Без семьи - Мало Гектор - Страница 57
- Предыдущая
- 57/70
- Следующая
Все это показалось мне чрезвычайно странным, так же как и время, выбранное для покупки товаров. Продолжая осмотр, отец шепотом разговаривал с людьми, принесшими тюки. Не зная английского языка, я разобрал только несколько раз сказанное слово «полиция».
Когда содержимое тюков было тщательно просмотрено, мои родители и оба пришедших ушли из сарая и вошли в дом, очевидно для того, чтобы рассчитаться. В повозке снова наступила тишина.
Я говорил себе, что нет ничего странного в том, что я только что видел, но убедить себя в этом не мог. Почему люди, пришедшие к моим родителям, не вошли во Двор Красного Льва? Почему о полиции говорили шепотом, как будто боялись, чтобы их не услышали? Почему моя мать срезала ярлычки, висевшие на вещах?
Все эти вопросы не давали мне покоя, и, не находя на них ответа, я напрасно старался отогнать их прочь.
Через некоторое время свет снова проник в повозку, и я опять стал смотреть в щель. Я говорил себе, что не должен подглядывать, и в то же время подглядывал; считал, что мне лучше ничего не знать, и в то же время хотел все знать. Теперь родители были одни. Пока мать быстро связывала принесенные вещи в тюки, отец стал разгребать песок в одном из углов сарая. Под сухим песком, покрывавшим пол, оказался люк. Он поднял крышку люка и начал спускать в него тюки, в то время как мать светила ему фонарем. Спустив тюки, он поднялся наверх, закрыл люк и снова засыпал его песком. Когда он закончил работу, отверстие люка стало совершенно незаметным. Затем они разбросали по песку валявшуюся на полу сарая солому и ушли.
Когда они закрыли дверь и вошли в дом, мне показалось, что Маттиа шевельнулся и опустил голову на подушку. Видел ли он то, что здесь происходило? Я не осмелился спросить его. С ног до головы я был покрыт холодным потом. В таком состоянии я провел всю ночь. Петух, пропевший поблизости, возвестил мне, что начинается утро. Только тогда я заснул, но спал тяжелым, беспокойным сном, полным страшных кошмаров, от которых я задыхался.
Меня разбудил стук замка. Дверь нашей повозки открылась. Решив, что это отец пришел нас будить, я закрыл глаза, чтобы не видеть его.
– Твой брат выпускает нас, – сказал Маттиа. – Он уже ушел.
Мы поднялись. Маттиа не спросил меня, как обычно, хорошо ли я спал, и я, в свою очередь, не задал ему ни одного вопроса. Когда он взглянул на меня, я отвел глаза.
Мы вошли в кухню. Ни отца, ни матери там не оказалось. Дедушка по-прежнему сидел перед огнем в кресле, как будто бы он так и не двигался с вечера. Старшая сестра, которую звали Энни, вытирала стол, а старший из братьев, Ален, подметал комнату. Я подошел, чтобы поздороваться с ними, но они продолжали свою работу и не ответили на мое приветствие. Тогда я подошел к дедушке, но тот, не дав мне приблизиться, снова, как накануне, плюнул в мою сторону, что меня сразу остановило.
– Узнай, в котором часу я увижу сегодня родителей, – попросил я Маттиа.
Маттиа исполнил мою просьбу, и дедушка, услыхав английскую речь, смягчился. Его лицо несколько оживилось, и он соблаговолил ответить.
– Что он говорит? – спросил я.
– Что твой отец ушел на весь день, а мать спит и что мы можем пойти прогуляться.
– Больше он ничего не сказал? – спросил я, понимая, что перевод Маттиа был не совсем точен. Маттиа смутился:
– Не знаю, хорошо ли я понял остальное.
– Скажи то, что понял.
– Он сказал, что если нам подвернется что-либо подходящее, не следует этого упускать, и затем прибавил: «Запомни мой урок. Надо жить за счет дураков».
По-видимому, дедушка понял, что Маттиа передал мне его слова, потому что он сделал здоровой рукой такой жест, как будто клал себе что-то в карман, и подмигнул.
– Пойдем, – обратился я к Маттиа.
В продолжение двух-трех часов мы гуляли поблизости от Двора Красного Льва, не рискуя уходить далеко из боязни заблудиться. При свете дня Бэснал-Грин показался мне еще отвратительнее, чем накануне. На домах и людях был отпечаток крайней нищеты.
Мы с Маттиа молча осмотрели все, затем повернули обратно и вошли в дом.
Моя мать сидела в комнате, положив голову на стол. Решив, что она нездорова, я подбежал к ней, чтобы ее поцеловать, так как разговаривать с ней не мог. Я обнял ее. Она подняла голову и посмотрела на меня бессмысленным взглядом. От нее сильно пахло можжевеловой водкой. Я невольно попятился. Она снова уронила голову на стол.
– Джин, – сказал дедушка.
Он насмешливо посмотрел на меня и прибавил несколько слов, которых я не понял. Я стоял как вкопанный, ничего не понимая. Через несколько секунд я взглянул на Маттиа. Он тоже глядел на меня глазами, полными слез.
Я сделал ему знак, и мы вышли.
Довольно долго мы шли рядом, держась за руки, не говоря ни слова, не зная, куда идем.
– Куда ты направляешься? – тревожно спросил Маттиа.
Не знаю сам. Куда-нибудь, где мы можем поговорить. Мне столько нужно тебе сказать, а здесь, где так много людей, я не могу.
В это время мы вышли на более широкую улицу, и мне показалось, что я вижу в конце ее какие-то деревья. Мы направились туда. Там оказался огромный парк с большими зелеными лужайками и рощицами молодых деревьев. Лучшее место для нашей беседы трудно было найти.
– Ты знаешь, милый Маттиа, как я тебя люблю, – обратился я к своему товарищу, как только мы уселись в укромном местечке, – и знаешь также, что только из любви к тебе я просил тебя сопровождать меня в Лондон, а потому уверен, что ты не усомнишься в моей дружбе, о чем бы я тебя ни попросил.
– Как ты глуп! – ответил он, пытаясь улыбнуться.
– Ты не смеешься, чтобы я не заплакал, но что за беда – с кем же я могу поплакать, как не с тобой?
И, бросившись в его объятия, я залился слезами. Даже тогда, когда я был совсем одинок, я не чувствовал себя таким несчастным. Наплакавшись вдоволь, я постарался успокоиться. Я привел Маттиа в парк не для того, чтобы жаловаться на свою судьбу. Я думал о нем, а не о себе.
– Маттиа, – сказал я ему, – тебе надо вернуться во Францию.
– Расстаться с тобой? Никогда!
– Я заранее знал, что ты так ответишь. Но нам необходимо расстаться. Уезжай во Францию или Италию – все равно куда, но только не оставайся в Англии.
– А ты? Что же ты будешь делать?
– Я? Я останусь в Лондоне, так как я должен жить со своими родителями. Бери все деньги, какие у нас есть, и уезжай.
– Не говори так, Реми. Если кому из нас нужно уезжать, то именно тебе.
– Почему мне?
– Потому что…
Он замолчал и отвернулся от моего вопрошающего взгляда.
– Маттиа, ответь мне прямо и откровенно, не боясь огорчить меня: ты не спал сегодня ночью, ты видел? Не поднимая глаз, он произнес глухим голосом:
– Я не спал.
– Что ты видел? – Всё.
– И что ты решил?
– Что это были не купленные, а краденые товары. Твой отец ругал пришедших за то, что они стучали в дверь сарая, а не в дверь дома. На это они ответили, что за ними следил полицейский.
– Ты сам видишь, что тебе необходимо уехать, – продолжал я.
– Если надо уезжать мне, то надо уезжать и тебе. Это одинаково необходимо для нас обоих.
– Слушай меня, пойми и не доставляй мне еще большего горя. Если бы в Париже мы встретили Гарафоли и он взял бы тебя к себе, разве бы ты захотел, чтобы я оставался с тобою? Ты несомненно сказал бы мне то же самое, что я говорю тебе сейчас.
Маттиа молчал.
– Разве не так, скажи мне?
– Может быть, ты боишься, что я тоже начну срезать ярлычки с краденых товаров?
– Замолчи, Маттиа! Милый мой Маттиа, замолчи! – И я закрыл руками свое покрасневшее от стыда лицо.
– Ну что ж! Если ты боишься за меня, – продолжал Маттиа, – то я также боюсь за тебя и потому говорю: уедем вместе, вернемся во Францию, к матушке Барберен, к Лизе и твоим друзьям.
– Ты можешь уехать, а я нет. Это мои родители, и я обязан остаться с ними.
– Твои родители! Этот старый паралитик – твой дедушка? Эта женщина, валяющаяся на столе, – твоя мать?
- Предыдущая
- 57/70
- Следующая
