Штрафбат. Приказано уничтожить - Орлов Андрей Юрьевич - Страница 27
- Предыдущая
- 27/54
- Следующая
Бой разразился внезапно и яростно, Колыванцев не успел ничего скомандовать, да все уже плевать хотели на его команду… Затрещали «шмайссеры», заработали на флангах пулеметы. В дыму метались немецкие солдаты – их застали врасплох, фактор неожиданности сработал, да только не так, как они планировали. Ругался немецкий офицер, требовал от солдат выполнения непосредственных обязанностей. Немцы снова залегали, передвигались перебежками. Зорин стрелял из трофейного МР-40 прицельными очередями – ловил в прорезь очередную мечущуюся фигурку, терпеливо вел ее, плавно нажимал на спуск, злорадно скалился, если выстрел удавался.
Немцев было не меньше роты. И мост, похоже, был им нужен позарез – дрались фрицы отчаянно, не собираясь отступать. Ползли, перебегали, рвались вперед, не считаясь с потерями. Поднялись человек пятнадцать на правом фланге – лица бледные, перекошенные – словно с карикатур Кукрыниксов сошли. Что-то припадочно орали, перебегая открытое пространство. Лихачев, бывший слесарь, прикрывающий фланг с трофейным MG-42, служил, пока не «оступился», в пулеметном взводе и в оружии разбирался. Сейчас он стрелял, не отпуская спусковой крючок, – опустошал одной очередью всю ленту, орал при этом что-то залихватское, состоящее исключительно из непарламентских выражений, водил стволом из стороны в сторону. Немцы валились гроздьями, добежал лишь один – растрепанный, белый, как альбинос, с промокшими между ног штанами, – у Лихачева как раз закончилась пулеметная лента. Немец перевалился через бруствер – еще не понимал, что остался один, вцепился в Лихачева. Тот в ответ вцепился в него, принялся душить толстыми пальцами. Немец дрыгал ногами, испуская дух, вывалил язык, он был уже мертв, а Лихачев все еще – откуда только силы взялись?! – душил, выкручивал позвонки, истерично хохотал… потом привстал, утер предплечьем пот со лба… и рухнул, когда граната сдетонировала в метре от него, и осколок проделал в груди дыру размером с грушу.
– В атаку! – дрогнувшим голосом крикнул Колыванцев, выхватывая пистолет.
Штрафники вставали с таким ревом, что самим становилось страшно, – грязные, озверевшие, перепрыгивали через глиняные комья, мешки с песком, бежали на врага. Сшибка на этот раз была скоротечной. Немцы отступали, не выдержав напора. Ныряли в траву, разбегались, как зайцы, бросая автоматы и карабины. Солдаты смеялись, стреляли им по задницам – было весело, когда какой-то ефрейтор, удирающий на карачках, словил пулю мягким местом и весь извелся, вертелся, как юла. Выдуло из головы весь «социалистический гуманизм» – солдаты ржали, надрывая животы, словно клоун перед ними выступал, и дали фрицу немного пожить, прежде чем прикончили. Последнего удирающего в ногу подстрелил Кладбищев, добежал до него, оседлал. И куда девались невозмутимость и спокойствие российского мужика? Бил его в грудь ножом и приговаривал:
– Будешь знать, вражина, будешь знать, как рыпаться на советского солдата!
Головы бегущих мелькали в рослой траве. Стрелять по ним уже было бессмысленно – удирали, как хорошие спринтеры. Зорин опустил автомат, отыскал глазами Мишку Вершинина, опустошающего ранец мертвого немца в поисках хоть какой-нибудь еды, глубоко вздохнул. Накатилось оцепенение. Он закрыл глаза, задержал дыхание. Всё прошло – как будто не было. Хорошо, спокойно, кузнечики в траве стрекочут… Он даже не почувствовал, как что-то вцепилось в лодыжку, сжало ногу. Лишь после того, как боль стала ощутимой, открыл глаза, глянул вниз. Клещ? Оказалось, в ногу советскому солдату вцепился раненый немецкий солдат. Доходило как до жирафа: ведь все уже закончилось, так какого дьявола? Молодой еще, светловолосый, с горбинкой на сломанном носу, парень пускал кровавую пену, таращился на Зорина с ненавистью – одной рукой царапал землю, а другой схватил его за лодыжку, сжимал что есть силы… Видно было, что будь у него автомат или нож, он бы еще и не такого натворил, а сумел бы на бок перевернуться – зубами вцепился… Зорин тупо смотрел на него, и никак не мог прийти в себя. Ну что за ненависть такая, что на последнем издыхании зубами рвать, вместо того, чтобы спокойно помолиться за свою грешную душу?.. Ведь не советский солдат пришел на немецкую землю, а ровно наоборот.
На какой-то миг ему сделалось любопытно. Присел на корточки и стал всматриваться немцу в глаза. Как долго продолжалась эта дуэль? Фашист выдержал взгляд, смотрел открыто, не моргая, всем своим видом выражая презрение. Простой немецкий парень, не эсэсовец – обычный мобилизованный. «Кто мы для них? – озадачился Зорин. – Толпа варваров, нелюди, далекие от цивилизации, полудикари, захватившие шестую часть плодородной суши, сами толком не способные ей распорядиться и не дающие другим?»
Штык, прикрученный к карабину, пронзил грудную клетку, немец икнул, блеванул кровью, и на том все закончилось. Кармазов поставил ногу ему на грудь, чтобы удобнее было вытаскивать штык, извлек его из тела, посмотрел подозрительно.
– Задумался ты что-то, Зорин. Все в порядке?
– Нормально, – очнулся Алексей и пошутил, – пушечное ранение в голову, жить буду. Слушай, Кармазов, я даже не знаю, как тебя зовут. У тебя имя есть, или так обходишься?
Кармазов оскалил прокуренные зубы. Взялся шутливо расшаркиваться, чтобы отрекомендоваться, но хлопнул выстрел у него за спиной. Кармазов вздрогнул, посмотрел на Зорина как-то неуверенно, словно забыл свое имя, и повалился ему на руки. И вновь предательское отупение смазало реакцию. Бывший сержант сползал на землю, Зорин поддерживал его, не понимая, почему на спине у солдата расплывается багровое пятно. Сполз, разлегся, застыл остекленевший взгляд. «А ведь он, получается, прикрыл меня», – дошло до Алексея.
Из оцепенения выдернул отчаянный вопль Мишки Вершинина. Взъерошенный, глотая слезы, он поливал траву из «шмайссера». Там что-то перекатилось метрах в тридцати, замельтешило – фашистский солдат, задержавшийся на поле, пустился наутек. Стреляли все, кто оказался поблизости. Несколько мгновений тот петлял, потом задергался, как марионетка в руках кукловода, пули рвали материю на спине…
– Все назад, занять позиции! – окрепшим командирским голосом взывал Колыванцев. «Живучий он какой-то, – отметил машинально Алексей, – а ведь офицерскую форму издалека видно…»Он бросил прощальный взгляд на мертвого Кармазова и, озираясь, засеменил к мосту.
Проще было умереть, чем пережить этот страшный день. Победа пирровой не была, но тринадцать человек из сорока девяти погибли. Стонали раненые. «Тяжелых» было трое – медбрат Карпенко, исправно исполнявший свои обязанности, невзирая на легкое ранение в руку, затащил их под обрыв на террасу, нависающую над рекой, и пытался хоть как-то облегчить им участь, что в условиях отсутствия санчасти было делом проблематичным. Легкораненые оставались в строю, врачевались сами, чему способствовали немецкие аптечки и немецкий же перевязочный материал. Солдаты глухо роптали; брошенные своими, зажатые с двух сторон, начинающие испытывать нехватку боеприпасов – на что им было рассчитывать? Зорин видел, как переживает младший лейтенант Колыванцев. Подчиненные отбили атаку, накосили не меньше полусотни солдат противника, но что дальше? А если танки пойдут? У штрафников-то ни одного противотанкового ружья, ни одной противотанковой гранаты, одним энтузиазмом и верой в победу подбивать танки сложно, да и что останется от того энтузиазма через полчаса? К прочим неприятностям у самого офицера начинала гноиться рука, он сматывал грязный бинт, помогая себе зубами, скулы посинели от боли…
Вершинин напевал что-то грустное, тоскливо поглядывал на Зорина, не решаясь завести беседу.
– Только не надо про Кармазова, Мишка, – попросил Алексей. – Мол, накаркал, сам напросился, все там будем. Отдыхай, скоро снова начнется. Посмотри, какая природа тут обалденная. Цветочки, кузнечики чирикают…
– Посвистывает что-то, – в тон ему пробормотал Мишка и приподнял голову. – Послушай, так это же… – Он сделал глаза по полтиннику.
– Ложись! – ахнул Зорин, схватил его за загривок и прижал к земле. Взрыв прогремел метрах в тридцати от позиций, в гуще мертвых. Разлетелись ошметки земли, фрагменты мертвой плоти. Солдаты прижались к земле. За первым взрывом последовал второй – примерно там же, где и первый. И снова свист – нарастающий, ужасный, берущий за душу, от которого от страха отнимаются ноги. Прогремело громоподобно, уже метрах в пятнадцати, ударная волна накрыла позиции.
- Предыдущая
- 27/54
- Следующая
