Горячие гильзы - Алексеев Олег Алексеевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/32
• Следующая

Лица бегущих были испуганными, глаза горели злобой. Немцы не кричали, не пели, крепко сжимали оружие.

От пяти конвоиров вскоре осталось лишь двое. Я так и не понял, куда делись остальные. Где-то совсем рядом начали бить орудия — наши или немецкие, было непонятно. Догадались лишь наши конвойные. Старший что-то прокричал младшему, и оба немца нырнули в лесную чащу. Колонна остановилась, люди бросились врассыпную…

Мать хотела укрыться в лесу, но её остановила тётя Паша:

— Будь что будет, пошли назад. От судьбы не спрячешься.

И мы двинулись: впереди — тётя Паша с козлом и козой, чуть сзади — мать с коровами, следом — мы с Серёгой и Саша с Машей. Женщины спешили, и мы, дети, едва поспевали за ними…

Вошли в знакомую боровину. Снег был распахан гусеницами танков, на снегу лежали пустые зелёные ящики. Немцев в боровине не было видно.

Неожиданно из-за поворота вылетели белые фургоны, запряжённые парами буланых коней. В фургонах были солдаты в тёмной одежде.

Нужно было бежать, прятаться, но мы так устали от войны, что страх смерти пропал…

Вот уже повозки рядом. На бортах — какие-то цифры, фигуры медведей. Да, фургоны были немецкие. Но в них сидели русские солдаты — в серых шинелях с зелёными погонами и в ушанках с алыми звёздочками.

Бросив скотину, мать и тётя Паша побежали навстречу повозкам. Обе плакали и протягивали к бойцам руки. Что-то случилось и со мной — силы покинули вдруг, сел на снег, зарыдал… Пришли наши, а значит, и прежняя жизнь придёт, и отец вернётся, если его не убили.

Каким-то чудом у фургонов первым оказался Серёга. Его подхватили сильные руки, и братишка устроился рядом с возницей. Мать и тётя Паша обнимали бойцов, плакали. Автоматы у наших солдат были такие же, как у партизан, только не такие новые…

С головной повозки спрыгнул наземь офицер с двумя звёздочками на погонах, расстегнул планшет, посмотрел на карту.

— Из какой деревни? — спросил командир у матери.

— Мы не из деревни, из лесного лагеря.

— Черненко, повезёшь женщин и детей, куда покажут. Бойцам пересесть в другие повозки. Быстро!

— А как же скотина? — заволновалась тётя Паша. — Может, я погоню?

— Не надо, — сказала мать. — Вон у меня какой парень вырос! Поручим ему.

Бойцы весело заулыбались, и я почувствовал себя героем.

Узлы и люди мигом оказались в глубоком фургоне, повозка рванулась, укатила в сторону наших холмов. Остальные повозки умчались туда, где били орудия, — конечно же, наши.

Я остался один, в боровине было тихо и студёно. Взял хворостину, погнал животин. Коровы пошли послушно, Яков хотел свернуть в лес, но побоялся, что огрею хворостиной, поплёлся рядом с козой.

Снег вокруг был изрыт воронками. Рядом с зимником чернел телефонный резиновый кабель, желтели стреляные гильзы от крупнокалиберного пулемёта. Около дороги стоял ящик с патронами к новому немецкому автомату. Патроны были чуть покороче винтовочных, зелёные, с белыми пулями. Чего только не бросила у дороги война: противогазы в жестяных коробках, пустые пулемётные ленты, мины всевозможных систем, шашки тола, мотки бикфордова шнура…

Я на ходу набил карманы патронами, сунул за пазуху моток бикфордова шнура.

Моё стадо увидело ворох сена, брошенный у дороги. Все четыре животины бросились к сену, не обращая внимания на мои крики. Сена было много, и я понял, что, если стадо меня не послушается, нам придётся ночевать под чистым небом. К счастью, у меня был коробок спичек. Я отрезал перочинным ножом полуметровый кусок бикфордова шнура, достал спички, поджёг… Шнур зашипел, будто испуганная змея-медянка.

С горящим шнуром я подбежал к скотине. Свирепый Яков первым бросился наутёк, за ним едва поспевали коза и коровы.

Вот и наше озеро. Пожарища лежали под снегом, казалось, никогда не было нашей деревни, никто не жил на тихом месте рядом с водой и лесом…

В нашей землянке были выбиты стёкла, но мать хитро соединила осколки, заткнула просветы мхом-белоусом, и ветер перестал гулять по жилью. Потом мать затопила печку, сделанную из бочки из-под горючего, и я наконец смог отогреться.

Прибежал Серёга, позвал меня смотреть наших лыжников. Бойцы мчались так быстро, что я не успевал рассмотреть их лица. И лыжи, и одежда были белыми, автоматы обмотаны бинтами.

Из леса приехала агитмашина, а следом за ней — грузовик с кухней на автомобильных колёсах. Повар дал мне ломоть хлеба и полкотелка супа. Еду предлагали каждому, кто просил. Серёга не знал, как просить, испугался, что останется голодным и заплакал. Тогда повара дали ему целую буханку хлеба и полведра супа.

— Мне этого и не съесть… — растерялся братишка.

— А ты на завтра оставь! — посоветовал повар без улыбки.

Я стоял под елью и думал об отце. Пробовал представить его убитым — и не мог представить. Вспомнил, как ставили сети… Отец щурится, на лбу — дрожащая капелька воды. Попалась большая щука — папа ликует: «Ага, утиный нос, больше не будешь гонять плотву!»

А как наш отец работал!.. Я часами мог любоваться тем, как он ладит комягу или скворечник, отбивает косу, рубит дрова.

Вдруг я подумал: «Вернулись наши — и отец вернётся!»

Вместе с освобождением пришла весна. Утром под окном нашей землянки токовали тетерева. Над мшарами шли косяки диких гусей. Таял снег, между ёлок цвели подснежники.

Всем поскорее хотелось вернуться туда, где так хорошо жилось до войны. Один из холмов был изрыт окопами, а в венце его теснились бункера. Когда партизаны разгромили все комендатуры в округе, фашисты укрепились на холме. Подножие его было заминировано.

Бойцы-сапёры убрали мины, раскатали накаты на бункерах, откопали срубы, сняли тесовую обшивку. То, что должно было служить войне, пригодилось для мирной жизни. На старых фундаментах один за другим поднимались дома. Строили, как в древние времена, с одним топором и долотом, без железа. Форточки в рамах не открывались, а сдвигались.

Ни свет ни заря прибежал запыхавшийся Саша Андреев:

— Школу строить начали. Сапёры. Своими глазами видел!

— А где? — спросил я. — На каком месте?

— Около озера. Помнишь, там фундамент был. Говорили, от барского дома. Где мы с тобой землянику собирали.

— А кто учить будет?

— Иван Матвеевич — в старших классах. А в младших — наша Нина. У неё пистолет есть, неисправный. Называется парабеллум. И медаль «За отвагу». А у Саши Тимофеева — «За боевые заслуги».

— И автомат у него?

— Нет, без оружия вернулся. Учиться будет, вместе с нами…

— Воображает, наверно?

— Нет, он не любит говорить про войну. Как пришёл — сразу на озеро. Знаешь, какой крупной плотвы наловил? Во!

— А меня в школу возьмут? — подошёл к нам с Сашей Андреевым Серёга.

— Возьмут, только не теперь, а осенью.

— Откуда ты всё знаешь? — прищурился братишка.

— Нина списки составляла, сам видел!

Не долго раздумывая, мы побежали смотреть, как строится школа.

Лёд на озере ещё не дотаял, через закрайки были переброшены кладины. На льду темнели фигуры рыболовов. Вместе со всеми был Саша Тимофеев — мы ему помахали руками, а он в ответ подбросил белую кубанку.

Школу крыли щепой, ещё не потемневшей от дождей и снега, белой-белой. Такими же белыми были и рамы, в которые уже вставили стёкла. Осмелев, мы с Сашей Андреевым зашли в помещение. Пол в коридоре и классах был ещё не покрашен. Всюду лежали вороха стружек, пахло смолой.

В небольшой комнате была печь с вмурованным в неё зелёным котлом от военной кухни. Бак для воды тоже был военным, ковш — из немецкой каски.

Не хотелось возвращаться в лес, и мы с Сашей до темноты играли на берегу озера среди траншей и окопов.

Ночью Саша вновь примчался ко мне.

— Нина учебники из города привезла. И книги всякие, и карты!

В землянке Андреевых горела трофейная карбидная лампа с белым шаром, похожим на антоновское яблоко. Мы с Сашей присели к столу, принялись рассматривать принесённое. Тут были и буквари, и учебники «Родная речь», и хрестоматии для старших классов, и задачники, и прописи — глаза разбегались. От учебников пахло краской и лесом — как и в довоенное время. А вот и книжки для чтения — целая гора!

• Предыдущая
• 30/32
• Следующая