Девочка моя, или Одна кровь на двоих - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 13
- Предыдущая
- 13/48
- Следующая
– Куда ж тебя несет, милая, да еще беременную! Москву всю эвакуируют, бои идут в Подмосковье, а ты в пекло, да еще с дитем в животе! Муж, поди, не обрадуется, расстроится!
– Ничего, мне с ним рядом спокойнее.
А ночью у нее начались схватки. И она металась, кричала, теряла сознание. На какой-то станции роженицу сняли с поезда. Когда роженицу выносили по неудобным крутым ступенькам вагона, в суматохе уронили ее дамскую сумочку, которая плюхнулась в единственную лужу только что слитого из вагона не то кипятка, не то какой-то жидкости, растопившей снег и наледь на перроне. И санитарка, перехватывая поудобней девушку под руку, наступила кирзовым солдатским сапогом в эту лужицу на выпавшие из сумочки документы.
Пока суетились, укладывали женщину на носилки, документы раскисали в замерзающей жиже. Их подобрали, но прочитать расползшиеся чернильные разводы было невозможно – ничего, ни фамилии, ни адреса. Осталась только маленькая фотография и имя – Лиза, которое сказала врачам сердобольная пожилая попутчица.
Молодая женщина родила здоровенького мальчика, крепенького, крупного, хоть и недоношенного, который кричал недовольным баском, сжимая кулачочки. Он родился в тот момент, когда диктор Левитан передавал по радио сообщение о победе советских войск под Москвой, разбивших вражеские армии, и его голос, громко, торжественно разносившийся по всему роддому, слился с криком родившегося мальчика.
– Ишь ты какой у нас здесь парень! – восхитилась акушерка, принявшая кричащего ребенка. – Победный парень!
Так и стал мальчик Федором Победным.
А его мама умерла, не доехав до Москвы, мужа и родных всего несколько часов. Возможно, отец и разыскал бы его, но война, перемешавшая жизни и судьбы, отобрала у него родных, близких и его настоящую фамилию.
Да-а! Что это его потянуло на семейные истории?
«Надо родителям позвонить, как они там? Раз уж об отце вспомнил!»
И не позвонил.
Мать сразу услышит по его голосу, как бы он ни хорохорился, что с сыном что-то не так, начнет выпытывать, распереживается, примчится спасать-выручать, подняв отца по «тревоге».
Нет уж! Пусть себе спокойно поживают на своей Николиной Горе, чего их тревожить понапрасну! Он отойдет немного, тогда уж и позвонит, а лучше съездит!
Верный и бдительный начальник его службы безопасности Осип, как чуткий барометр, улавливал приближение этих Диминых настроений и усталости.
Обычно незаметный в рабочей каждодневной рутине, в такие моменты он всегда оказывался рядом и старался не отходить, заранее зная, какими выкрутасами могут грозить эти настроения Дмитрия Федоровича его службе безопасности – мог разогнать охрану и рвануть неизвестно куда сам за рулем или что еще похлеще выкинуть!
Всякое бывало!
Дмитрию Федоровичу можно было и не прислушиваться к себе и своим настроениям: если Осип находился поблизости и держал его в поле зрения – считай, диагноз поставлен!
Осипа Игнатьевича, носившего предостерегающе-замысловатую фамилию Меч, Дмитрий разыскал сам, когда на его трудно рожденную, пребывающую в юношеском освоении мира фирму произошел первый, действительно серьезный «наезд». Правда, и в дела он влез непростые – дележка жирного куска, обесцененного и позабытого до поры государством, которому в ту пору было не до своих богатств – правители делили кресла и боролись за власть. Но дальновидные шустрые ребятки вроде Дмитрия Победного цену, значимость и перспективы таких кусков понимали и бились за них в прямом смысле не на жизнь, а на смерть.
До этого с многочисленными локальными неприятностями и разборками Дмитрию и его тогдашним друзьям-партнерам удавалось справляться самим, но здесь случай оказался не тот и масштабы со-о-овсем иные.
С Осипом его в далекие времена севастопольского юношества познакомил папенька одноклассника, морской офицер, имевший какое-то отношение к секретным подразделениям. А Осип Игнатьевич Меч был как раз засекреченным-перезасекреченным до невозможности и испуга офицером-инструктором спецотряда морской разведки или чего-то там террористически-специального под всеми наивозможнейшими грифами и печатями.
Вся эта официальная лабуда мало интересовала пацанов – главное, что молодой (всего на пять лет старше), улыбчивый, здоровенный красавец-весельчак, сокрушитель женских сердец, холостяк по убеждению, а заодно и по требованию партии взялся обучать мальчишек подводному экстремальному плаванию с аквалангами и без них, а также некоторым запрещенным приемам (явная мелочовка из того, что умел и знал и чем владел сам).
Они сдружились, насколько можно было сдружиться с человеком такого уровня значимости и официально-документальным отсутствием в переписи населения страны.
И именно о нем вспомнил Победный, когда его приперло всерьез. И понимая, что разыскать Осипа нереально, имея минимум надежды, все же рванул с балтийских берегов в «самостийную» уже тогда до бескрайности Украину. В Севастополь.
Пользуясь развалом и дележом флота, беспредельщиной всех структур на всех уровнях, подкрепляя дело взятками, накрыванием «полян» и всеми имеющимися у него в арсенале способами достижения цели, Дмитрий нашел-таки Осипа Меча! Нашел якобы в глубокой отставке и в безусловном полном пренебрежении к происходящему вареву в бывших некогда советских спецслужбах.
«Отдыхал» Осип лениво, с большим чувством и удовольствием продолжая разбивать сердца влюбленных барышень и отклоняя разного рода предложения по «трудоустройству», регулярно поступавшие к нему.
Как там сказал великий мэтр Жванецкий о застольном разговоре на троих?
«Сильно непьющий – большая гнида!»
Гнидами они отродясь не бывали, а вот сильно пьющими крепкие алкогольные напитки мужиками в ту ночь были. Пьющими и трезвыми.
Разговор такой получился отрезвляющий.
– Я ясно отдаю себе отчет, – сказал Дима под утро, когда разговор близился к завершению, досмаливая одним затягом окурок до фильтра и горячести в ногтях, – какие люди, из каких структур и что тебе предлагают и еще будут настойчиво предлагать. Ничего этого сейчас я тебе предложить не могу. У меня только два варианта: либо я выгребу и попру вперед, а второй вариант я не рассматриваю за ненадобностью. Пристрелят, не дадут дело доделать, растащат на куски по миру, продав подороже, а я хочу, чтобы здесь все работало на меня, а заодно и на страну беспутную, а не на америкашек! На данный момент могу только предложить – вставай за спиной и прикрывай мою задницу и пообещать – скучно не будет! Запаришься дерьмо разгребать!
– Разберемся, – туманно пообещал что-то Осип.
Больше они тогда не разговаривали ни о чем – легли спать, а через час Осип разбудил Диму, потряся за плечо:
– Дмитрий Федорович, вставай. На самолет пора.
Они улетели вместе.
С той ночной посиделки Осип позволял себе назвать его Димой только в пылу перестрелки (было и такое, и не раз, а как же без этого в россейской-то действительности!) и в крутой мужской пьянке по настоянию самого Дмитрия, ну и в экстремальных, требующих мгновенных решений ситуациях.
Они как-то сразу выстроили отношения начальник-подчиненный с глубочайшим уважением с обеих сторон и скрытой формой дружбы, без дешевого панибратства и строгим соблюдением Осипом субординации.
Побушевав с полдня, доведя подчиненных до валерьяновых капель, смешанных с корвалолом, молоденькую зазевавшуюся секретаршу, не вовремя попавшую под руку, до истерических слез и добившись небывалой тишины в коридорах и за дверьми кабинетов, Дмитрий вызвал Осипа.
– Дмитрий Федорович, – обозначил свое присутствие, неслышно войдя в кабинет, Осип.
– Все, Осип! В Домину.
– Ну, слава тебе господи! – вздохнул с облегчением Осип, позволив себе комментарий.
«Доминой» назывался дом на берегу реки почти в медвежьем углу, правда, с признаками цивилизации в виде соседствующего огромного современного пансионата.
- Предыдущая
- 13/48
- Следующая
