Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16
- Предыдущая
- 16/198
- Следующая
Крупная размолвка случилась и в Копенгагене, когда заново перегружали корабль. Резанов хотя и ласковым голосом, но с полным ощущением власти попытался излагать свои требования.
— Ваше превосходительство, — ответил тогда Крузенштерн. — Взятая нами гамбургская солонина, как сообщает мне в письме тамошний консул, приготовлена прескверно. Выгрузить бочки и пересолить ее — единственное средство. В противном случае неминуема цинга, и одному Богу ведомо, сколько наших служителей недосчитаемся мы тогда в долгом нашем плавании. Достаточно нам прискорбного случая на «Неве», когда по недосмотру корабль лишился прекрасного матроса…
Резанов развел руками и поднял к потолку каюты глаза, давая понять, что на все воля Божия.
Крузенштерн сухо продолжал:
— Как командир, я считаю своим долгом неизменную заботу о матросах, с тем чтобы каждый из них вернулся в отечество живым и здоровым.
Резанов сказал:
— Мы все, выполняя высочайшую волю, отправились в сие опасное предприятие и не можем теперь знать, вернемся ли. Во славу государя императора и России мы обратили себя на риск равно с рядовыми служителями. Я же замечаю, господин капитан, что о матросах печетесь вы не в пример больше, чем о других участниках экспедиции.
— Это потому, что матросы судьбою и званием своим поставлены в полное нам подчинение. Можем ли мы пользоваться недостатком их прав и забывать о тех, о ком заботиться — наша первая задача?
— Первая задача наша, — напомнил Резанов, — неукоснительное исполнение всех миссий, определенных волею его императорского величества.
— Миссии эти завершить успешно без матросов мы не в состоянии. От них зависит исход экспедиции, — отрезал Крузенштерн. И не сдержал раздражения: — Одно дело ваш повар, коего тяжко больным сочли вы нужным взять в плавание и чья неминучая кончина ляжет только на вашу совесть. Другое дело — матросы, за которых отвечаю я, равно как и за корабли, мне доверенные. Посему, ваше превосходительство, во всех делах, связанных с плаванием, считаю себя единственным командиром…
Первый лейтенант «Надежды», испытанный моряк и кавалер боевого ордена Ратманов, поддерживал капитана во всех спорах. Он бывал даже круче Крузенштерна, таков уж характер Макара Ивановича. И от других офицеров Ратманов суждений своих не скрывал. Вот и сейчас, на шканцах, продолжил он разговор:
— Да и не в том беда, что кукла он, а в том, что при пудреных своих мозгах лезет в морские дела. Здесь не императорский двор и не компанейские торга…
Лейтенант Головачев до того времени в разговоре не участвовал. Стоя у планшира, смотрел, как серебристыми веретенцами прокалывают воздух летучие рыбы. Сейчас он обернулся:
— Право же, Макар Иванович, непонятно, отчего вы так невзлюбили Николая Петровича. Мысли его не всегда совпадают с нашими, да не значит же это, что он дурной человек.
— Для своих друзей придворных, может, он и хорош.
— Да не столь уж он и придворный, и звание камергерское получил недавно. Николай Петрович просвещенный человек, недаром же служил в секретарях у знаменитого нашего стихотворца Державина. Говорят, что был знаком и с Радищевым, который чуть не лишился головы за свою книгу о непосильном рабстве крестьян…
— Знаком-то знаком, да только где сейчас Радищев, а где Резанов. Радищева камергером не жаловали…
— Ну и Николай Петрович камергерство свое не в петербургских палатах проживает, — слегка раскрасневшись, возразил Головачев. — С нами идет вокруг света. А каково ему? Жену похоронил недавно, тоскует. И о детях оставленных тревожится.
Ратманов, однако, не сдался:
— О жене, коли ее нет уже, не все ли равно где тосковать? — грубовато усмехнулся он. — Что на берегу, что в океане… А о детях обещана ему государем великая забота…
— Капитану нашему тоже несладко, — вмешался мичман Беллинсгаузен. — От молодой жены ушел в море, от сына, который только что родился. Легко ли? Небось ночей не спит…
— Да полно, господа, — сказал лейтенант Ромберг. — Что бы ни случилось, государь не оставит наших близких.
— Это уж точно, — усмехнулся Ратманов. — За государем мы как за каменной стеною…
Все неловко замолчали: слова были вроде и правильные, а вот усмешка Макара Ивановича…
— А что это, господа, мы о всяческой суете беседуем! — излишне громко воскликнул Беллинсгаузен. И добавил уже искренне: — О том ли надо думать, когда близится такая минута! Ведь экватор же! Мыслимо ли?
— А и в самом деле, черт подери! — весело согласился Ратманов. — Сколько ни плавал в жизни, а не чаял быть при таком деле. Российские корабли первый раз вступают в другое полушарие Земли! А?
— Да скоро ли уж? — нетерпеливо сказал Отто Коцебу.
В то же время шла беседа и в группе, где стоял Резанов. Глядя на матросов, что возились с парусиновым бассейном, майор Фридериций сказал, пряча под шуткой опасение:
— Как бы капитан наш не распорядился учинить Нептуново крещение всем без различия званий. Право, господа, экватор — великое достижение, но стоит ли он насморка?
— Полагаю, господин Крузенштерн пощадит нас, — в тон майору ответил Николай Петрович, — и ограничится лишь малой церемонией. Но совсем противиться обычаю нам сегодня не пристало… По правде же говоря, обычай сей мне кажется ненужным. Подобные игрища устраиваются обычно на кораблях иных наций. Надобно ли россиянам перенимать то, что чуждо русской вере и духу? Господин же Крузенштерн столь долго служил в английском флоте, что готов и у нас завести иноземные порядки.
— Однако же английских служителей на корабли не взял ни одной души, — вставил Толстой. — Адмирал Ханыков ему за то чуть шею не перегрыз, капитан же уперся: лучше русских матросов на свете нету.
— Странно, граф, что вы так заступаетесь за капитана, — кисло усмехнулся надворный советник Фосс — белобрысый молодой человек со скучным липом. — Господин Крузенштерн вас, кажется, не жалует.
— Да и я его не очень-то жалую! Зато жалую матушку-правду, — весело разъяснил Толстой. — И матросов наших люблю за лихость. И крещение Нептуново с ними приму нынче непременно… Это подумать только, господа! Купание на экваторе! Будет что рассказать в Петербурге. Дамы станут квохтать, как курицы…
— У вас, граф, одна забота: горячительные напитки да женский пол, — вздохнул пожилой доктор Бринкин. — Никто уже не чает услышать от вас иное.
— Я умею обращаться и с мужским полом! — немедленно взвинтился Толстой. — Для этого потребно немногое: десять шагов на палубе и два пистолета!.. Да куда вам! Пистолет — не клистирная трубка…
— А дуэль — не средство решать споры, — заметил Фосс.
— Это почему же, господин надворный советник?
— Да потому, что никто не выигрывает. Одного увозят на кладбище или в лазарет, а другого сажают в крепость… Закон, как вам известно, запрещает поединки.
— Я слабо знаком с законами, — усмехнулся граф. — В квартальных приставах не служил.
Доктор Бринкин развел руками:
— Я не понимаю, господин поручик: что вам за радость каждого зацепить обидным словом?
— Граф не сказал ничего обидного, — с ленивым спокойствием возразил Федор Фосс. — Я действительно был одно время квартальным приставом в столице. В конце концов, не всем же состоять в гвардии, кто-то должен и делом заниматься.
— Вы хотите сказать, что гвардейцы — бездельники? — сощурился Толстой.
Не меняя выражения лица и тона, Фосс разъяснил:
— Я хочу сказать иное. Когда кто-нибудь меня все же заставит нарушить закон, я сумею показать, что квартальные приставы стреляют не хуже гвардейских подпоручиков…
Граф подался вперед — с единственной, конечно, целью потребовать, чтобы Фосс показал это в самое ближайшее время.
Но Резанов возвысил голос:
— Господа! Оставьте! Возможны ли такие разговоры в славную минуту!.. Смотрите, «Нева» повернула, идет нам навстречу.
«Нева» и вправду шла теперь правым галсом, на сближение. Матросы стояли на реях и вантах.
По шканцам крупными шагами прошел Крузенштерн, поднялся на ют. Громко сказал оттуда:
- Предыдущая
- 16/198
- Следующая
