопросов и восклицательных знаков, читать о цирке и кино было бессмысленно. Серёжка просмотрел фотографии и углубился в объявления о работе.

Народу всякого требовалось уйма. Экскаваторный завод приглашал токарей и плотников. «Электросигнал» требовал электриков, а швейная фабрика — закройщика и мотористок. Серёжка умел вставлять в пробки проволочные жучки, пилил, когда была охота, напильником, но толком ни одной этой профессии пока не знал.

В самом конце страницы Серёжка увидел крохотное объявление. Оно было отпечатано самым маленьким шрифтом — нонпарелью. Столовой номер три требовался подсобный рабочий. Это как раз то, что надо! Серёжка будет носить дрова для печки, чистить картошку, разгружать машину с продуктами. Может быть, ему даже дадут работу полегче. Серёжка лично знал одного подсобного, Фёдора. Он познакомился с ним возле домоуправления. Фёдор с утра до вечера курил там на скамеечке, расспрашивал посетителей о жизни, жаловался на дороговизну и радикулит. У Серёжки нет радикулита. Его примут. Он будет стараться.

Серёжка решил ковать железо, пока оно горячо. Он надел новую рубашку, пригладил капроновой щёткой волосы, повертел головой перед зеркалом. Всё было в порядке. Конечно, оформляться на работу босиком не совсем удобно, но иного выхода не было.

Серёжка летел в столовую номер три на крыльях. В переносном смысле, конечно. Возле памятника Петру Первому он немного задержался. Самодержец стоял на высоком постаменте из розового гранита. Правой рукой он опирался на тонкий чёрный якорь, а левую простёр вверх. По углам газона торчали из земли настоящие пушечные стволы.

Серёжка любил свой город, а Петра Первого считал своим земляком. Когда-то очень давно, когда точно, Серёжка не помнил, Пётр приезжал в Воронеж. Вокруг тогда росли мачтовые сосны. Пётр строил с работными людьми корабли, гнал их к реке Дону и дальше, в Азов-море, совершать великие походы и громить врагов земли русской.

Серёжка завидовал Петру и жалел, что его уже нет в живых. Можно было оформиться к нему юнгой на боевой корабль. Пётр любил отчаянных мальчишек, учил их стрелять из пушек, управлять судами, а потом награждал орденами и медалями Петровской эпохи. Плевать тогда Серёжке на столовую номер три!

Но эпоха и обстоятельства влекли Серёжку в иную стихию. Он повернул влево от памятника, пересёк проспект Революции и вскоре очутился возле высокого серого дома. На дверях дома висело объявление. Точно такое, как в газете, только написано покрупнее, вакансия подсобного рабочего оставалась пока свободной.

Посетителей в столовой было немного. Они сидели за столиками, уныло смотрели на официанток, которые обсуждали важные проблемы возле буфета. Серёжка сел за столик и взял меню. Ему нужно было время, чтобы ещё раз все продумать и осмыслить.

Серёжка прочитал от начала до конца меню, удивился, сколько существует в мире всякой еды, и решил наконец пойти в контору для переговоров.

Контора столовой нашлась без труда. За столами сидели четыре человека. Они щёлкали на счетах, жужжали, как жуки, арифмометрами и что-то писали на серой разлинованной бумаге. Серёжка сразу определил, кто здесь директор. Это был полный человек. Он дымил папиросой и был почему-то в шляпе. Подсобный рабочий стоял среди комнаты и ждал вопросов. Ему не хотелось представляться первому.

Человек в шляпе заметил посетителя. Он затоптал в пепельнице окурок и спросил:

— Что тебе надо, мальчик?

Серёжка смутился. Он решил, что директор увидел его босые пятнистые ноги. Это была ошибка. Обозревать всю картину сразу директору мешали столы. Он видел только верхнюю часть Серёжки.

• Предыдущая
• 3/17
• Следующая