Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/198
- Следующая
Я к тому про графа вспомнил, что не обошлась без него и ссора, когда стояли у острова Нукагивы. В Тихом океане…
ПОЛОСНОЕ ЖЕЛЕЗО
— Когда пишут про стоянку «Надежды» и «Невы» у Нукагивы, чаще всего увлекаются описанием тропической природы, жизни туземцев, разными приключениями. Обязательно рассказывают про англичанина Робертса и француза Кабри, которые неведомыми путями попали на остров, прижились там, обзавелись семьями, но между собой все время враждовали…
— Да! — оживился Толик. — Француза потом случайно увезли на «Надежде»…
— Скорее всего, он сам постарался таким образом исчезнуть с острова, боялся Робертса. Но Бог с ним… Ты, конечно, читал, как моряки путешествовали по острову, как потом чуть не поссорились с туземцами, как были в гостях у короля Тапеги. Ученые собрали на Нукагиве богатейший материал о жизни островитян, про это есть даже в книжке Нозикова… Но почти никто не пишет, что именно там произошли события, которые чуть не погубили экспедицию…
— А вы про это написали, да?
— Да… То есть не совсем. Только черновик. Это как раз то, что у меня еще не до конца сделано. Запутанные события, и рассказывают о них по-разному…
— Кто рассказывает? — Толик приподнялся на подушке.
— Прежде всего Шемелин… В его «Журнал путешествия россиян вокруг света», который был напечатан, этот рассказ не вошел. Видимо, из цензурных соображений. Но я до войны видел в Ленинграде рукописный дневник Шемелина.
— Где? У того капитана?
— Нет, что ты… В Публичной библиотеке, в отделе рукописей… В дневнике про случай на шканцах «Надежды» написано подробно. И, конечно, Шемелин во всем обвиняет Крузенштерна и других офицеров. Надо сказать, убедительно пишет, он был умный человек… Беда только, что Крузенштерна он терпеть не мог, а к Резанову привязан был всей душой.
— Но, может, он и не виноват, — задумчиво сказал Толик. — Если привязан…
— Кто же говорит, что виноват?.. Просто когда историки разбирают этот случай, они все время ссылаются на Шемелина… Но есть еще один дневник, небольшая тетрадь с неразборчивым почерком. Ее писал Макар Иванович Ратманов.
— Вы ее тоже читали?
— Да… Я тогда старался все, что можно, об этом плавании разыскать… Ратманов пишет совсем иначе.
— А вы кому верите? Ратманову, да?
— Я, Толик, обоим верю, не удивляйся. Они, по-моему, добавляют друг друга. Каждый со своей стороны… Но Ратманов полностью прав в одном: капитан на корабле — полный командир и требует уважения. Резанов же, видимо, считал, что «его превосходительство» всегда выше «его высокоблагородия».
— А еще у него инструкция была, да?
— Из-за нее-то и вышел тот отчаянный спор…
Курганов замолчал, и Толик испугался, что он скажет: «Ну, хватит на сегодня». И попросил жалобно:
— Может быть, вы прочитаете, что там было? Спать все равно не хочется…
— Я же говорю, еще не дописал. Если хочешь, я так расскажу, без черновика… Но близко к тому, как пишу…
— Когда пришли к Нукагиве (сперва «Надежда», а через несколько дней «Нева»), первая задача была запастись свежими продуктами. И Крузенштерн отдал приказ, чтобы ни один человек на корабле ничего у жителей острова для себя не выменивал. Соблазны-то были великие: каждому хотелось привезти домой заморские диковинки — раковины, кораллы, туземную утварь… Представляешь, что началось бы, если каждый кинулся бы торговать с нукагивцами сам по себе, когда еще не получена провизия? Островитяне моментально взвинтили бы цены, никакого железа не хватило бы для уплаты за кокосы и овощи.
— Железа?
— Ну да… Моряки расплачивались с ними обломками обручей.
Толик растерянно заморгал:
— Это же обман…
— Ну, почему обман? Чем еще было платить? Ассигнациями с портретом Екатерины? Зачем они островитянам? Медными монетами? А они там для чего? На шее носить?.. А железо нукагивцам было необходимо для ножей, для копий… За ценные веши моряки платили, конечно, другими товарами: топорами, сукном… Ты что морщишься, Толик? Лежать жестко? Или болит что-то?
— Я?.. Ой, нет, что вы! Все в порядке.
Толик и правда морщился, сам того не замечая. Потому что при словах про обломки обручей вспомнилась ему старая боль. Весной Толик с ребятами гонял мяч на пустыре за школой, и ржавый обруч от бочонка попал под ботинок — встал торчком и сквозь штанину и чулок врубился зазубренным краем под колено… С тех пор, когда слышал Толик о полосках железа и обручах, у него кривилось лицо. А под коленом теперь — коричневый рубчик. Он всегда начинает болеть, если у Толика неприятности или какие-то переживания.
— Это я так… Ногу отлежал. Уже прошло.
— Ну, слушай дальше. Приказу Крузенштерна все подчинились. И Резанов был вынужден подчиниться, но оскорбился: опять капитан командует посланником и камергером…
Через два дня Крузенштерн отменил приказ, однако приходилось смотреть, чтобы товары не разбазаривали. А Шемелин в это время все горевал, что коллекция Резанова (он ее для Петербургской кунсткамеры собирал) пополняется медленней, чем у Крузенштерна. И чтобы запастись трофеями получше и побольше, пустил в обмен очень ценный товар — топоры. Крузенштерн этому воспротивился. И вот утром 13 мая такая сцена.
Крузенштерн и Резанов встретились на шканцах. Шканцы — это палуба между грот-мачтой и бизань-мачтой, место, где собираются офицеры. Крузенштерн обратился к посланнику сухо, но вежливо:
— Ваше превосходительство. Все кораллы, что выменяли наши люди у нукагивцев, я приказал закупорить в бочку. В вашей воле взять себе сколько угодно и когда всего удобнее.
Резанов поморщился и заговорил в ответ («начал делать реприманты», как пишет Ратманов):
— Кораллы суть пустяки, сударь. Огорчительно мне иное. А именно то, что вы опять создаете преграды моему приказчику, не давая вести обмен с дикарями. Сие относится не к одной моей личной обиде. Разве не ведомо вам, что собирание редкостей для императорской кунсткамеры, о которой я попечение имею, есть следствие воли государя?..
— Все плавание, ваше превосходительство, ведется с ведома и по воле государя, — возразил Крузенштерн. — Во время путешествия мой долг заботиться не только о покупке редкостей для музеума, но и о всем прочем. О здоровой пище для служителей в том числе. Что будет, если мы легкомысленно потратим обменные товары?..
— Забота о товарах лежит не на вас, а на служащих Компании и на мне как начальнике экспедиции.
— На моих плечах лежит попечение о людях… ваше превосходительство. Что же касаемо вашей должности, то еще в Бразилии получили вы мое письменное уведомление, что считать вас своим начальником я не могу…
Резанов не вспылил, хотя этого можно было ожидать. Он сказал с ноткой ленивого превосходства:
— Что касается собственно меня, то я ставлю себя выше всех огорчений, которыми осыпают меня ежедневно. Ваши слова и поступки я почитаю не иначе как за мелочи, недостойные моего внимания. Ранее полагал я, что имею дело с воспитанным человеком и разумным офицером, вам же угодно ребячиться.
На шканцах наступила тишина.
Ни тогда, ни потом Резанов так и не понял до конца, что же произошло. Сила морских уставов и обычаев была ему неведома.
— Я не ослышался? — тихо переспросил Крузенштерн. — Что вы сказали?
— Я сказал: полно ребячиться.
Негромко, но наливаясь гневом, Крузенштерн произнес:
— Господин чрезвычайный посланник. Вы находитесь на шканцах военного корабля, место сие почитается священным. Любое оскорбление, нанесенное капитану на корабле, вообще есть тяжкое преступление. Если же начальник оскорблен на шканцах, это карается втрое…
— Но вы забываете, что начальник здесь — я, господин капитан-лейтенант.
— Черт знает что! Это нестерпимо! — не сдержался Крузенштерн. — Кончится тем, что я засажу вас под арест, как неких лиц из вашей свиты за чинимые ими беспорядки и пьянство!
- Предыдущая
- 21/198
- Следующая
