Люди и куклы (сборник) - Ливанов Василий Борисович - Страница 2

Поезд дернулся, и гости стали уплывать за раму, что-то крича и размахивая руками. Одна Лизон некоторое время еще бежала по перрону, посылая воздушные поцелуи. Но вскоре и она отстала.

Состав набирал ход. Фалеев поправил занавеску и сел рядом с Василием Васильевичем.

– Вот за границей, – сказал Фалеев, – все экспрессы идут абсолютно бесшумно. А у нас… Такое впечатление, что под вагон пустое ведро подвешивают, как под телегу.

Василий Васильевич усмехнулся.

– Нет, серьезно. Вы послушайте! – и Фалеев выставил перед соседями крепкий указательный палец, требуя тишины.

Под вагоном что-то утробно погромыхивало.

– Действительно, похоже, – согласился Василий Васильевич.

– Нет, очень, очень похоже на ведро, – горячо поддержал Фалеева Петя. – Я раньше не замечал.

– А ведь мы с вами знакомы, – Фалеев в упор разглядывал Василия Васильевича. – Вы Бучинский?

– Совершенно верно.

– Вы меня должны вспомнить: Максим Фалеев. Я был на режиссерской практике у… – Фалеев назвал фамилию маститого кинорежиссера. – Фильм «Битва». Вы тогда ставили там конные стычки.

Густые пегие брови старика взлетели на лоб, затем спрыгнули к длинной переносице, стянув лоб глубокой поперечной морщиной, и медленно расползлись по местам.

– Кажется, припоминаю, – прогудел Василий Васильевич. – Очень приятно. – И протянул Фалееву большую белую руку, которую тот быстро схватил и с усилием тиснул короткими крепкими пальцами.

– И мне приятно. Вы на меня тогда сильное впечатление произвели. В седле сидите как бог. Простите… э-э…

– Василий Васильевич, – ревниво подсказал Петя.

– …а сколько вам лет? – ловко обойдя Петину подсказку, спросил Фалеев.

– С вашего позволения, семьдесят шесть.

Фалеев присвистнул и провел ладонью по жесткой щетке своих волос от затылка к носу.

– Ну, вы боец!

Василий Васильевич улыбался, блеклые глаза его светло поблескивали.

– Вон зубы какие, точно у волка, – почему-то обиженно констатировал Фалеев.

– Это что! – пробасил старик. – Вы бы посмотрели, какие еще у меня дома лежат!

Вошла проводница удостовериться, что все уплатили за постели.

– Значит, одно местечко у вас свободно, – и оглядела верхнюю, аккуратно застеленную ничью полку.

Собрала пустые стаканы и пообещала принести чаю покрепче.

Петя решил не обижаться, что его не включают в беседу. Конечно же Максим Фалеев – это тот самый режиссер кино, многосерийные ленты которого Петя неоднократно смотрел по телевизору. А Василий Васильевич… Уж не тот ли это В. Бучинский, автор тоненькой книжечки «Искусство кинотрюка», которую Петя как-то пролистывал в театральной библиотеке? Книжечка была издана ох как давно, и Петя никак не предполагал, что ее автор – живой человек.

Теперь Петю больше всего заботил вопрос о том, чтобы с достоинством занять свое место «под полкой», как выразился иссякший Пороховщиков.

Известный кинорежиссер, старый мастер кинотрюка – и он, Петя Баташов, теперь актер кино. Пусть никому еще не известный, но кто знает? Кино – это такая штука…

Петя встал в проходе якобы для того, чтобы снять с верхней полки свою спортивную сумку, а на самом деле, чтобы еще раз проверить свой внешний вид в зеркале. Клетчатая рубашка, из воротника торчит не очень могучая шея. Уши оттопыренные, красные. Ни тебе кожаного пиджака, ни баса – ничего артистического.

Петя сел на место и с нарочито озабоченным видом стал рыться в сумке, приведя в полнейший беспорядок две пары носков, галстук, рубашку и кулек с домашними сдобами, заботливо уложенные мамиными руками.

На столике в купе появился чай и брикетики сахара в синих обертках.

Фалеев сунул короткую руку в задний карман брюк и поставил на столик плоскую стеклянную фляжку.

– Финь-шампань не по мне, – заявил Фалеев. – Это вот мужской напиток. Как-никак у меня сегодня день рождения.

– Однако без закуски… – Василий Васильевич смотрел на коньячную флягу с сомнением.

– У меня есть! – закричал Петя, поспешно высвобождая из сумки кулек со сдобами. – Мама напекла…

– Опять удача. – Фалеев по-хозяйски заглянул в пакет. – Ваша мама – просто чудо!

– Она у меня ничего, – сказал Петя голосом еще более низким, чем у Бучинского. – Всегда мне что-нибудь даст… на съемку. – И Петя задохнулся.

Фалеев скручивал металлическую пробку уверенной рукой.

– Вы снимаетесь в кино?

– Да, на «Ленфильме», – отдышавшись, отвечал Петя уже своим голосом, стараясь не спешить. – Играю солдата. Новобранца. Главная роль.

– У кого?

Петя назвал режиссера.

– А-а-а…

Пробка никак не давалась.

– Я в прошлом году окончил училище при Нашем театре, – заторопился Петя. – И был принят в театр. Но ничего там за целый год не сыграл. Ничего.

– Как, совсем ничего? – спросил Бучинский.

– Нет, кое-что. Играл труп.

– Кого?!

– Роль трупа. Труп сына героини. Мама два раза ходила смотреть. Честное слово!

Фалеев фыркнул по-кошачьи и повалился на Василия Васильевича, который, прикрыв лицо широкой своей ладонью, затрясся в беззвучном смехе.

– Не верите? – заволновался Петя. – Меня выносили на куске холстины четыре актера. Но после они подали жалобу в дирекцию, чтобы труп заменили. Он, то есть я, тяжелый, а они все пожилые.

Фалеев перестал крутить пробку и уставился в Петино пылающее румянцем лицо округлившимися веселыми глазками.

– Пощадите, голубчик, – рыдающим басом попросил Василий Васильевич.

– Нет, правда! Одноактная пьеса Брехта…

– Хватит! – простонал Фалеев. Он поднялся и крепко растер ладонями багровое свое лицо. – Как вас зовут?

– Петр Артемьевич! – объявил Бучинский.

– Баташов, – добавил Петя.

– Вам надо в комедиях играть. – Фалеев свернул пробку.

– Мне в чай, немного, – подсказал Василий Васильевич, когда Фалеев разливал коньяк.

– Поздравляю вас обоих с моим днем рождения.

Пете уже приходилось пить коньяк, но маленькой рюмочкой. А здесь золотистая плотная жидкость слегка подрагивала в тонком стекле, наполняя стакан почти до половины.

«Держись, Баташов», – сам себе приказал Петя и, чокнувшись со своими спутниками, разом опрокинул коньяк в широко открытый рот.

– Ну кто же так коньяк пьет, молодой человек! – услышал Петя укоризненный бас Бучинского. – Это же благородный напиток, его муссировать надо. – Василий Васильевич выставил вперед губы и задвигал худыми щеками, показывая, как именно муссируют. – По глоточку, по глоточку, а вы, будто кашалот, – ам!

В животе у Пети кто-то маленький и энергичный стал быстро-быстро растапливать печку. И от приятного жара этой печки Петя почувствовал необыкновенную расслабленность в душе и в теле. Петя подумал, что это, может быть, даже очень хорошо, что он опять не встретил сегодня ее, а вот сидит, как равный, с этими симпатичными людьми, такими милыми, необычайно славными, с Василием Васильевичем и Марк… Макс… Максимом Фалеевым, да!

«Ты опьянел», – подумал за Петю кто-то другой, посторонний.

«Ну и что?» – нахально ответил Петя этому постороннему.

– Знаете, – сказал Петя, влюбленно оглядывая своих спутников, – давайте не спать всю ночь. Пусть эта встреча запомнится нам на всю жизнь.

– Круто! – Фалеев скосил глаза на Бучинского.

– Я согласен, – отозвался Василий Васильевич. – По-моему, замечательно придумано!

– Тогда – вперед! – подытожил Фалеев и впился в мамину сдобу.

– А сейчас в театре что-нибудь играете? – прихлебывая чай, спросил Бучинский.

– Я из театра ушел. Совсем.

– И не жалеете?

– Нет. – Петя бодливо затряс головой. – Нет. Не жалею. Знаете, у нас в училище преподавал профессор Сурмилов. Сам я у него не учился, но всегда жалел, что не попал к нему на курс. Вы же, конечно, знаете, какой он прекрасный артист, один из основателей Нашего театра. Ну, вот. Его ученики перед всеми нос задирают: мы – сурмиловцы! Из моего выпуска в театр приняли пятерых: четырех ребят и одну девушку. Она как-то сразу от нас откололась, у нее в театре были свои интересы. А мы четверо держались все вместе. И сидели в одной грим-уборной, на самой верхотуре под крышей. Первый сезон в театре, да еще в Нашем. Знаете, волнения, сомнения. Роль получил только один наш товарищ. Он, счастливчик, нас утешал, как умел: «Это, – говорит, – случайность, что именно мне дали, просто внешние данные подошли. Скоро и вы, ребята, заиграете хорошие роли». Мы, конечно, верили и надеялись. И вдруг однажды в антракте он вбегает в нашу грим-уборную, глаза сияют, рот до ушей.