Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/198
- Следующая
— Вы ответите перед государем императором!
— Посмотрим, кто ответит! — Крузенштерн резко обернулся: — Спустить шлюпку, я еду на «Неву»!
… Через полчаса он вернулся с Лисянским. Офицеры опять собрались на шканцах.
— Господа, я не начальник ваш более, — сумрачно начал Крузенштерн. — Господин Резанов утверждает, что…
Его слова заглушили негодующие голоса. Больше всех шумел граф Толстой:
— Это что же! Если господин Резанов общий наш начальник, выходит, я теперь вновь у него в подчинении?
— Да поди ты к черту, граф, со своей персоною! — в сердцах промолвил Ратманов. — В тебе ли вопрос? Тут дело государственное… Господа, пусть Резанов покажет наконец инструкцию, о которой столько говорит!
Граф вспыхнул, стал искать на боку рукоять шпаги. Но тут же понял — теперь не до личной ссоры.
Решено было пригласить Резанова из каюты: пусть предъявит документ. Ходили за ним трижды. Даже Толстой ходил. Шемелин потом записал в «Журнале»:
«Когда ни с чем вернулся граф, послан был лейтенант Ромберг, но Начальник не хотел предстать на совет нечестивых и подвергнуть себя суду их, а паче не дать в поругание и обнаружить высочайших повелений, в которых многие есть секретные пункты…»
— Самозванец! — крикнул на весь корабль Ратманов.
В конце концов Резанов был вынужден выйти. Он появился на шканцах с бумагами в руке. Был бледен, но вид имел гордый.
— Вам, господа, надлежало бы снять шляпы из уважения к документу, пункты из которого я оглашу.
— Снимите шляпы, господа офицеры, — сказал Крузенштерн, — и оставим без внимания то, что господину посланнику, если речь идет об уважении, тоже следовало бы иметь приличный вид.
Резанов стоял перед моряками в домашней фуфайке, в мятых панталонах, без чулок, в туфлях на босу ногу. На замечание капитана он не ответил. Поднял к глазам листы.
— Поддаваясь непомерным требованиям вашим, я прочту некоторые параграфы. Те, что имеют касательство к начальствованию, — глухо проговорил он.
И зачитал строки, из которых следовало, что начальник над всей экспедицией действительно он, Резанов.
— Немыслимо, — сказал мичман Беллинсгаузен.
— Откуда эта инструкция? Кто ее подписал?! — буквально взревел Ратманов. — Почему мы ничего не знали?!
— Господин Крузенштерн знал, — ответил Резанов.
— Я не знал сих пунктов в точности! Почему вы своевременно не объявили их всем офицерам, как того требуют правила? Почему держали этот документ в секрете?
— Ни один из нас не пошел бы в плавание на таких условиях! — воскликнул Ромберг. — Мы не желаем знать начальника, кроме Крузенштерна!
— Желания вашего не спрашивают! Ваше дело — повиноваться высочайшей воле! — Резанов судорожно свернул листы.
— Высочайшей?! — по-мальчишечьи воскликнул Лисянский. — А не сами ли вы сочинили сей документ?
— Вы с ума сошли, капитан!
— Настоящая это инструкция или нет, вы все равно обманщик, — отрубил Ратманов. Он был зол более всех. — Вы обманули министров, когда выпросили у них такие полномочия. А они обманули царя, сунув ему бумагу на подпись!
— Речи подобные слышать выше моих сил! — Резанов отступил в кают-компанию, там слышно было, как захлопнулась дверь его каюты.
Сгоряча офицерами решено было, что, прибывши в Камчатку, станут требовать у государя одной милости: чтобы он приказал возвратить их в Петербург берегом. Ни капитан, ни его офицеры служить под начальством господина Резанова не могут, потому что характер его им теперь известен, да и оскорбление, нанесенное капитану, прощено быть не может…
— Пролез в начальники лисою! — негодовал Ратманов. — Заколотить его в каюту и никуда не выпускать до Камчатки!
Лишь лейтенант Головачев не разделял общего возмущения.
— Николая Петровича тоже можно понять, господа. Каково теперь его положение?
— Я не понимаю вас, господин Головачев, — с досадой отозвался Крузенштерн. — Вчера вы возмущались, что помощник Резанова, купец Шемелин, легкомысленно пускает в обмен топоры. Сами донесли мне о том, будучи на вахте. Из-за того и спор сегодняшний начат. А сейчас защищаете господина посланника…
— Я не о топорах, а о человеке, — тихо возразил Головачев. — Я защищаю Николая Петровича, потому что каждому из нас христианский долг велит быть терпимыми к ближнему…
— Ну вот, уже проповеди! — хохотнул Ратманов. — А мы-то радовались, что на корабле нет попа…
— Это не проповедь, Макар Иванович. Просто мне жаль господина Резанова. Даже посольские кавалеры его избегают…
— Видят, что виноват, — огрызнулся Толстой.
— Кто виноват, судить будут после…
— А вы хотите остаться в стороне? — запальчиво спросил Лисянский.
— Господа! — повысил голос Крузенштерн. — Не хватало еще нам поссориться в такой момент…
Ратманов сердито нахлобучил треуголку и ушел в каюту.
После обеда, когда страсти поулеглись и жизнь, казалось, входит в привычную колею, в каюту Ратманова шагнул подпоручик гвардии Толстой. Он был в парадном мундире и при шпаге.
— Господин лейтенант! Сегодня утром на шканцах вы сказали мне слова, которые не могут быть терпимы благородным человеком! Угодно вам выбрать оружие?
— Что такое? — Ратманов сел на койке.
— Не притворяйтесь, что вы забыли утреннюю вашу грубость. Хотите увильнуть?
— Вы с ума сошли, граф, — утомленно сказал Макар Иванович. — Вас мне еще не хватало… Я первый лейтенант корабля, и служба не позволяет мне драться здесь на дуэли.
— А по-моему, вы просто трус!
Макар Иванович вздохнул и встал…
Через минуту вылетела на палубу шляпа с позументом, затем шпага в ножнах, а следом — хозяин шпаги и шляпы граф Федор Толстой с крепким синяком под глазом…
Случай этот позабавил многих и несколько дней служил темой для разговоров и ехидных шуток в кают-компании и на баке, где собирались матросы. Шемелин, сидя у себя в констапельской, не без юмора записывал в «Журнал», что подобный способ выяснять отношения гораздо лучше пистолетов и шпаг. Чем бы ни кончился такой поединок, оба противника останутся живы и могут далее служить на пользу государю и отечеству… Не правда ли, здравая мысль, Толик?
— Ага… А что с Резановым?
— Резанов с той поры заперся в каюте… Давай-ка я тебе лучше прочитаю, что об этом пишет Шемелин. Он про состояние Резанова очень выразительно рассказывает…
Арсений Викторович поднялся, взял со стеллажа папку, поднес к догорающим свечкам, безошибочно отыскал нужный лист. Стал читать, согнувшись над столом:
— «Обстоятельства, случившиеся в заливе Татио-Гое[1] (о которых да позволено будет мне умолчать), к тому жаркий климат и грубая пища довели его до того, что дух его лишился всей бодрости, после того воображались ему одни только ужасы смерти и ежеминутные о том опасения (хотя не было к тому никаких причин). Он при малейшем шуме, стуке, на шканцах или в капитанской каюте происшедших, изменялся в лице, трепетал и трясся; биение сердца было беспрерывное. Он долгое время не мог приняться за перо трясущимися руками что-либо изображать на бумаге; здоровье его в продолжение пути до Сандвичевых островов сколько за неимением свежей пищи, а больше от возмущения душевного и беспокойств разного рода, так изнурилось и изнемогло, что мы опасались лишиться его навеки».
Курганов захлопнул папку (отчего огоньки свеч заметались и едва не погасли).
— Вот так и плыл Резанов и до Сандвичевых островов, и дальше, до самой Камчатки…
Толик почувствовал, что ему жаль Резанова. Но и досадно стало.
— А чего он так трясся-то? Даже Шемелин пишет, что причины не было…
— Мне кажется, Резанов испугался не Крузенштерна, а своей беспомощности. Такой вельможа, такой чин — и вдруг на корабле оказался без власти. Это его потрясло и сломило. Даже те, кто числился в его свите, избегали посланника. Да еще любимый повар его умер от чахотки, когда шли у Сандвичевых островов… В общем, несладко было Николаю Петровичу Резанову.
Зато на Камчатке он отвел душу.
- Предыдущая
- 22/198
- Следующая
