Путешествие на «Тригле» - Сахарнов Святослав Владимирович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
Наконец настал десятый день. Последний день нашего пребывания в доме.
С утра началась суматоха. Звонил телефон. Несколько раз приплывали аквалангисты — проверяли лифт.
Пришел доктор и внимательно осмотрел нас. Он выслушивал Игнатьева, когда с пола на стол прыгнул Кессон.
— И тебя послушаем, — сказал доктор и стал слушать, как бьется у кота сердце.
— Значит, так: в декомпрессионной камере будете трое суток, — сказал он. — И этот зверь с вами. Насколько я помню, случаев декомпрессии кошек мировая наука не знает. Так что ты — первооткрыватель!
Он щелкнул Кессона по лбу.
Котенок пищал и вырывался. Доктор посчитал у него пульс и что-то записал в блокнот.
— Здоровый организм! — сказал доктор. — Больше зверей у вас нет?
Мы пошли провожать доктора.
Вместе с ним должен выйти Немцев. Он будет снимать гидрофоны.
Мы стояли в нижней кабине и смотрели, как одеваются Немцев и доктор.
Кессону не приходилось еще видеть, как одевается водолаз.
Ему не понравилось, что его друг неожиданно стал весь резиновый и блестящий.
Котенок мяукнул.
Доктор опустился по лесенке в люк, помахал нам рукой и скрылся.
За ним полез Немцев.
Кессон завертелся и потянулся за ним.
Стоя по пояс в воде, Немцев говорил с Игнатьевым.
Он просил осторожно тащить шнуры гидрофонов.
Котенок тревожно смотрел на него. Немцев отпустил руки и без всплеска ушел под воду. Его силуэт хорошо был виден на фоне светлого дна.
И тогда произошло неожиданное. Кессон пискнул, перелетел через кольцевой порог и шлепнулся в воду.
Мы с Игнатьевым бухнулись на колени и вытащили котенка.
Кессон шипел, дрожал всем телом и озирался.
— Вот видите, — сказал я, — а еще говорят — кошки боятся воды.
— Так то нормальные кошки, а это — подводная.
Игнатьев завернул Кессона в полотенце и положил на стол. Котенок распутался, сел на лабораторный журнал и оставил на нем мокрое пятно.
— Так он весь перемажется, — сказал я, — и все испачкает!
Тогда Игнатьев полез в ящик с водолазной одеждой, достал шерстяной носок, засунул в него Кессона и повесил носок на лампу.
Носок был толстый, плотный, котенок не мог вытащить лапы. Из носка торчала одна его голова.
От лампы струилось тепло. Кессон сначала ворочался в носке, потом согрелся и уснул.
Когда до нашего выхода оставалось совсем немного, позвонил Павлов.
— Направляю к вам кинооператора, — сказал он. — Будет снимать эвакуацию дома. Если надо, задержитесь на часок.
Мы с Немцевым тут же поспорили: сам приплывет Киношник или его опустят в лифте?
— Конечно, в лифте, — говорил Немцев. — Все-таки известный человек. Снял несколько картин.
Я покачал головой.
— Киношники — отчаянный народ. Они для искусства идут на все. Помню, этому режиссеру надо было на Дальнем Востоке снять битву с осьминогом, так что вы думаете — построили аквариум кубов на тридцать…
— И хорошо получилось?
— Битва? Не очень, — уклончиво ответил я. — Но грандиозное было дело! А еще он корову с парашютом однажды сбросил. Тоже надо было. Для искусства.
Услыхав про корову, Немцев и Игнатьев сказали:
— Ну, орел!
Опять позвонили с берега и приказали: «Встречать!»
Приплыли трое. Из люка появились один за другим Павлов, Марлен и Киношник. Павлов и Марлен поддерживали его под мышки.
— Быстро мы вас? — сказал, отдуваясь, Марлен.
Киношник снял маску, потряс головой и показал на уши: «Не слышу!»
Все трое разделись и поднялись в лабораторию.
Киношник сел на стул и поморщился. Видно, ему здорово давило на уши. Потом он потрогал сердце.
— У нас всего пятнадцать минут, — сказал тусклым голосом Павлов.
Киношник кивнул.
— Я предлагаю снимать так, — сказал Марлен. — Люди складывают постели, вынимают ленты из приборов, просматривают вахтенный и приборные журналы. Затем выход через люк, мы закрываем лифт, лифт уходит наверх. А?
— Что? — спросил Киношник. Он вдруг позеленел и икнул.
— Начинайте снимать.
— Дайте мне пить.
Ему дали стакан воды.
— Где-то должен быть экспонометр, — сказал Киношник. Он вяло похлопал себя по карманам. — Где мой экспонометр?
— Мы не брали его.
— Осталось десять минут, — сказал Павлов. — Вам помочь?
— Понимаете, положил в палатке на стол экспонометр. Японский экспонометр. Я купил его в Токио на фестивале…
— Время уходит! — чуть не плача сказал Марлен.
— Семь минут. — Павлов нервничал. — Если быстро снимать…
— Как же я буду снимать без экспонометра?
Тут наш гость совсем оглох. Минут пять он просидел, хватая воздух ртом.
— Четыре минуты, — сердито сказал Павлов. — Три… Две. Времени осталось, только чтобы надеть акваланги.
Мы проводили их. Павлов и Марлен шли злые и молчали.
— А вы знаете, мне лучше! — сказал Киношник, когда на него надели баллоны. — Может быть, попытаться снять на глазок, без экспонометра?
— Осторожно, не упадите в люк! — мрачно сказал Павлов. — Разрешите, я вас поддержу…
Они скрылись под водой.
С берега позвонили, что лифт у дома.
Мы стали укладывать вещи в контейнер. Поверх вещей посадили Кессона.
— Стойте! — сказал Немцев. — Звонил Джус, просил захватить портфель.
— Ну куда же его? — сказал Игнатьев. — Задавим кота.
Мы оставили портфель и стали по одному выходить. Рядом с «Садко» неподвижно висел в воде белый цилиндр. В нем снизу был открыт люк. Мы забрались внутрь лифта и уселись на кольцевой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу. Контейнер мы держали на руках.
Игнатьев прикрыл люк. Цилиндр качнулся. За выпуклым стеклом маленького иллюминатора побежали пузырьки, начался подъем. Потом цилиндр лег набок, и за стеклом вспыхнул дневной свет.
В стекло струями била вода. Нас буксировали к берегу. Наконец тряска прекратилась, и раздался скрип. Цилиндр везли на тележке по рельсам. Удар!.. Металлический лязг. Что-то скрипело и позвякивало. Лифт состыковали с камерой.
— Можно открывать люк? — спросил Игнатьев. Он так и не снимал наушников. — Есть открывать!
Мы осторожно отодвинули крышку. Раздалось легкое: пшш-шш! Это уравнялось давление.
Через люк по одному мы вышли в камеру.
— Вот тут другое дело! — сказал я. — Какой простор! Ноги вытянуть можно.
Игнатьев уже завинчивал крышку камеры. Сейчас отсоединят лифт, и мы начнем отсчитывать три дня.
КАКОЕ ЯРКОЕ, ВЕСЕЛОЕ НЕБО ВИДНО В ИЛЛЮМИНАТОР!
Небо было затянуто облаками.
Первым делом открыли контейнер и вытащили Кессона. Кот потянулся.
— С этим все в порядке!
Немцев доставал свертки.
— Чье белье?.. Мыло и полотенце… Краски, кисти… Журналы с записями…
Он положил на стол длинную щепку, черную и влажную.
— Это еще что такое? — удивился Игнатьев.
— Кусок палубы затонувшего корабля. Понимаете, я подумал: дерево в воде пролежало столько лет, по нему пробегали матросы, может, топали солдаты. Все-таки историческая щепка. Решил взять. Дома положу на стол. Буду работать и смотреть.
В плоском стекле иллюминатора показалось озабоченное лицо Джуса.
Немцев развел руками и показал на котенка:
— Оставили! Или его, или портфель.
Джус ничего не услышал.
— Скажи ему по телефону.
Немцев взял трубку:
— Не беспокойтесь, пожалуйста, портфель на месте. Он в доме.
Джус недовольно покачал головой.
Начались первые сутки нашего заключения.
Я читал.
Я лежал на узенькой жесткой койке и читал. Когда мне надоедало читать, я думал.
Я думал, как можно использовать записи — звуки голосов рыб? Можно отпугивать рыб от плотин электростанций, от работающих земснарядов… Можно привлекать их к сетям и местам лова…
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
