Воин кровавых времен - Бэккер Р. Скотт - Страница 11

Ахкеймион смотрел и ждал, переводя взгляд с одного лица, освещенного пламенем костра, на другое. Он нарочно положил свой коврик с наветренной стороны, туда, куда шел дым, надеясь во время еды посидеть в одиночестве. Теперь ему казалось, что сюда его поместило само провидение, давшее возможность исподтишка взглянуть на всех вместе.

Конечно, там был Ксинем; он сидел, скрестив ноги, словно зеумский военный вождь, и лицо у него было каменное, но смешинки в глазах и крошки в квадратной бороде создавали противоречивое впечатление. Слева, примостившись на бревне и раскачиваясь в разные стороны, сидел кузен Ксинема, Ирисс. По избытку чувств и энергии он здорово походил на задиристого большелапого щенка. Слева от него сидел Динхаз, или Грязный Динх. Он держал в вытянутой руке чашу, чтобы рабы заново наполнили ее вином; шрам в виде буквы «X» у него на лбу из-за игры света и теней казался черным. Зенкаппа, как обычно, сидел рядом с ним. Его угольно-черная кожа поблескивала в свете костра. Ахкеймиону почему-то всегда казалось, будто Зенкаппа озорно подмигивает. Поблизости сидел Келлхус в белой тунике и взирал на мир, будто на похищенный из древнего храма портрет, — одновременно и медитативно, и внимательно, и отстраненно, и затаив дыхание. К нему прислонилась Серве. Глаза под полуприкрытыми веками сияли, одеяло было обернуто вокруг бедер. Как всегда, ее безукоризненное лицо приковывало взгляд, а от изгибов фигуры захватывало дыхание. Рядом с ней сидел Найюр, но подальше от костра, в тени, смотрел на пламя и отщипывал кусочки хлеба. Даже сейчас, когда он ел, он смотрел так, будто был готов в любое мгновение свернуть одному из присутствующих шею.

Такое вот странное семейство. Его семейство.

Способны ли они чувствовать это? Ощущают ли приближение конца?

Ахкеймиону необходимо было поделиться тем, что он знал. Если не с Заветом, то хоть с кем-нибудь. Ему необходимо разделить ношу, или он сойдет с ума. Если бы только Эсми пришла к нему… Нет. Это принесет только боль.

Ахкеймион поставил чашу, встал и присел рядом со старым Другом, Крийатесом Ксинемом, маршалом Аттремпа.

— Ксин…

— Что такое, Акка?

— Мне нужно поговорить с тобой, — приглушенно произнес Ахкеймион. — Насчет… Насчет…

Келлхус, казалось, был занят чем-то другим. И все же Ахкеймион и сейчас не мог избавиться от ощущения, будто за ним наблюдают.

— Та ночь, — продолжил он, — ну, последняя под стенами Момемна. Помнишь, как Икурей Конфас пришел за мной и отвел в императорский дворец?

— Еще бы я забыл! Я тогда здорово перенервничал! Ахкеймион заколебался. Ему вновь вспомнился тот старик — первый советник императора, — бьющийся в цепях. Лицо, которое разжимается, словно рука, и выгибается наружу, и тянется… Которое захватывает, а потом завладевает… Ксинем присмотрелся к нему и нахмурился.

— Что случилось, Акка?

— Я адепт, Ксин, я связан клятвой и долгом, точно так же, как ты…

— Лорд кузен! — позвал маршалла Ирисс. — Вы только послушайте! Келлхус, расскажите ему!

— Кузен! — резко отозвался Ксинем. — А не мог бы ты…

— Да вы только послушайте! Мы пытаемся понять, что это означает.

Ксинем явно собрался обругать Ирисса, но было уже поздно. Келлхус заговорил.

— Это просто притча, — сказал князь Атритау. — Я узнал ее от скюльвендов. Звучит она примерно так: некрупный, стройный молодой бык и его коровы, к потрясению своему, обнаружили, что хозяин купил другого быка, с более широкой грудью, более толстыми рогами и более скверным характером. Но все равно, когда сын хозяина привел нового быка на пастбище, молодой бык опустил голову, выставил рога и принялся фыркать и рыть копытом землю. «Нет! — вскричали коровы. — Пожалуйста, не надо рисковать жизнью из-за нас!» — «Рисковать жизнью? — удивился молодой бык. — Я просто забочусь о том, чтобы он знал, что я — бык!»

Мгновение тишины и взрыв смеха.

— Скюльвендская притча? — переспросил Ксинем, смеясь. — Вы…

— Вот что я думаю! — воскликнул Ирисс, перекрывая общий хохот. — Вот мое толкование! Слушайте! Эта притча означает, что наше достоинство — нет, наша честь — дороже всего, даже наших жен!

— Да ничего она не означает, — сказал Ксинем, вытирая выступившие на глазах слезы. — Это просто шутка, только и всего.

— Это притча о мужестве, — проскрежетал Найюр, и все смолкли, потрясенные.

Ахкеймион попытался понять, что же на самом деле сказал неразговорчивый варвар.

Скюльвенд сплюнул в огонь.

— Эту историю старики рассказывают мальчишкам, чтобы пристыдить их, чтобы научить, что красивые жесты ничего не значат, что реальна только смерть.

Все переглянулись. Один лишь Зенкаппа громко рассмеялся.

Ахкеймион подался вперед.

— А ты что скажешь, Келлхус? Что, по-твоему, это означает? Келлхус пожал плечами, явно удивляясь, что ему нужно так много объяснять. Он поднял на Ахкеймиона дружеский, но совершенно неумолимый взгляд.

— Это означает, что иногда из молодого быка получается неплохая корова…

Все снова расхохотались, но Ахкеймион с трудом изобразил слабое подобие улыбки. Да что его, собственно, так разозлило?

— Нет! — воскликнул он. — Что ты думаешь на самом деле?

Келлхус помолчал, взял Серве за руку и оглядел присутствующих. Ахкеймион покосился на Серве и тут же отвернулся. Она смотрела на него очень внимательно.

— Эта история учит, — серьезным, изменившимся голосом произнес Келлхус, — что есть разное мужество и разные понятия о чести.

Он говорил так, что, казалось, заставил умолкнуть всех вокруг — едва ли не все Священное воинство.

— Она учит, что все эти вещи — мужество, честь, даже любовь — лишь проблемы, а не абсолютные понятия. Вопросы.

Ирисс решительно встряхнул головой. Он принадлежал к числу тех туго соображающих людей, которые постоянно путают рвение с проницательностью. Для других уже стало дежурным развлечением наблюдать, как он спорит с Келлхусом.

— Мужество, честь, любовь — проблемы? А что же тогда решения? Трусость и развращенность?

— Ирисс… — сказал Ксинем, начиная сердиться. — Кузен.

— Нет, — отозвался Келлхус. — Трусость и развращенность — это тоже проблемы. А что касается решений… Вы, Ирисе, — вы решение. На самом деле все мы — решения. Каждая жизнь рисует набросок другого ответа, другого пути…

—Так что же, все решения равны? — выпалил Ахкеймион. И удивился горечи, прозвучавшей в собственном голосе.

— Это философский вопрос, — сказал Келлхус, улыбнувшись.

Его улыбка развеяла возникшую неловкость.

— Нет. Конечно же, нет. Некоторые жизни прожиты лучше других — в этом не может быть сомнений. Как вы думаете, почему мы поем песни? Почему чтим священные книги? Почему размышляем над жизнью Последнего Пророка?

Примеры, понял Ахкеймион. Примеры жизней, несущих свет, дающих ответы… Он понимал, но не мог заставить себя произнести это вслух. В конце концов, он ведь колдун — пример жизни, которая ни на что не отвечает. Ахкеймион молча встал и ушел от костра. Его не волновало, что подумают другие. Его охватила острая потребность побыть в темноте, в одиночестве…

Подальше от Келлхуса.

А потом он осознал, что Ксинем так и не услышал его исповеди, что он по-прежнему наедине со своим знанием, — и опустился на колени у своей палатки.

«Возможно, оно и к лучшему».

Оборотни среди них. Келлхус. — Предвестник конца света. Ксинем наверняка решит, что он свихнулся.

Из размышлений его вырвал женский голос.

— Я видела, как ты смотришь на него.

На него — в смысле, на Келлхуса. Ахкеймион оглянулся и увидел на фоне костра стройный силуэт Серве.

— И что с того? — спросил он.

Серве была рассержена — это было ясно по ее тону. Она что, ревнует? Ведь днем, пока они с Ксинемом шагают с колонной, она идет с рабами Ксинема.

— Тебе не следует бояться, — сказала Серве. Ахкеймион облизал губы. На языке остался кислый привкус.

Ксинем вместо вина пустил сегодня по кругу перрапту — омерзительный напиток.