Грозовой Сумрак - Самойлова Елена Александровна - Страница 43
- Предыдущая
- 43/71
- Следующая
До тех пор, пока его время служения не истекло и Бранвейн не повела его к белоснежному костяному мосту через Алую реку, вручая на память золотую иглу и серебряные нитки, чтобы чудесный дар Джека-башмачника сохранился у него и в мире людей.
Солнечный лучик скользнул в широко распахнутое окно, залил комнату ярким золотистым светом, в котором танцевали искорки-пылинки, а вместе со светом в комнату залетела яркая бабочка из тех, у кого изнанка крылышек неприметного коричневого цвета, а «лицо» медно-рыжее, с сиреневыми «глазками». Я отвела взгляд от лица мастера, подняла руку, протягивая ее раскрытой ладонью вверх.
Бабочка уселась мне на палец, защекотала кожу крошечными лапками. Маленькая «осенница»…
Дрогнула холодная нить-тоска, вьюном оплетающая душу Джека-башмачника, плеснуло потускневшее от времени солнечное золото, согревающее куда лучше летнего светила. Я вздрогнула, бабочка вспорхнула с моей руки, оставив на ладони искристую медно-красную пыльцу, похожую на смолотый в пыль янтарь.
Мастер смотрел на меня блестящими, разом помолодевшими глазами, словно вспомнив, где и когда он мог видеть меня много лет назад, в беспечной юности, на целых семь лет заполненной волшебством Холма и любовью осенней ши-дани.
– Я сделаю тебе сапожки к завтрашнему полудню, светлая госпожа, – тихо проговорил Джек-башмачник, опуская голову и начиная сноровисто привычно снимать мерки.
Он не сказал больше ни слова. Когда мы уходили, Рей оставил на прилавке мешочек с золотыми монетами, но сапожник даже головы не повернул, доставая откуда-то из-под стола потемневший от времени лакированный ящичек.
Звякнул на прощание медный колокольчик, тяжелая дверь глухо стукнулась о добротный косяк. Гвенни сощурилась от яркого солнечного света, потерла лицо маленьким хрупким кулачком, улыбнулась:
– Интересно, что было в той шкатулке?
Рейалл только пожал плечами, а я промолчала.
Джек-башмачник хранил в ней бесценное сокровище, когда-то давно полученное от возлюбленной госпожи. Иголку, выкованную из осеннего золота, и моток ниток из лунного серебра.
– Мне пора. – Гвенни легонько коснулась кончиками пальцев моего плеча, неуклюже поклонилась Рею, да так, что тугая коса едва не замела пушистым кончиком уличную пыль. – Муж меня заждался, видимо, свидание-то было на полдень назначено, а день уже к вечеру клонится. Запоздала я маленько, ну да нестрашно. Всего хорошего вам, спасибо, что скрасили дорогу.
– И тебе спасибо, милая. – Фаэриэ поймал тонкую девичью руку, тронул губами гладкую, чуть потемневшую от летнего загара ладонь. Гвенни стыдливо опустила глаза, маковым цветом заалели гладкие щеки – она поспешно высвободила ладонь и едва ли не бегом направилась прочь по широкой улице, почти сразу затерявшись в толпе.
Смутное, непонятное беспокойство тоненькой иголочкой кольнуло сердце, защипала, зачесалась правая ладонь в месте, где лопнувшая «струна» разрушенного запирающего заклятия оставила свою метку-печать, невидимую, но хорошо ощутимую. Я нахмурилась, потерла руку о бедро и поспешила следом за фаэриэ, опасаясь упустить его в людском потоке, наводнившем торговую улицу.
Кто-то довольно грубо толкнул меня локтем в бок, отпихнул с дороги, да так, что я налетела на тучного человека в богато разукрашенной одежде, который сразу же разразился потоком брани. Я испуганно отшатнулась, прижала к себе сумку – и вновь получила тычок пониже спины от другого прохожего, с которым умудрилась столкнуться.
– На минуту нельзя с тебя глаз спускать! – Рейалл вырос у меня за спиной как по волшебству, тяжелая ладонь легла мне на плечо, скользнула по рукаву платья, огладила зудящее запястье. Ругающийся, раскрасневшийся от злости толстяк вдруг замолчал, побледнел, будто бы увидел за мной сумеречную тварь, и поспешил убраться восвояси, а фаэриэ наклонился, седые волосы защекотали мне шею тонкими кончиками: – Здесь слишком много народу, маленькая моя… а я хочу кое-что разузнать.
Переулок, заполненный прохладной тенью, узкий, безлюдный.
Поворот за угол.
Городской шум отдаляется, превращается в однообразный гул, в котором не различить уже отдельных голосов, не разобрать ни единого слова.
Стесненное пространство между двумя близко поставленными домами, рукотворное ущелье с гладкими стенами с нависающими высоко над головой черепичными козырьками покатых крыш. Полоска пронзительно-голубого неба резко контрастировала с кажущимися черными острыми краями карнизов, сгустившаяся тень окутала невесомым холодком, призрачными объятиями.
Ладонь фаэриэ на моем плече тяжелеет, становится жесткой, неуютной, холодной. Человеческий облик слетел с Рея, как иссушенная солнцем шелуха, как ставшая ненужной маска, движения стали плавными, текучими – и при этом резкими, как удар меча. Тихий шорох лезвия о ножны, жар и холод, обдавшие лицо неприятной волной, – и тяжелый охотничий нож из хладного железа со звоном вошел в щель каменной кладки, затрепетал, задрожал, как тонкая ветка под порывами ветра.
Я вздрогнула, а Рейалл одним резким движением прижал меня к стене так, что проклятый металл оказался в ладони от моей щеки.
– И зачем это представление с оружием? – тихо, почти шепотом пробормотала я, стараясь смотреть в спокойное невозмутимое лицо своего спутника, в глазах которого мне чудились отблески молний.
– Затем, маленькая моя ши-дани, что я очень хочу задать тебе несколько весьма интересующих меня вопросов и надеюсь, что хотя бы близость холодного железа не позволит тебе увильнуть от ответов. Начнем, пожалуй, с самого легкого и простого – откуда в твоих волосах появился талый снег посреди лета?
– Это… своего рода напоминание, – выдавила я, отведя взгляд и тупо уставившись на воротник светло-серой рубашки Рея.
– Напоминание о чем, дорогая? Или мне стоит спросить «О ком?» Мне только кажется или ты в самом деле слишком часто зовешь своего знакомого? – Голос фаэриэ упал до шепота, почти интимного, оглаживающего щеку словно меховой рукавичкой. Невольно вспомнилось ощущение жесткой волчьей шкуры под пальцами, мех с которой скатился как вода, обнажив крепкую мужскую грудь, под которой глухо, часто билось сердце.
– Какая тебе разница, кого я вспоминаю и о ком думаю?
– Неправильный ответ, Фиорэ.
Рей встряхнул меня, развернул и почти ткнул лицом в неподвижно застывший в каменной кладке нож. Я зажмурилась, боясь даже отвернуться, чтобы широкое светлое лезвие не коснулось моей щеки.
– Видишь ли, я не просто так интересуюсь. Мне не нравится, когда слишком часто призывают зимнюю стужу и волчий вой, не отдавая себе отчет в том, что на зов рано или поздно являются. И мне очень хочется знать, кто явится на твой зов в окружении снега и холода.
Фаэриэ почти прижался губами к моей щеке, тонкие, легкие пряди волос защекотали шею и оголившееся плечо.
– Скажи, маленькая ши-дани. Я не хочу делать тебе больно. Но сделаю, если будет необходимо.
Я разлепила пересохшие губы, кашлянула. Назвала не имя – прозвище.
– Король Самайна.
Рей весело улыбнулся, отодвинулся, позволяя мне отдалиться от пышущего кузнечным жаром и морозным холодом светлого лезвия. Запустил пальцы мне в волосы, прихватывая их у корней и заставляя меня запрокинуть голову и смотреть ему в глаза.
– Даже так… Ты совсем не проста, Фиорэ, раз он позволяет тебе звать себя и готов явиться на твой зов. Ты знаешь, что ему надо? И что тогда на самом деле погнало тебя наружу?
– По-моему, это уже совершенно не твое дело. – Я уперлась ладонью в его грудь, чувствуя, как неровно, торопливо бьется его сердце – то затихает, становясь спокойным, размеренным, то глухо колотится, как кузнечный молот. – Королю Самайна не дотянуться до меня из Холма. Он может сколько угодно пробираться в мои сны, но найти меня он сумеет, только если я скажу, где нахожусь и куда направляюсь. Так что можешь не беспокоиться о том, что он вынырнет у тебя из-за спины. Ему древо королей вряд ли пожертвует еще один дар, а без него он почти бессилен. Он улыбнулся еще шире:
- Предыдущая
- 43/71
- Следующая
