Стёртые буквы - Первушина Елена Владимировна - Страница 33

Тем временем Андрет понял, что несмотря на триумфальный успех экспедиции кое-что так и осталось не проясненным. Он вернулся к яме, где были сложены припасы Нея, снова поднял хлеб, поднес его к самому носу и принюхался. Сначала ему казалось, что хлеб просто тронула плесень, но ничего подобного — он лишь немного засох, зачерствел, но не успел заплесневеть. И тут Андрет узнал запах. И, хотя его изумлению не было предела, он сразу понял, как надлежит поступить.

Разломив хлеб, он сказал, нарочито повысив голос так, чтобы слышали все:

— Вот здорово! А я как раз по глупости с собой ничего не взял, проголодался как зверь, думал до дому не дотяну. Кого-нибудь угостить?

И, не дожидаясь ответа, отломил здоровый ломоть и принялся жевать. Больше желающих перекусить не нашлось, да Андрет на это и не рассчитывал. Люди стали собираться в обратный путь. Ксанта, как раз соскочившая в воду, чтобы помочь столкнуть лодку услышала слова Андрета и на мгновение замерла, но не решилась даже обернуться и посмотреть на него, чтобы не испортить ему спектакль. Она-то прекрасно понимала, к чему он клонит, и ей это страшно не нравилось, но возразить не посмела. У нее давно уже не было права давать ему советы или удерживать от чего бы то ни было. Оставалось только терпеть и рлядеть в оба.

«Не надо быть таким храбрым! — молча взмолилась она. — Не надо, пожалуйста! Я не хочу снова за тебя бояться!»

Поскольку Ней был явно не в себе, Элара не решилась взять его обратно в свой дом, и парня отвезли прямиком в Храм Осени — самое место для человека, которого свел с ума Лес. Ксанта и Элара, разумеется, отправились с ним. Кэми дожидалась мужа на пристани. Она отвела его домой, накормила ужином и, выслушав всю историю, робко сказала:

— Мне, наверное, тоже надо в Храм сходить. Горихвостка перепугается, а эта, новая, чужачка, не знает, что здесь и как. Ее ведь Шипуля и обидеть может.

Шипулей в Дивном Озерце прозывалась с юных лет Киели — жена Осви. Шипуля — это из старой загадки: «Из куста Шипуля — за ногу Ца-пуля». И хотя Андрет не сомневался, что Ксанта без труда справится с дюжиной таких Шипуль, Кэми он, разумеется, отпустил и велел не возвращаться до утра.

— Не хочу, чтобы ты по темноте шаталась. Переночуй в Храме, а то и дальше оставайся, если будет нужна твоя помощь.

— Какой ты у меня добрый! — вздохнула Кэми.

Когда она ушла Андрет кинул по куску мяса котам, чтоб не приставали, а себе нацедил молодого вина, разбавил его наполовину водой и улегся на кровать — его уже клонило в сон, как-никак набегался за день изрядно. Наевшийся Проглот тут же возлег рядом, сунул башку Андрету подмышку и заурчал. Плюшка берегла брюшко, а поэтому предпочла спать на сундуке.

Казалось бы, кому как не Андрету сладко спать сегодня ночью? С чувством выполненного долга. Но сон не шел. Вместо этого откуда-то исподтишка, из позвоночника, начала подкрадываться головная боль, запустила в виски тонкие липкие пальцы, как следует сжала, потом уползла в желудок. Андрет чувствовал себя мерзко — во рту было сухо, как в пустыне, голова уже по-настоящему раскалывалась, к горлу подкатывала тошнота. Чего-то подобного он и ожидал, но теперь, пожалуй, был и сам не рад. Он подумал о Ксанте — если с ним что-то случится, сумеет ли она догадаться о том, о чем догадался он? Если нет, это по-настоящему мерзко — хуже не придумаешь. Получится, что он завалил все дело и здорово подвел парня только из-за того, что не смог разобраться со своими женщинами. Нечего сказать, достойный финал. И все-таки он не мог себе позволить слишком много времени проводить с Ксантой. Это было бы предательством Кэми, а уж она точно такого не заслужила. Она знала, что ее не любил первый муж, — зачем ей знать, что не любит и второй? В конце концов не она же все так запутала!

«Прости, Кэми, — думал он. — Наверное, ты все равно бы не смогла понять, даже если бы я тебе рассказал. Она дала мне яд, когда я хотел умереть. Это связывает навсегда. Не так, как брачная клятва, но тоже навсегда».

Он осушил кувшин и поплелся на кухню зачерпнуть себе еще воды. Проглот с возмущенным мяуканьем спрыгнул на пол и побрел к подружке на сундук.

Андрет стоял на кухне над ведром, тщетно силясь вспомнить, зачем он сюда пришел, и тут услышал негромкий стук в дверь. Он поднял голову. С дверью творилось что-то странное — она ходила ходуном, распахивалась, хлопая об стену, показывала на секунду черный непроглядный клочок ночи и тут же затворялась вновь. И одновременно он видел ту же дверь, спокойно стоящую на своем месте, — петли неподвижны, засов наброшен. Однако Андрет вновь не удивился. Он уже догадывался, что ждет его за дверью, и хотя идти не хотелось, понимал, что никуда от этого не деться. Он откинул засов, взялся за ручку двери, рванул ее на себя. По ту сторону порога царствовал ослепительный весенний день, по эмалево-синему небу плыли клубящиеся облака, перед Андретом лежала каменистая земля с кустиками весенних первоцветов между камнями, вдали вздымалась к небу гора, за нею сверкало море. Чуть в стороне, среди осыпанных мелкими розовыми цветами кустов, можно было различить черный вход в пещеру. Андрет переступил порог и почувствовал, как земля дрожит и ходит под ногами — вверх-вниз, короткими судорожными рывками, словно грудь человека, который видит кошмарный сон.

Он родился к северу от Мешка на Божьем носу (или, как говорили иные, Шеламском Когте) — длинном каменистом полуострове, будто крепко вцепившемся когтями в морское дно. Морю, кстати говоря, это не нравилось, и оно нередко поджимало свой живот, горбило шкуру, и тогда земля качалась, а берега лизали огромные волны. Но потом все заканчивалось, и уцелевшие люди вновь принимались за работу: разбирать старое, строить новое. Они были скорее терпеливы, чем упорны, скорее выносливы, чем сильны, и предпочитали оставаться на родной зыбкой земле и не высовывать нос в чужие владения. И на то были свои причины.

Полуостров защищал и Мешок, и огромную бухту, над которой царствовала Венетта, от северных ветров, а вот ему самому почти ничего не досталось — дорогих металлов здесь не было, на скалах ничего толком не росло, а ветра и течения устраивали вокруг полуострова такую свистопляску, что ловля рыбы становилась смертельно опасным занятием. Да и сама рыба, не будь дурна, норовила откочевать в мирные воды Подветренной бухты или забраться подальше на север, в илистые реки Уст Шелама. Повсюду вокруг полуострова были разбросаны мириады каменистых островков и подводных скал, так что городские гавани не могли принимать корабли солиднее рыбачьих баркасов. Видно так уж получилось, что испокон веков на Божьем носу поселялись только растяпы, которых не брали на свои корабли пираты Венетты, и которые сами не решались устроиться на островках у Уст Шелама или в самом его Чреве, среди бескрайних и непроходимых болот. Так что жили тем, что море посылало, — пытались ловить рыбу, пытались бить тюленя, когда он по весне шел в Уста Шелама, пытались прокормиться со скудных огородиков, были великими искусниками по сбору водорослей и разного рода ракушек, слизняков, гусениц и птичьих яиц, но все равно по большей части голодали. Поэтому чтобы хоть как-то выжить на Божьем носу, надо было не только честно трудиться от зари до зари, но и по мере возможности тянуть деньгу с жителей более благодатных мест. И люди с Божьего носа скоро это смекнули. Раз уж нельзя было прославиться могуществом и роскошью, они решили прославиться святостью. И преуспели. Почти в каждом из двух с лишним десятков городков, приютившихся между скалами полуострова был свой знаменитый Храм — где на высокой скале, где на острове, где в глубокой пещере. Здешние камнерезы достигли небывалого мастерства, являя лик божества то из скалы, то из одиноко стоящего камня, то из причудливого натека на стене грота. При этом они вовсе не гнались за роскошью. Со стен храмов Божьего носа боги взирали на людей во всей своей первозданной дикости, нередко звериными или птичьими глазами, и внушали такой трепет, какого никогда не удавалось породить в людских душах деревянным раскрашенным изваяниям из храмов Мешка или Королевства. И люди все чаще приходили и приплывали на Божий нос из самого дальнего далека, и верили, что сбивая ноги об острые камни этой земли, они очищаются и приближаются к богам настолько, насколько это вообще возможно. И города Божьего носа богатели. Ведь насколько ни приблизься человек к божественной ясности, а все равно природа берет свое, и ему надо где-то спать, что-то есть, надо чтобы кто-то водил его по храмам и рассказывал о здешних чудесах, а также ему надо что-то увезти с собой — для семьи, для друзей и для самого себя на память о своем паломничестве. А потому обитатели Божьего носа скоро стали забывать вкус улиток и гусениц.