Горячие гильзы - Алексеев Олег Алексеевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/32
• Следующая

— А что, и пойду. Только куда денешь этих ухарей? — Мать показала на меня и перепуганного брата.

— Отправим в тыл. Мы уже много детей отправили. Живут теперь в детских домах, учатся… Вернутся скоро. Армия уже рядом… Ждём самолёта. И раненым места хватит, и вашим мальцам.

— Что ж, согласна. Собирайтесь, парни!

Я снял с гвоздя свою сумку. Серёга достал из-за печурки картонную коробку с гильзами, спрятал за пазуху.

Принесли рацию — тяжёлый зелёный ящик, поставили на стол. Радист надел чёрные наушники, принялся вертеть какие-то рукоятки. Командир сидел рядом, видно было, что он волнуется…

— Просить большой? — Радист коротко глянул на командира.

— Большой. «Этажерка» и половину раненых не возьмёт. Транспортный надо.

— А лететь далеко? — подошёл к командиру братишка.

— Далеко. Но самолёт летит быстро.

Послышался глухой ровный гул.

— Уже прилетел? — спросил у командира Серёга.

— Нет, это немецкие машины… Где-то за озером.

Мне стало страшно, прижался к матери. Вновь утвердилась тишина. Не заметил, как заснул. Разбудил треск дров в печурке. Было уже утро. Раненые ворочались, стонали… Я понял: самолёт не прилетел.

Зимние дни коротки, но этому, казалось, не будет конца. За озером по-прежнему гудели машины. Пролетел самолёт, немецкий. Даже наш Серёга различал немецкие и советские самолёты по звуку.

Приехало много партизан. В землянке стало совсем тесно. Один из автоматчиков устроился на гармони.

— Ты бы нам поиграл, — попросил раненый с забинтованными руками.

Автоматчик сел на порог, заиграл «псковскую». На круг вылетел подросток-партизан. За спиной у него был чёрный карабин неизвестной мне системы. Мальчишка плясал и пел:

Я позавидовал юному партизану: карабин был моей главной мечтой. Придвинулся к командиру, попросил шёпотом:

— Возьмите и меня… Я отчаянный!

— Нет, братец. Тебе в тыл надо, в школу!.. Вот, поиграй пока…

Командир достал из колодки маузер, выщелкнул магазин, отдал пистолет мне. Маузер был тяжёлый, резко пахнул ружейным маслом. Запах этот был мне знаком: таким же маслом отец смазывал одностволку.

…Наконец стемнело. Снова пришла ночь, и снова нужно было ждать. Вбежал партизан, что-то сказал командиру, и всё пришло в движение.

— Кузьмин, — обратился командир к пулемётчику, — посадишь детей. Понял?

— Есть посадить детей! — чётко ответил партизан.

Нас с Серёгой посадили в сани рядом с ранеными. Сани нырнули в темноту леса. О том, что следом движется ещё несколько саней, можно было догадаться лишь по храпу коней и скрипу полозьев… Серёга обнял меня, прижался… Стало светлее, и мы увидели озеро. Горели костры, и в ярком их сиянии озеро алело, как поле смолёвки.

— Звёздочка! Звёздочка! — оживился Серёга.

Над лесом плыла зелёная звезда — яркая-яркая. Загрохотало, ударило ветром, и над озером навис самолёт, огромный, как мне показалось. На крыльях его горели сигнальные огни.

Костры вспыхнули ещё жарче. Самолёт ещё раз пронёсся над озером и, сделав круг, будто сани с крутой горы, скатился на лёд, поднял облако снежной пыли. Партизаны закричали «ура».

Когда мы с Серёгой оказались возле самолёта, из него уже выгружали какие-то ящики и мешки. Лётчик торопил партизан, волновался. Вскоре началась погрузка — при свете карманных фонариков. Раненых несли на руках и на полотнищах брезента. Подали овчины, несколько тулупов. Вблизи самолёт оказался не таким уж большим.

— Осталось одно место! — крикнул откуда-то сверху лётчик.

— Детей… Так приказано! — метнулся к люку пулемётчик.

Мысли смешались… Мать остаётся одна… Из-за нас останется кто-то из тяжело раненных… Меня могут взять в отряд, дать оружие…

Люк был освещён фонариком. На мгновение свет погас. Я рванул за руку брата, нырнул под днище самолёта. Послышались крики, но мы тут же легли на снег, забились под сани…

Взревели моторы, и самолёт улетел. Мы выбрались из укрытия, подошли к партизанам.

— Моего ремня мало, надо у командира просить! — в сердцах сказал пулемётчик.

— Молодцы! — похвалил другой партизан. — Троих раненых ещё устроили…

Вскоре мы были дома. В землянке горел огонь, за столом сидели партизаны, пили чай.

Командир хмуро глянул на пулемётчика:

— Проворонил, а? Понесёшь наказание.

У многих партизан были новенькие автоматы. Возле порога штабелем лежали оцинкованные патронные коробки. На столе лежали газеты и журналы. В глаза бросилось название «Правда».

Один из партизан протянул мне и Серёге по апельсину.

— Берите, ребята! С Большой земли прилетели!

И матери дали апельсин, и каждому из партизан. По землянке разлился запах осеннего сада. Мы съели апельсины — с корками.

Ночью мне приснился апельсиновый сон: оранжевые шары висели на ёлках и берёзах; плыло солнце — тоже оранжевый шар.

Я нёс дрова, когда над ёлками раздался рёв самолётного мотора. Бросил дрова и прижался к стволу ёлки. Самолёт шёл так низко, что чуть не задевал макушки деревьев. И я увидел, что на его крыльях не чёрные кресты, а красные звёзды.

— Наши! — закричал я, выбежав из укрытия. — Наши пришли!

Вечером стало слышно, как бьют тяжёлые орудия. Сомнений не оставалось: возвращается Красная Армия.

В нашу землянку пришла встревоженная тётя Паша:

— Партизаны гибнут… Немецкие части вокруг. Около Жерныльского целый обоз разбили, раненых прямо в санях расстреливали…

Наутро загрохотало где-то совсем рядом. Я выбежал на улицу и увидел немецких солдат — в белых штанах и куртках, в белых шлемах и сапогах из кожи и войлока. В руках у солдат были автоматы новой системы: с жестяными прикладами, длинными стволами и плоскими магазинами для патронов.

В руках у офицера была винтовка с оптическим прицелом. Двое немцев волокли фанерные сани, похожие на лёгкую лодку. В них стоял станковый пулемёт, хорошо знакомый мне МГ-42.

Солдаты принялись выгонять людей из жилья. Когда мать и Серёга вышли из землянки, один из солдат, открыв двери, швырнул в землянку гранату. На сборы давали две-три минуты. Мать успела уложить в узел хлеб и какие-то вещи, те, что попались под руку. Из общего хлева выгнали скот.

— И куда это нас погонят? — обратилась к матери одна из женщин.

— Видно, прямо в Германию.

— Ждали своих, а пришли чужие…

— И до Германии наши дойдут, — негромко отозвалась мать.

— Ждали-то сколько, значит, снова ждать.

— Нет разговаривайт! — завопил солдат с забинтованной головой.

Козёл Яков хотел показать характер: бросился к забинтованному, но тот изо всех сил ударил козла сапогом, чуть не сбил с ног.

Никто из жителей лесного лагеря не успел убежать, все оказались в плену. Нас вывели на опушку, повели по полевым дорогам. На обочине валялись клочки сена, их жадно хватала скотина.

За озером каратели свернули к лесу, оставив с нами пятерых конвоиров.

Однажды рядом со мной рухнуло старое дерево — от страха перестали слушаться ноги, долго не мог прийти в себя. Теперь, казалось, обрушился целый лес. Наши рядом, вот-вот придут, до родных мест подать рукой, а нас ведут в дальнюю даль, в страшную чужую сторону.

— Бистрей, шиво! — торопили колонну конвоиры.

Один из фашистов несколько раз пересчитывал людей и скотину.

Неожиданно над колонной прошли самолёты с красными звёздами на крыльях. Конвоиры в ужасе бросились под ёлки, затаились в их зелени. Одна из женщин — с ребёнком на руках — метнулась в чащу, пропала за деревьями. Конвоиры даже стрелять не стали… Несколько раз конвой сгонял нас с дороги. Мимо проносились мотоциклы, шли машины и танки, выкрашенные в белую краску. Валом валила зелёная пехота. Стало ясно, что фашисты отступают — наши теснят чужих…

• Предыдущая
• 29/32
• Следующая