Озорники - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/57
• Следующая

Броня открыла глаза и долго моргала, продираясь сквозь сон к свету. Она пошарила рукой, ища очки у изголовья. Что-то мягкое и горячее уткнулось ей в пальцы. Блестящие, темные, огромные глаза Рустема плавали возле ее плеча. Она спала у него на руке и сейчас, трудно возвращаясь в себя, старалась припомнить, как она оказалась здесь. Когда заснула?

Броня вскочила на ноги.

— Ах ты ёрш-гаврилка! — закричала она, почуяв в сердце жалость к этому взлохмаченному страдальцу. Он чуть ли не всю ночь неподвижно лежал, оберегая ее сон, не смея шевельнуть рукой, и вот был наказан за свою воспитанность. — А ну, пошевели пальцами!..

В глазах Рустема еще качались ночные сны. Он мотнул головой, губы страдальчески кривились. Пальцы не повиновались. Броня взяла его за руку, энергично развернула к себе ладонь и стала растирать пальцы. У нее были цепкие руки массажистки, они умели делать больно. Рустем чуть не всхлипывал. Рука, вялая, бледная, порозовела и ожила — пальцы растопырились. Он дул на них, корежась от колотья. Броня перехватила его руку повыше запястья и долго трясла ее, пока боль в пальцах не прошла.

— Хороши же мы будем, когда объявимся в лагере, — рассмеялась Броня. — А какие пойдут разговорчики! Ради чего, собственно, мы придумали эту романтическую ночь с грозой и дождем?

Рустем взял ее за руку и, припадая, повел по тропе. Метрах в десяти, за скалистым выступом, в глубокой пещере, замаскированной кустами и лапником, темнел грот с извилистым входом.

Опираясь о стену, Рустем осторожно пробирался вперед. Он приоткрыл завесу из плюща, остановился, поджидая Броню.

Некоторое время они стояли, привыкая к сумеркам, пока не рассмотрели в глубине пещеры скрюченные фигуры, по самые макушки спрятавшиеся в спальных мешках. Из одного мешка торчали длинные девчоночьи волосы.

Обращал на себя внимание хлам, собранный, очевидно, в разные исторические эпохи. Диковинные коренья, звериные маски, дуплянки разных размеров, сиденья из корчеванных пней, рога архаров, выбеленные временем кости животных — все эти вещи словно пришли сюда из прошлого.

А вот транзисторный приемник, гитара, удочки, фотоаппарат, бинокль, пневматическое ружье с не меньшей безусловностью свидетельствовали о том, что здесь жили наши современники. В свою очередь, помятый горн, кухонные судки, санитарная аптечка, авиамодели, лобзики и теннисные ракетки наводили на подозрения о каких-то нелегальных торговых связях с пионерским лагерем.

Кто же все-таки они, лежащие здесь в позах летаргического сна? Кто они, эти пришельцы из неизвестности, захваченные ошеломляющим сном бессмертия, возможным только в детстве, когда у людей нет прошлого и вся их жизнь — нетерпеливое будущее?

Над пещерными людьми стояла Броня, как судья. Глаза ее щурились уничтожающей любознательностью. Губы змеились в торжествующей ухмылке охотника, настигшего зверя. Эти пещерные жители, эти романтические разбойники местных лесов, о которых ходили легенды, эти устроители лесных пожаров и диверсанты, совершавшие набеги на лагерь, эти лесные партизаны, имевшие свою агентуру среди сельской и лагерной ребятни, — вот они, оказывается, где обосновались!

— Все это экзотично, мальчики, но вам придется прекратить хулиганское своеволие. Вам придется оставить ваши дикарские штучки. Ха-ха, недурно устроились! И все же, не пора ли вам вставать? Уже была побудка, детки, петушок пропел давно! Ха-хо-хэ! Эй-ой-ай!

Резонанс еще катил звуки куда-то в глубину подземелья, еще не вернулись эхом последние восклицания, как Рустем схватил Броню за руку и потащил, дергая ее и волоча, как тянут за веревку упрямую козу. Он шел, не разбирая дороги, вытолкнул ее на скалистую площадку, со свистом развернул ее, как пастух раскручивает бич, дернул на себя, но тут же оттолкнул, глядя на нее побелевшими глазами:

— Как ты смела? Да кто тебе… д-д-дал право? Они… здесь… свой космос… будущее… А ты одним… Какая подлость… Это же убийство… Да это ведь… Ах… Что же это такое… Показать… А ты во зло… Безумие… Но ты не смеешь… И ты мне клятву… Слышишь?.. Я привел тебя сюда… Но ты ничего не увидела… Ты молчишь… Я сказал..

Это был какой-то безумный бред, ужасный, дикий, ни с чем не сообразный. Броня кусала губы от стыдной боли, от беспардонной этой выволочки. Она хотела кричать от страха, но кто бы ее услышал здесь, кроме этих ребят, в защиту которых вопил этот взбесившийся кавказец? Ведь он же мог убить ее! Ведь от него не знаешь, чего ожидать! Вспышка его была как удар из-за угла, как свист оплеухи. Все существо Брони было потрясено обидой, как это бывает в детстве, когда кажется, что избавление — только в смерти своей или обидчика. Без повода схватить, протащить позорно и потом… этот бессвязный бред…

На счастье, эта детская обида, короткая, как вздох, опалившая ее, тут же погасла. Опустошив себя безумной тирадой, Рустем вдруг увял, глаза погасли в муке стыда. Весь обмякший, он повернулся и побрел вперед, жалко ссутулясь и проваливаясь, — увечный мальчик, больной, несчастный. Обида, не чувствуя сопротивления, выдохлась. И только тогда Броню осенило: в то время как она безмятежно спала у него на руке всю эту странную ночь, из нее, из этой ночи, шли безумные, непонятные слова о каком-то мире, космосе, будущем, и что между Рустемом и ребятами существует тайная связь, о которой она, Броня, не ведала, потому что отгородила себя стеной, а он жил в одном с ними мире, и ей он, этот мир, был непонятен и чужд.

Внезапное раскаяние пронзило ее. Спотыкаясь, Броня побежала за ним, обессиленная боязнью встретить ненависть.

— Рустем! — жалобно, со всхлипом позвала она и остановилась. — Рустем!..

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

УЗНАВАТЬ ЧЕЛОВЕКА

Недалеко от лагеря их встретила Лариса Ивановна. В руках у нее был большой букет полевых цветов, блестевший от воды.

— Доброе утро, молодые люди! — сказала она, оглядев Рустема и Броню припухшими великодушно-понимающими глазами. — Прямо-таки безумство с вашей стороны ходить в мокрый лес без плащей и сапог!

Она была в болонье и тугих резиновых сапожках, тяжело дышала, вся еще розовая от напряжения. Все знали о ее слабости — по утрам делать зарядку на лесной лужайке за лагерем, собирая цветы. Наклон — ромашка, наклон — лютик, наклон — колокольчик, и так далее. Таким образом ей удавалось сохранить фигуру. Так ей казалось.

Броня уже успела прийти в себя. От жалкой растерянности, вызванной объяснением с Рустемом, не осталось и следа. Она вздернула голову с видом бойцового петушка. Она не любила Ларису Ивановну и не скрывала этого. Губы ее насмешливо дрогнули.

— Какой же вы собрали сегодня урожай?

— Сорок три цветка — не так уж мало, учитывая мою комплекцию, — усмехнулась Лариса Ивановна, бросив иронический взгляд на растрепанную косу Брони. — Наверно, в лесу после дождя много грибов? Почему же я не вижу ваших корзинок?

— Мы не искали грибов, — сухо сказала Броня.

— Что же вы искали, если не секрет?

— Вы угадали — это секрет, — сказала Броня и пошла, не оглядываясь. А Рустем топтался на месте, конфузливо улыбаясь. Вид у него был совершенно потерянный и жалкий.

— Ах, молодежь, молодежь! — вздохнула Лариса Ивановна, ласково оглядывая Рустема, и неясно, чего было больше в ее словах — зависти к молодости или осуждения за столь неурочную вылазку в лес. — Что же вы стали? Или вы хотите помочь мне собирать букет? Идите догоняйте свою барышню. И потом, не забудьте, что надо уже будить ребят…

О ночевке в лесу никто разговора не поднимал, и за делами дня Рустему и Броне стало даже казаться, что это было не с ними, а с кем-то другим. Ни словом, ни взглядом они не вспоминали ни о ночи в лесу, ни о диком объяснении, хотя им не раз, обсуждая отрядные дела, приходилось вступать в разговоры. Казалось, все пройдет без последствий, но на следующее утро Лариса Ивановна перехватила Рустема возле столовой.

• Предыдущая
• 25/57
• Следующая