Ступени в вечность - Минич Людмила - Страница 63

Надо его успокоить, чтобы топал наконец отсюда.

— Боязно, конечно, — Маритха вновь зевнула, — да я как-нибудь перетерплю. Понимаю же: мне туда с тобой дороги нет. Обратно полдня да опять оттуда… — Она покачала головой. — Нет, меня и так ноги не держат. А без припасов мы и двух дней не протянем. Ты, главное, скорее возвращайся.

Какие же длинные речи приходится держать, аж язык к концу заплетаться начал! Да уйдёт он когда-нибудь?

— Так-то оно так… Да боюсь я, заснёшь и замёрзнешь. Погоди-ка…

Он скинул свой мохнатый арчах, свернул, разложил его за выступом скалы, приподнял Маритху, принялся устраивать сверху. Только сейчас она увидела, что Тангар избегает ступать на левую ногу, штанина на ней свисала лохмотьями, плохо различимыми из-за длинной шерсти аинче. Раньше она даже не замечала, что спутник хромает.

Он придирчиво оглядел дело рук своих. Спохватившись, отстегнул ещё флягу от поясного ремня, протянул ей:

— Тут чуток воды осталось. Так не холодно?

Маритха печально улыбнулась, едва протянула руку навстречу. Зачем ей теперь вода? Ему бы нужнее, но пришлось принять и этот дар, и девушка благодарно кивнула:

— Мне всегда тут холодно. А ты как же?

Тангар махнул рукой.

— Мне идти надо, а на ходу не очень-то замёрзнешь. Да и день тёплый будет, хороший, А там я чего-нибудь себе найду.

— А если не найдёшь?

— Не найду, так и говорить нечего. Тогда наше дело пропащее. Если к утру не вернусь, зови Великого Равангу. Слышишь? Зови кого угодно, на меня уж не надейся. Поняла?

Маритха содрогнулась. Может, правда Великого позвать? Она-то ладно, а ведь Тангар ни за что пропасть может, пока туда-сюда ходить будет. Да ещё хромой.

— Чего трясёшься?

— Ничего, — насилу выговорила она.

Коль Раванга его с Маритхой отправил, коль за ним приглядывает, то пропасть не даст, позаботится. Таких верных людей, как Тангар, ему немного найти доведётся.

Хранитель все ещё медлил. Видно, не было в нем уверенности, что женщина с равнины до ночи продержится. А то и до утра придётся, до последнего срока.

— Ты старайся не спать, — сказал он, и сам понял, как глупо получилось. — Или давай я посижу, коль уже больше не можешь. Потом пойду, к вечеру, тогда обернусь к завтрашнему полудню.

— А что, до полудня камни есть будем? Иди, если решил. Скорее вернёшься.

Этот глупец все топтался над нею!

— И пошёл бы, да сердце не на месте. Боюсь тебя оставлять. Ведь если что…

— Великий тебе спасибо не скажет, — криво усмехнулась Маритха, едва держа глаза открытыми. — Скажет, не сберёг… Это тебя заботит?

Тангар сверкнул глазами.

— Однако дура ты!

— Это точно, — устало смежила она веки. — Дура. Иди. Не тревожься. Мне-то ни за что не дадут пропасть. Себя побереги.

Услышала, как он двинулся прочь. Глянула сквозь щёлки. Никого. Хранитель уже исчез за выступом, закрывшим от неё спуск в пещеру. Наконец все шорохи затихли. Маритха осталась одна. Навсегда.

Главное, это настрой не потерять, поняла она. Не бояться, в жалость не удариться — там и до слез недалеко. Зачем зря мучиться?

Зуб на зуб уже не попадал, пальцы заледенели. Несусветным усилием девушка вытащила руки из-под тёплого арчаха, который согревал её все меньше. Тангар на диво заботливый, даже свой арчах оставил, но ей все равно против здешних холодов не продержаться. Рано или поздно Маритха заснёт, так что лучше рано. Надо только дрожь не замечать, и она пройдёт, уснёт в стылом воздухе вместе с хозяйкой. Будет спокойно, тихо… Так лучше, чем треснуть пополам в клешнях горакха. Так лучше, чем орать меж каменных жерновов с выпученными от боли глазами. Что бы ещё ни приготовили Бессмертные, больше им над ней не измываться. Она их обманула… Она сдалась…

Холод охватывал её все больше, но девушка старалась не противиться. Лишняя борьба — лишняя боль. И лишний страх. Он непрошено напоминал о себе, вился вокруг облачком от её дыхания. Он силился заставить Маритху вскочить, бежать за хранителем, вернуть его. А вот и не выйдет. Она сама отправила Тангара подальше от соблазна, теперь уж не догнать её слабыми ногами, не вернуть. Раньше вот думалось, что, если решиться без поворота, если отсечь все нитки, страх уйдёт. Но нет, тут он, тупой, придушенный, но живой. Ещё какой живой. Ничего, только бы пережить этот холод, эту тряску, и все уйдёт. Сейчас визжать и метаться — ей же хуже.

Дрожь, треплющая девушку, помалу улеглась сама собой, сменилась оцепенением. Маритха даже не заметила когда. Стало уютно. Тела больше не было, вот ведь странно, только где-то внутри что-то живое… приятно зудело, что ли? Гудело? Переливалось? Пело? Наверное, все вместе. Оно расползалось, теряя форму, заполняя все вокруг, весь мир. Последние обрывки мыслей тонули в этом нечто. Поднимались, мимолётно беспокоя Маритху, и тут же уходили в бесконечную даль.

Тангар… он придёт, а она тут… Раванге на руку её смерть… Тангар не заслужил… И Тёмного она перехитрила… Теперь никаких дверей ему не открыть…

Обрывки убегали, наступала тишина, но они опять возвращались. Какая-то тревога держала Маритху, не давая до конца забыться. Какая-то последняя забота мешала отпустить свою Нить.

Нить… Вот она какая, эта Нить. Она так сияет, так ласково дрожит… вплетаясь в общий шелест этого мира… будто и вправду поёт. Нить… нет ничего прекраснее и… ценнее… Она пронзает все и движется сквозь… Моя Нить.

Зачем он ворует чужие Нити? Ну зачем? Это хуже, чем просто убить… это хуже всего на свете. Он держит её, крепко держит, а Нить не может не двигаться, не течь. Не может… Куда ей тогда девать свой свет, свою силу? Как остановить свою песню? Как остановить неостановимое? Как можно заключить то, что вечно тычет вовне? Собственный свет разорвёт её, разметает по миру, малыми песчинками раскидает, если не… если не отдать ему свою силу. Тому, кто держит. Тюремщику. Без конца отдавать и отдавать, все до последней капли, или сгинуть навсегда. Пока не исчезнет тюремщик.

Нитям не больно, им тесно. Больно людям. Невыносимо. Они не живут, не помнят, не дышат, они вечно ищут потерянное и не находят. Пока не исчезнет тюремщик.

Это их боль её не отпускает, зацепила крючком за сердце и держит. Это проклятое знание, Маритха, не даёт тебе уйти. Это человек по имени Аркаис спас тебя от смерти, чтобы мучить. Нитям не больно, им тесно, а это хуже боли. Какое тебе дело до чужих Нитей? Они сами виноваты.

Да, они сами виноваты. Никто другой, только сами.

Неужто это её слова?

Слова-то её, а вот песня другая, чужая. Вплелась в её струйку и проглотила. Слишком полная, слишком мощная, чтобы Маритха могла противостоять. Слишком красивая, чтобы можно было не услышать.

«Ты сама сказала, сама поняла».

Нет, она совсем не хотела…

Глупые мысли, как маленькие песчинки, отлетали в сторону. Оставалась песня, а она гудела только о том, что есть. В ней пелось о том, чего на самом деле хотела Маритха, потому что эта песня и есть… она сама.

«Они сами виноваты».

Ты тоже, чёрный Аркаис, ты тоже.

«Быть может. Но кто их принуждал? Не я».

Ты искусен, мне ли не знать. А соблазн велик.

«Нет закона, чтобы не соблазнять. Нет закона, чтобы не соблазняться».

Ты страшен.

«Я не страшен».

Маритха невольно вплелась в этот странный разговор. Мир вокруг между тем обретал очертания, уплотнялся. Вот проступила знакомая комната, знакомое длинное одеяние… До боли знакомые тонкие пальцы играли в непонятную игру над свечой. Только вот лицо… Другое, почти ничем не схожее с тем, что ей запомнилось. Осталась лишь жёсткая усмешка. Но и она изменилась.

Теперь он был огромен, под самый потолочный свод. И обличье под стать, точно вырезанное из кости искусным мастером — прямые, тонкие, нездешние черты. Безупречное, как его Нить, как его Песня.

— Ты…

Она может говорить! Это она или не она?

— Это ты?.. Откуда? Я помню: была пещера, холод, тишина и смерть…

Ведатель кивнул. Его новое лицо слишком быстро менялось, не уследишь. Как ураган.