В преддверии философии. Духовные искания древнего человека - Якобсен Торкильд Петер Рудольф - Страница 40

Внес ли древний Египет сколько-нибудь значительный вклад в философию, этику и мироощущение более поздних времен? Нет, не внес, во всяком случае в каких-нибудь определенных областях, как то было с вавилонской наукой, древнееврейской теологией или греческим или китайским рационализмом. С критической точки зрения можно было бы сказать, что вес древнего Египта не соответствовал его размеру, что его интеллектуальный и духовный вклад не был соразмерен с длительностью его существования и с его материальными памятниками и что он не был в состоянии реализовать то, что он поначалу обещал во многих отношениях.

Однако самые размеры Египта оставили след на его соседях. Древние евреи и греки глубоко осознавали прошлую мощь и стабильность их колоссального соседа и давали смутную и некритическую оценку «всей премудрости египтян». Эта высокая оценка обуславливала для них два фактора, стимулировавших их собственное мышление: во-первых, чувство высоких ценностей, лежащих вне их собственных времени и пространства, так что их философии выигрывали от помещения в исторический контекст, и, во-вторых, любопытство к наиболее очевидным египетским достижениям: совершенству в искусстве и архитектуре, государственной организации и чувству геометрического порядка. Если, удовлетворяя свой интерес к Египту, они наталкивались на какие-либо элементы интеллектуального или этического превосходства Египта, то эти последние имели для них значение лишь в терминах их собственного опыта, ибо они принадлежали уже древней истории Египта. Древним евреям и грекам предстояло открыть для себя заново те элементы, которые уже утратили силу убедительности для Египта. Эта культура достигла своих интеллектуальных и духовных высот слишком рано, чтобы позволить развиться какой-либо философии, которая могла бы быть передана как культурное наследие последующим векам. Подобно Моисею, она взглянула издалека на обетованную землю, но пересечь Иордан и начать завоевание суждено было другим.

Переходя от древнего Египта к древней Месопотамии, мы покидаем цивилизацию, вековечные памятники которой высятся и по сей день в виде «горделивых каменных пирамид, свидетельствующих о чувстве суверенной власти человека в его триумфе над материальными силами». Мы переходим к цивилизации, памятники которой погибли и города которой, говоря словами пророка, «обратились в груду развалин». Скудным напоминанием о древнем величии служат низкие серые холмы, которыми и представлено прошлое Месопотамии.

И такое положение вещей совершенно закономерно. Оно отвечает самому духу обеих цивилизаций. Если бы сегодня возродился древний египтянин, то он, несомненно, с волнением отнесся бы к долговечности своих пирамид, ибо он придавал человеку и осязаемым творениям человека больше существенного значения, нежели большинство других цивилизаций. Если бы возродился житель древней Месопотамии, то он едва ли был бы серьезно расстроен тем, что его творения стерты с лица земли, ибо он всегда знал — и знал глубоко, — что, поскольку речь идет о «просто человеке, — дни его сочтены и, что бы он ни делал, он всегда лишь ветер»¹. Для него центр и смысл существования всегда лежал вне человека и вне его творений, вне осязаемых вещей — в неосязаемых силах, управляющих вселенной.

Каким образом египетская и месопотамская цивилизации приобрели эти совершенно различные этосы, один доверительно, а другой недоверчиво относящийся к могуществу и высшему значению человека, — вопрос нелегкий. «Этос» цивилизации — результат настолько запутанных и настолько сложных процессов, что не поддается точному анализу. Поэтому мы просто укажем на один из факторов, который, как представляется, сыграл значительную роль, — фактор окружающей среды. Главы 2–4 уже подчеркнули активную роль окружающей среды в формировании мировоззрения раннего Египта. Египетская цивилизация возникла в компактной стране, где одно селение лежало в успокоительно тесной близости к другому, а все пространство в целом было замкнуто и изолировано от окружающего мира защитным ограждением гор. Над этим надежным укрытием каждый день проходило надежное, неизменное солнце, вновь и вновь вызывая Египет к жизни и деятельности после ночного мрака; каждый год здесь разливался верный Нил, чтобы оплодотворить и оживить египетскую почву. Можно подумать, что Природа намеренно обуздала себя, что она обособила эту безопасную долину с тем, чтобы человек мог наслаждаться жизнью беспрепятственно. Совершенно не удивительно, что великая цивилизация, возникающая на таком фоне, должна быть исполнена чувства собственного могущества, должна быть глубоко впечатлена своими собственными — человеческими! — достижениями. Глава 4 определила мировоззренческую позицию раннего Египта как «пионерский дух явных достижений, первого успеха в новом направлении. Отсутствие препятствий порождало свойственную юности, полагающуюся на свои собственные силы самонадеянность. Человек довлел самому себе. Боги? Да, они существовали где-то там, и — в этом можно было не сомневаться — они создали этот отличный мир, но мир был хорош потому, что человек был сам себе хозяином и не нуждался в постоянной поддержке богов».

Опыт Природы, который породил этот подход, нашел свое непосредственное выражение в египетской концепции космоса; Египетский космос был в высшей степени заслуживающим доверия и успокоительным. Он обладал — цитируем главу 2 — «утешительной периодичностью, его структура и механика действия обеспечивали воспроизведение жизни посредством возрождения элементов, дающих жизнь»;

Месопотамская цивилизация выросла в явно иной окружающей среде. Правда, мы находим здесь те же самые великие космические ритмы — смену времен года, неизменное движение солнца, луны и звезд, — но мы находим здесь также и элемент силы и насилия, которого не было в Египте. Тигр и Евфрат не похожи на Нил: они могут разливаться порывисто и непредсказуемо, разрушая дамбы человека и затопляя его посевы. Здесь дуют знойные ветры, засыпающие человека пылью и грозящие удушить его. Здесь идут проливные дожди, обращающие всю твердую поверхность земли в море грязи и лишающие человека свободы передвижения: всякое движение застопоривается. Здесь, в Месопотамии, Природа не сдерживает себя; во всей своей мощи она сокрушает и попирает волю человека, дает ему почувствовать во всей полноте, сколь он ничтожен.

Дух месопотамской цивилизации отражает это. Человек не склонен переоценивать свои силы, когда Он наблюдает столь могущественные силы природы, как гроза или ежегодное наводнение. О грозе житель Месопотамии говорил, что «ее ужасные вспышки света покрывают землю словно ткань»². О впечатлении, которое производило на него наводнение, можно судить по следующему описанию:

Окруженный такими силами, человек видит, как он слаб; с ужасом осознает, что он вовлечен в игру чудовищных сил. Дух его становится тревожным. Его собственное бессилие вызывает в нем отчетливое осознание трагических возможностей.