Паж цесаревны - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/56
• Следующая

— От Лизы? От этого веселого, ветреного существа? — усмехнулась царица.

— Ваше Величество изволили забыть, чья дочь Елизавета Петровна и сколь велика любовь и привязанность к ней в России потому только, что ее отец был Великий Петр…

Анна задумалась на мгновение. Перед ее мысленным взором выплыл образ цесаревны.

— Но где же и в чем же ты видишь измену, мой друг? — снова обернулась она к Бирону.

— Берг проследил за действиями Шубина. Подвидом простого лакея Бергу удалось проникнуть во дворец цесаревны. Более того: ему посчастливилось побывать и в Смоляном дворе, куда Ее Высочество приезжает веселиться. Последний раз, несколько дней тому назад, там собралось много гвардейской молодежи и говорилось… говорилось… что… — тут граф запнулся, — говорилось, что Ваше Величество изволите не по праву носить императорскую корону, — чуть слышным голосом заключил он.

Анна вспыхнула, встала с кресла и грозно вытянулась во весь рост.

— Доказательства! Дай мне доказательства, граф! — произнесла она, сверкая глазами.

— Они не замедлят явиться, Ваше Величество. Всякие инструкции в этом отношении уже даны Бергу. Кошелек с червонцами и обещание высочайших милостей придадут еще больше рвения его трудам. Он будет доносить о каждом шаге цесаревны и ее клевретов. Кроме того, я передал уже генералу Миниху, чтобы он от себя назначил урядника Щегловитого следить с внешней стороны за царевниным двором. Надеюсь, Ваше Величество, вы ничего не изволите иметь против этого?

— Следить за Лизой? — вздрогнув произнесла императрица, — окружить ее шпионами, доносчиками!.. Но, любезный Эрнест, ведь это…

Императрица недоговорила.

— Ваше Величество, иначе поступить нельзя. Придется прибегнуть, может быть, даже и к более строгим мерам. Этот Шубин уже давно на примете у меня. Таинственное исчезновение его друга Долинского из-под розыска, друга, с которым он вел деятельную переписку, теперешние старания Шубина сблизить цесаревну с гвардией, все это дает мысль видеть в нем важного преступника перед вами, государыня, и как только достаточно будет открыта его лукавая игра, придется его привлечь к самому строгому допросу, розыску.

— Допрос! Розыск! Пытки! О граф, как тяжело слышать все это! — произнесла скорбным голосом Анна.

— Еще более тяжело, что между слугами Вашего Величества попадаются изменники, которые грозят благосостоянию избранников престола! — с напыщенной торжественностью произнес Бирон и, помолчав немного, спросил:

— Угодно будет Вашему Величеству дать мне разрешение действовать по своему усмотрению?

— Ах, делай как знаешь, Эрнест! Только поменьше крови, если возможно, друг мой! — произнесла императрица и скорбным кивком головы отпустила своего любимца.

Бирон давно вышел, а Анна все еще сидела в глубокой задумчивости, облокотясь рукою на стол.

Скорбные мысли бродили в голове ее. Предстоящий разлад с кузиной, дочерью любимого покойного дяди, мучил ее. Тяжело и нерадостно было на душе.

— Ты одна, тетя Анхен? Могу я войти к тебе? — послышался с порога нежный голосок, и крошечная фигурка горбуньи появилась в комнате.

Императрица не слышала этого голоска, не заметила появления своей любимицы. Ее глаза были печально устремлены вдаль, губы скорбно шептали:

— Блеск… величие… престол… слава — все это мишурно и скоротечно, а вся эта придворная толпа льстецов раболепно поклоняется величию и блеску, а не мне, Анне… Все эти Головкины, Минихи, Остерманы, даже он, даже Бирон, все они заботятся только о своем положении, но не об интересах своей императрицы… По одному пустому наговору какого-то проходимца этот Бирон не задумывается лишать спокойствия свою благодетельницу… И у него, как у других, себялюбие и корысть превозмогают истинную преданность… Никого нет вокруг самоотверженного, верного, преданного до смерти… Одна на свете венценосная одинокая сирота! — с горечью заключила императрица, и крупные слезы блеснули в ее черных глазах.

Вдруг, неожиданно, две крошечные ручонки обвили ее колени. Анна вздрогнула от неожиданности и испуганно посмотрела вниз. Прямо у ног ее, свернувшись комочком, сидела Гедвига. Бледное личико горбуньи лежало на коленях императрицы.

— О танте Анхен! — лепетала девочка, — не горюй, ты не одинока… Не горюй, танте Анхен, милая, родная! Ты не одна, твоя Гедвига с тобою! Знаешь, я докажу тебе, как я люблю тебя, танте Анхен! Сейчас докажу. Я отдам тебе самое лучшее, что у меня есть на свете. Тебе нравятся мои черные локоны, танте Анхен. Ты любишь играть ими, да? Я их тоже люблю. Они одни только красят бедную Гедвигу. Возьми их себе, танте Анхен, я дарю тебе их.

И прежде чем Анна могла опомниться, горбунья, схватив с туалетного стола острые ножницы, быстро поднесла их к своей чернокудрой голове.

— Оставь, малютка! Я верю тебе! — схватив за обе руки горбунью, с испугом вскричала императрица. Потом нежно притянула к себе ребенка и произнесла, с неизъяснимой лаской глядя в прекрасные умные глаза Гедвиги:

— Дай Бог тебе великого счастья, милое дитя. Ты мой друг, мой верный маленький друг, и я верю твоей чистой детской любви, моя Гедя. Ты одна искренно и бескорыстно любишь твою тетю Анхен. Не правда ли, дитя?

И императрица крепко поцеловала просиявшее счастьем лицо девочки.

В зимнем дворце назначен бал-маскарад в честь юной принцессы Христины, по случаю ее перехода в православие.

На этот вечер принцесса Христина, после крещения ставшая великой княжной Анной Леопольдовной, должна впервые увидеть своего жениха, привезенного гофмаршалом Левенвольде из Вены от двора высоких родственников принца Брауншвейгского.

Гости на бал начали съезжаться рано, чтобы быть налицо к торжественному выходу императрицы.

Большие, роскошно убранные залы кишат избранной публикой. Блестящие камзолы сановников смешиваются с пестрыми костюмами масок.

Юная, двенадцатилетняя принцесса одевается еще в отведенных ей во дворце комнатах. Костюм Дианы со всеми принадлежностями его тщательно разложен на диване. Колчан со стрелою и лук, крошечные сандалии, похожие на бонбоньерки, все это лежит тут же. Принцесса Анна сидит перед зеркалом, поминутно вертясь и вскакивая, несмотря на увещания госпожи Андеркас и черноглазенькой Юлианы, вместе с двумя помощницами-фрейлинами одевающими принцессу.

— Не верти же головой, Анна, дай причесать тебя, — поминутно останавливает хорошенькая смуглянка Юлиана свою подругу.

— Ах, Юлечка, как это все скучно! — отвечает принцесса. — И неужели же богиня Диана, олицетворением которой я являюсь сегодня, должна была терпеть такие же муки! Ох, в таком случае я предпочла бы на ее месте жить в лесной хижине, а не среди богинь Олимпа.

— Но ты должна быть сегодня прелестна, как богиня! — не унималась Юлиана, — и я бы на твоем месте достигла этого, чтобы пленить твоего рыцаря-принца во что бы то ни стало.

— Ах, мне никого-то не хочется пленять, а принца-жениха и подавно! — сорвалось самым искренним образом с надутых губок Анны. — Я бы хотела только иметь около себя мои книги, милую madame Андеркас и тебя, моя Юлечка! — произнесла грустно юная принцесса, кидаясь на шею своей воспитательницы, а вслед за тем на грудь своего смуглого друга-фрейлины.

— Тише! Тише! Ваше Высочество, вы смяли целое облако газа! — вскричали испуганные камер-юнгферы, бросаясь оправлять костюм принцессы.

Маленькая Анна Леопольдовна только тяжело вздохнула, безмолвно подчиняясь их быстрым рукам.

Но вот она, наконец, одета. На ней нарядная роба с фижмами и пышным корсажем, такие, должно быть, и во сне не снились греческой богине. И только колчан, лук и стрела, повешенные через плечо на атласной ленте, да бриллиантовый полумесяц в волосах отдаленно напоминают, что наряд этот должен считаться одеждою Дианы-охотницы, обитательницы мифологического Олимпа.

В этом фантастическом костюме Анна Леопольдовна очень мила и привлекательна, и смуглая Юлиана, одетая аркадской пастушкой, громко, искренно заявляет принцессе, что она «прелесть».

• Предыдущая
• 17/56
• Следующая