Город принял - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 14
- Предыдущая
- 14/36
- Следующая
– Странный все-таки народ эти жулики, – сказал он, после того как мы прошагали минуты две молча. – Даже ученые сколько лет над ними бьются, а понять не могут…
– Чего не могут понять ученые? – спросила я. – Психологии или…
– Ну, всех этих проблем. Одни ученые формулируют так: «Преступление не вознаграждается».
– То есть не стоит овчинка выделки?
– Примерно. По всей, так сказать, сумме результатов. И не только тогда, когда вместо вожделенного кошелька карманник получает пять лет. Затраты нервов, постоянный страх и тому подобное…
Об этом стоило расспросить подробнее, но пока что я поинтересовалась:
– А что говорят другие ученые?
– Другие смотрят на это дело с меньшим оптимизмом. Англичанин один, Эйсенк, прямо заявил: для добывания денег преступление открывает куда более широкие перспективы, чем труд. Правда, мне кажется, что их английские жулики – ребята куда более основательные, чем наши, и «добывание денег» понимают как хороший счет в банке. А наши охломоны накопительством обычно не занимаются: все идет на пропой души… Вот и рассуди…
Нас остановила женщина, которая вела за руку мальчугана лет восьми в круглых очках:
– Не скажете, где здесь детский шахматный клуб?
– Н-не знаю, – сказал Стас.
Не слушая ответа, женщина спросила:
– А как туда пройти?
Стас ухмыльнулся, показал в сторону Страстного бульвара:
– Вот пройдете сквериком, потом налево, а там спросите…
Я возмущенно дернула его за рукав:
– Как тебе не стыдно, ты же культурный человек!
Стас с сомнением покачал головой, сказал со своей обычной мальчишеской усмешкой:
– На мне культурный слой – два сантиметра…
Доспорить не пришлось, потому что мы вошли в вестибюль Екатерининской больницы, где Стас очень быстро получил для нас белые халаты и пропуска. По светлой широкой лестнице поднялись на второй этаж, прошли в хирургическое отделение: как мне объяснил Стас, у Вышеградского была язва желудка.
– Рад вас видеть, старший лейтенант, – непринужденно сказал Стасу худощавый паренек с живыми черными глазами, лежавший на ближайшей к двери кровати.
Стас придвинул мне стул, а сам уселся на краешке постели и сказал:
– Во-первых, я уже давно капитан; во-вторых, не обманывай, пожалуйста: вовсе ты не так уж обрадовался.
– А я думал, вы меня навестить пришли вместе со своей любимой девушкой, – разочарованно сказал Вышеградский. – Варенья принесли домашнего, конфет «Огни Москвы» – вы ведь знаете, как я люблю сладкое!
И в словах его прозвучал очевидный намек на какие-то обстоятельства, только им одним известные. Впрочем, потом Стас мне рассказал, что года четыре назад он встретил Вышеградского в кафе «Шоколадница» и тот широким жестом послал ему на стол бутылку дорогого коньяка и букет роз для его девушки; и как Стасу было неловко и неудобно объяснять девушке, не знавшей о его профессии, почему он не может принять столь любезный и красивый подарок.
А сейчас Стас только улыбнулся, залез в карман и протянул Рудику ириску:
– На тебе сладкого, а за это расскажи мне, как ты вчера «постирал лохов» в магазине «Ява».
– Капитан, как не стыдно: за какую-то ириску вы хотите получить рассказ товарища Шейнина, а может, еще и получше!
Стас сказал укоризненно:
– Марчелло, когда это меня интересовали рассказы? Мой любимый жанр – чистосердечные признания!
– А когда это вы от меня получали чистосердечные признания? – в тон ему быстро ответил Рудик.
– В прошлый раз, например, – равнодушно сказал Стас, а Рудик засмеялся:.
– Так в прошлый раз меня лохи завалили, наглухую…
– Значит, ты все-таки думаешь, что в этот раз я пришел тебя по-семейному навестить, с гостинцами, – ухмыльнулся Стас.
Вышеградский задумчиво почесал подбородок, предположил:
– Вы явились… как это у вас называется… меня прощупать. Но я чист как ангел, на мне железное алиби по любому делу. И я лежу себе в коечке и тихо напеваю: «Ах, васильки, васильки, много мелькает их в поле…» О-очень жалостливая песня, правда, мадам? – впервые обратился он ко мне.
– Я что-то не помню, – растерявшись, сказала я. Лицо у этого парня было сухое, жесткое, но когда он открывал в улыбке ослепительные зубы, на щеках появлялись очаровательные девичьи ямочки, а глаза светились тепло и мягко – безусловно в нем было какое-то непонятное обаяние, так и тянуло в чем-нибудь ему довериться. И наверное, поэтому я спросила: – А чем вы больны, Вышеградский?
– У меня болезнь профессиональная, – горько сказал Рудик. – Язва желудка – как следствие очень нервной работы. Да и вообще…
– Поплачься, поплачься, – снова усмехнулся Стас.
– Тяжелая наследственность, раннее сиротство, три судимости…
– Сиротства, слава Богу, не было, а судимости… Эх, вспоминать неохота! А все оттого, что я неудачник с самого рождения. Представляете, мадам, уже в родильном доме у меня украли клеенчатую бирку, на которой были обозначены мои фамилия, возраст, а главное – пол! И с тех пор я мучаюсь по белу свету…
Я захохотала, и на сумрачном лице Рудика тоже промелькнула тень улыбки, но Стас недовольно покосился на меня, и я умолкла, а он сказал:
– Во сколько у вас здесь, в больнице, прогулка?
Рудик помотал головой:
– В четыре, допустим, но…
– Давай только сразу условимся, – перебил Стас. – Ложные показания допустимы только в отношении фактов, которые я не могу проверить!
– М-да-а, я только хотел сказать, что прогулкой не пользуюсь, – огорчился Рудик.
– Ну вот и не надо говорить неправду, – сказал Стас. – Я тебе сейчас коротенько расскажу насчет вчерашнего, если что не в цвет, ты меня поправишь.
– Расскажите, – согласился Рудик. – Только чего не было, не шейте.
– Марчелло, ты же меня знаешь, – развел руками Стас. – Разве хоть один блатной имеет право сказать, что я когда-нибудь липовал?
Рудик покачал головой:
– Не, это я на всякий случай, не обижайтесь, капитан.
– Ну и договорились. Только условимся: не перебивать.
– Вери вел, – сказал на чистом английском Рудик.
– Недели две назад ты возник в одном министерстве. Ты ходил туда, как на работу. Уже через неделю ты дружил со всеми секретаршами, швейцарами, лифтерами. С лифтерами ты перекуривал, швейцаров одаривал двугривенными, а секретарш покорял фигурными шоколадками. Со всеми здороваешься за руку, начальников называешь по имени-отчеству – словом, ты всех знаешь и тебя все знают. После этого ложишься в больницу. Тем более что у тебя в самом деле язва, и я совершенно согласен, что это от нервных перегрузок. Осваиваешься с больничным режимом и назначаешь операцию «Явы» на вчерашний день.
Рудик слушал внимательно, иногда кивал, иногда несогласно покачивал головой, но условие Тихонова выполнял – не перебивал.
– Вчера ровно в шестнадцати ты вышел на прогулку в парк, одетый в эту самую распрекрасную пижаму. Не торопясь и не привлекая внимания, дошел до выхода на Петровку, где тебя ждал дружок на бежевом «Москвиче». Переодеться в машине, пока она мчится к магазину «Ява», в джинсы и замшевую курточку – плевое дело. А около магазина уже маются два молодых «лоха», им до смерти хочется новеньких, исключительно привлекательных красных мотоциклов, а в карманах полно денег. Вы с дружком берете их на крючок, объясняете про наряды из министерства, везете их туда, там заставляешь их писать заявления, на столе у секретарши, пока парни ждут в коридоре, накладываешь от имени Бориса Иваныча красную резолюцию и тащишь к бухгалтерии. Там забираешь две тысячи сто и уходишь через второй коридор. Классический «сквозняк». Дружок доставляет тебя к больнице, забирает свою долю, а ты, переодевшись в пижаму, возвращаешься болеть дальше. И дело сделано, и алиби железное.
– А что, нет? – по-птичьи склонив голову, спросил Рудик, но особой уверенности в его голосе не было.
– Нет! – жестко сказал Стас. – Пора тебе менять профессию, Марчелло. Ты ведь умный, когда же ты поймешь, что уже примелькался, тебя не то что по фотографии, тебя по одному почерку в МУРе расколют!
- Предыдущая
- 14/36
- Следующая
