Грозовой Сумрак - Самойлова Елена Александровна - Страница 61
- Предыдущая
- 61/71
- Следующая
Свобода, равной которой нет ни на земле, ни в Холмах.
Яростная радость, пробирающая до глубины души, распахнутый полог небес, приоткрывающий дверь в бесконечность.
Момент, когда пронзительно-горькая птичья трель крошечного свистка, зажатого в кулаке Габриэля, ветвистой стрелой молнии раскалывает мир пополам, приоткрывая путь на изнанку тени…
– Где ты только откопал такой свисточек, а? – поинтересовался Рей, опуская саблю и с интересом глядя на хитро улыбающегося Раферти, небрежно подбрасывающего на ладони глиняную птичку с отколотым клювом.
– Где откопал, там уже нету. – Странник пожал плечами, сунул свистульку в карман и подмигнул мне: – Шел-шел, да и нашел. Один добрый человек выронил его, а я подобрал.
Я уставилась на Идущего как на привидение.
– Ты украл его у Габриэля?!
– Не украл, а нашел на дороге. – Раферти с важным видом поднял кверху указательный палец. – К тому же вовремя подобранное уроненное не считается украденным. А королю Самайна надо лучше следить за своими игрушками и не разбрасывать их где попало, пусть даже это «где попало» находится на пути Дикой Охоты.
– Впервые встречаю существо, которое может безнаказанно спереть что-то у Габриэля и совершенно не переживать по этому поводу, – покачала головой я, опасливо поглядывая в сторону затянутой туманным облаком арки, где скрылись сумеречные.
– Кому-то все равно надо это иногда делать, так почему бы не мне? – улыбнулся Идущий, оглядываясь по сторонам и подходя к низкой, почти незаметной в густой тени дверце, одним рывком распахивая ее настежь. – Сюда. Поверху мы не проберемся, сумеречные там едва ли не в каждый камень мостовой были запечатаны, а здесь, в подвале, должен быть подземный ход, ведущий в соседний квартал.
– А ты-то откуда знаешь? – поинтересовалась я, пригибая голову и опасливо переступая через высокий порожек, но Раферти так и не ответил.
Блеснула золотая искорка, затеплился на кособокой восковой свече зыбкий язычок пламени. Свет выхватил из мрака беспорядочно разбросанные по полу вещи, покрытые густым слоем не то пыли, не то пепла, выцветшие от времени и сырости гобелены свисали с каменных стен полусгнившими тряпками, кишевшими какими-то мелкими насекомыми.
– Не одни мы здесь. – Рей вытянул саблю из ножен и указал на каменный пол, вернее, на отпечатки в пыли.
Следы маленькие, словно у задней двери дома какое-то время топтался малыш, одна ножка которого была обута в старомодный узконосый башмачок, а вторая почему-то оказалась босой. Легкий сквозняк, выскользнувший из-за угла, поднял пыльную поземку, отчего в носу неимоверно засвербело, а глаза заслезились. Я не удержалась, громко чихнула, пряча лицо в ладонях, а в ответ где-то на втором этаже раздался радостный заливистый детский смех, звонкий, как серебряный колокольчик. Он эхом отразился от каменных стен, но почему-то не затих, а становился все громче и громче, пока не оборвался на самой высокой ноте, резко и неожиданно, словно смеющемуся ребенку заткнули рот.
Или перерезали горло.
Осенней рыжиной вдруг заблестел янтарь в оголовье даренного Холмом ножа, засиял крошечной золотой звездочкой, пойманным в хрустальный флакон светлячком, отгоняя мрак помещения и освещая предметы в двух шагах от меня так, что они не отбрасывали тени. Я качнулась вперед, сделала шаг следом за Раферти, когда чья-то холодная ладошка ухватила меня за запястье, крепко сжала – и вдруг дернула прямо на каменную стену, больно приложив виском о выщербленную временем кладку.
Я даже вскрикнуть не успела, как камень пошел рябью, посыпался мне под одежду речным песком, противно защекотал кожу копошащимися мелкими насекомыми, расступился, выталкивая меня в соседнюю комнату, – и вновь застыл прочной стеной, стоило мне только упасть на пол, покрытый вытертым заплесневелым ковром.
– Рей! Рейалл! – Я вскочила, в отчаянии ударила раскрытыми ладонями о холодный камень.
Тишина. Только малопонятная возня по ту сторону стены.
Дрогнула, как от мощного удара, добротная кладка, ручейком посыпалась мелкая пыль. Еще один глухой удар, затем противный скрежет металла, а потом все моментально стихло.
Сквозняк холодными пальцами оплел ногу, качнул странную подвеску над дверным косяком – колокольчики, лишенные звонких язычков, цветные камушки и крохотная подковка-оберег, висящие на чем-то вроде частой сетки из тоненьких шнурков. Глухо скрипнула половица, когда я отошла от стены, оглядывая комнату, которая когда-то была детской.
Пустая колыбель со свисающей через край ветхой кружевной простыней. Маленькое одеяльце из цветных лоскутков, скомканное на дне кроватки. Золотисто-рыжий свет, льющийся из янтаря в оголовье моего ножа, высветил грубоватую резьбу на гладких крохотных перильцах – среди людей было принято, чтобы отец сам мастерил первую колыбельку для сына, которому суждено стать наследником рода, неважно, богатого или бедного. Любой человек, даже далекий от столярного мастерства, почитает за честь приложить руки к созданию первой колыбели, пусть даже все ограничится несколькими мазками краски для узора…
Мэбвэн не щадила никого – ни детей, ни взрослых, клинки, направляемые ее волей, убивали всех без разбору.
Я скользнула кончиками пальцев по глубоким зарубкам, оставшимся на потемневшей от времени деревянной спинке от удара топором или охотничьим ножом с широким, тяжелым лезвием. Колыбель качнулась, тихо заскрипела – и сразу же скомканное одеяльце на дне кроватки зашевелилось, и из-под него показалась тонкая, хрупкая, детская ручонка, измазанная сажей и бурой ржавчиной.
Чаячьим криком взлетел к потолку искаженный детский плач, зазубренным ножом полоснул по сердцу, заледеневшим колючим шариком прокатился по затылку.
Это уже не ребенок, не человек. Люди не кричат с такой тоской, наполненной злобой, не изливают из себя раздирающую легкие холодную черноту, полуночную тень, сумеречное покрывало, что оплетает сверкающий солнечным золотом янтарь в оголовье моего ножа, словно стремится задушить это чуждое в проклятом городе сияние.
Дитя, выбравшееся из-под одеяльца, покрытого пятнами белесой плесени, подняло крохотное сморщенное личико, глаза на котором казались черными дырами, залепленными не то грязью, не то засохшей кровью. Уцепилось хрупкими пальчиками за деревянные перильца, поднимаясь на слабые ножки и окончательно утрачивая сходство с человеческим ребенком.
Теплая рукоять дареного ножа уютно легла в дрожащую ладонь, кольнув запястье остреньким кончиком янтарной капли, а сумеречное существо, стоящее в детской кроватке, тоненько завыло и вдруг выплюнуло в мою сторону нечто острое, тускло блеснувшее в волшебном свете. Ржавый обломок больших овечьих ножниц, пролетевший рядом с моей головой и со звоном отскочивший от каменной стены у меня за спиной.
Перед глазами все поплыло, я покачнулась, неловко взмахнула ножом перед лицом, очерчивая сияющую осенней медью, рыжим пламенем, дугу – и только тогда заметила тонкий полупрозрачный жгут, привязывающий сумеречную тварь с лицом годовалого ребенка к потолку проклятого дома колдовской пуповиной. Словно из прожилок камня выступил ранее скрытый рисунок, паутина заклинания, центром которого служила пронзительно-алая не то бабочка, не то птичка с длинными узкими крыльями, угнездившаяся в хрупком, на первый взгляд безглазом тельце.
Проклятое дитя неуклюже перевалилось через высокий бортик колыбели, зависло на мгновение, цепляясь удлинившимися пальчиками за протестующе скрипнувшее дерево, и вдруг удивительно ловко упало на четвереньки, ощеривая мелкие треугольные зубы. В мгновение ока вдоль позвоночника существа вымахал острый железный гребень из обломков испачканных бурыми пятнами ржавчины ножниц, сложился со звонким щелканьем – и сразу же развернулся блескучим веером.
Бросок сумеречной твари был настолько стремительным, что я даже не увидела его – только ощутила порыв ледяного ветра, дернувшего меня в сторону, убирая с пути щелкающих лезвий.
- Предыдущая
- 61/71
- Следующая
