Александр Македонский. Сын сновидения - Манфреди Валерио Массимо - Страница 40

• Предыдущая
• 40/68
• Следующая

— Тогда отойди и не загораживай мне солнце.

Александр тут же отошел и присел сбоку на корточки, как проситель.

— Оставь нас наедине, — обратился он к Каллисфену. — Не знаю, скажет ли он мне что-либо, но если скажет, эти слова никто не сможет записать, друг мой. — Каллисфен увидел, как у него загорелись глаза. — Возможно, ты прав, возможно, это перевод добра, вроде сжигания дров ради продажи золы, но я готов отдать все, лишь бы узнать, что проплывает за этими закрытыми веками. И поверь мне: не будь я Александром, я бы хотел стать Диогеном.

Никто не знает, о чем они говорили, но Александр на всю жизнь запомнил эту встречу, и Диоген, возможно, тоже.

Два дня спустя Филипп со своей свитой отправился на север, в Македонию, и царевич поехал с ним.

Прибыв в Пеллу, царь начал подготовку к великому походу на Восток. Почти ежедневно он собирал военный совет, в котором принимали участие все македонские полководцы — Аттал, Клит Черный, Антипатр и Парменион, чтобы организовать военный призыв, экипировку и снабжение войск. Добрые отношения с Афинами гарантировали безопасность на море и перевозку войск в Азию македонским флотом и кораблями союзников.

Александр с головой погрузился в эту лихорадочную деятельность и, казалось, особенно не задумывался ни о беременности Эвридики, ни о тревогах своей матери, которая все слала сыну письма, когда он был в отъезде, или просила о личных встречах, пока он находился во дворце.

Олимпиада вела также интенсивную переписку со своим братом Александром Эпирским, чтобы обеспечить себе его поддержку: она как никогда чувствовала себя в своих палатах одинокой, отверженной и брошенной.

Царица думала лишь о своем печальном положении и говорила с приближенными только об этом. Будущее виделось ей в затворничестве, в полной изоляции. Она знала, что в тот момент, когда новая царица вступит в свои права, старую перестанут признавать на публичных приемах, и у нее не останется официальных случаев, чтобы принимать гостей и иностранные делегации, развлекать в своих палатах жен или подруг посетителей.

А особенно она боялась утратить свое личное влияние как мать наследника трона.

Александр не так тревожился — ведь он был окружен друзьями, каждый день демонстрировавшими ему свою преданность.

Кроме того, он пользовался глубоким и искренним уважением со стороны Пармениона и Антипатра, правой и левой руки царя, его отца, видевших его в деле как командира и как настоящего воина. Они знали, что, если власть перейдет в его руки, царство останется в надежных руках. Но на самом деле династическая ситуация была не такой уж спокойной: двоюродные братья Александра, Аминта и его родной брат Архелай, всегда могли получить поддержку в кругах знати, и только его сводный брат, недоумок Арридей, в данный момент не доставлял никакого беспокойства.

Дата женитьбы Филиппа официально была объявлена в начале зимы и, несмотря на то, что все этого ожидали, явилась как гром среди ясного неба.

На всех произвела впечатление необычайная торжественность и пышность церемонии, которую хотел устроить царь.

Евмен, уже ставший главой царской администрации, сообщал Александру все подробности: имена приглашенных, расходы на наряды, яства и вина, приготовления, драгоценности новобрачной и ее сопровождения.

Александр старался не делиться с матерью этими известиями, чтобы не расстраивать ее еще больше, но Олимпиада везде имела глаза и уши и обо всем происходящем узнавала еще раньше сына.

Когда до великого дня оставалось уже совсем немного, царица получила от царя официальное приглашение принять участие в свадьбе, и такое же приглашение было направлено Александру. Оба понимали, что на самом деле это означает приказ, и мать с сыном безропотно приготовились принять участие в церемонии и последующем за ней пышном пиршестве.

Евмен проявлял чудеса, распределяя ложа и столы для приглашенных, чтобы избежать нежелательных контактов, которые неизбежно привели бы к ссорам и даже дракам. Вожди племен и македонские царевичи были более-менее отделены друг от друга, чтобы к тому времени, когда вино потечет рекой, так же не полилась бы и кровь из-за какого-нибудь неосторожного словца или неправильно понятого жеста.

Новая супруга, несмотря на заметные признаки беременности, была очаровательна в своем наряде со всеми атрибутами царицы. На голове у нее красовалась золотая диадема, а волосы были зачесаны назад валиком и заколоты золотыми шпильками с коралловой головкой. Ее затканный серебром пеплос украшала прекрасная вышивка, имитировавшая роспись по керамике, с изображением танцующих перед статуей Афродиты девушек. Голову невесты покрывала свадебная фата.

Александру в его роли наследника трона полагалось непосредственно участвовать в церемонии, а потом, во время пира, находиться невдалеке от отца.

Олимпиада же с женщинами своей свиты, напротив, расположилась в противоположном конце обширного пиршественного зала. Рядом с матерью предпочла остаться царевна Клеопатра, которая, как она сама признавалась, не очень хорошо ладила с Эвридикой — своей ровесницей.

Ложа расставили прямоугольником с четырех сторон, и только в глубине у правой стены оставили проход для поваров с блюдами, виночерпиев и слуг, вытиравших пол перед столами.

Флейтистки начали играть, и несколько танцовщиц закружились между столами посреди зала, внутри огромного пиршественного прямоугольника. Александр, не выпивший ни глотка вина, незаметно для матери не сводил с нее глаз. Олимпиада была прекрасна с надменным выражением на бледном лице и с ледяным взглядом; казалось, она выше всего этого гама, шума пьяных гостей, визга флейт. Оставленная супруга Филиппа была как статуя неумолимой богини мщения.

За все это время она не притронулась ни к еде, ни к вину, в то время как Филипп отдался всевозможной невоздержанности, оказывая недвусмысленные знаки внимания молодой жене, которая отгородилась любезными улыбками, и оказавшимся рядом танцовщицам. Так же вели себя и прочие сотрапезники, особенно македоняне.

Настало время тостов, и, согласно обычаю, начал тесть. Аттал был не трезвее остальных: он качался на ногах и, подняв полный кубок, расплескал вино на расшитую подушку и облил соседей. Заплетающимся языком он произнес:

— Пью за царственную пару, за мужественность супруга и красоту супруги. Да даруют им боги законного наследника македонского трона!

Тост оказался самым неудачным, какой только можно было придумать: он озвучивал ходившие среди македонской знати толки о неверности царицы и кровно оскорблял наследника.

Олимпиада смертельно побледнела. Все онемели и повернулись к Александру, который, побагровев, вскочил на ноги, охваченный приступом бешенства.

— Кретин! — крикнул царевич. — Сын собаки! А я кто, по-твоему? Незаконный? Проглоти все, что только что сказал, или я зарежу тебя, как свинью! — и обнажил меч, чтобы привести свою угрозу в исполнение.

При этих словах пьяный Филипп, рассерженный тем, что Александр оскорбил его тестя и портит свадебный пир, тоже вытащил меч и бросился на сына. Зал наполнился криками, танцовщицы убежали, повара попрятались под столы, страшась готовой разразиться бури.

Но, перепрыгивая с ложа на ложе, чтобы добраться до сына, который бесстрастно ждал его, Филипп поскользнулся, с шумом рухнул на пол, стянул за собой скатерть с посудой и едой и остался лежать в луже красного вина. Он попытался встать, но снова поскользнулся и упал лицом вниз.

Александр приблизился к отцу с мечом в руке, и в зале повисла могильная тишина. Танцовщицы дрожали, забившись в угол. Аттал побледнел, как полотно, и из уголка его полуоткрытого рта потекла струйка слюны. Молодая жена закричала:

— Остановите его, именем богов, кто-нибудь, сделайте же что-нибудь!

— Вот он, посмотрите! — воскликнул Александр с презрительной улыбкой. — Этот человек хочет ринуться из Европы в Азию, а сам не может перескочить с одного ложа на другое, не оступившись!

• Предыдущая
• 40/68
• Следующая