Дуга большого круга - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/48
- Следующая
— Боитесь! — закричал Вересков, блестя пьяными глазами. — А я вот ничего не боюсь. Тяжело и больно видеть все это. Не могу терпеть! Надо давить гитлеровских гадов, давить, чтобы выжить самим. Где-то кроется предательство. В чем причины нашего поражения? — Вересков задыхался от возбуждения. — Нет, нет… Надо выжить. Любой ценой…
— Слушайте, Валериан Афанасьевич, — раздраженно прервал штурмана Роман, — подумайте, что вы говорите? Любой ценой! Цена-то ведь может быть разная. И подлость цена.
Вересков усмехнулся.
— Вам только помполитом плавать. Сразу бороду пришиваете. Я не имел в виду подлость. Не надо все понимать буквально. Я просто считаю, что мы должны стараться не попасть в мясорубку.
— Мне кажется, что чем меньше вы будете думать о своей собственной персоне, тем легче перенесете все происходящее. Если бы вы один были в таком положении, а то ведь миллионы людей… Поздно выискивать причины. На нас напали, и мы должны защищаться. Иначе придется чистить гальюны у какого-нибудь толстомордого бюргера.
— Вы правы, конечно, — испугавшись своей откровенности, сказал Вересков. — Ненавижу немцев и считаю, что всех их до единого нужно уничтожить. Никаких там пленных. А вообще… уйду я с этого стационара. Не поймешь что! Не воюем, а отсиживаемся. Нет настоящего боя, нет возможности самому стрелять гадов. Ведь на кого руку подняли! на великий Советский Союз. Сунулись все же со своим свиным рылом в наш советский огород. Ну дадим же мы им…
Вересков скосил глаза, посмотрел на Романа.
— Уйду. Вот, слышал, партизанский отряд из моряков организуется. Попрошусь туда. Хоть автомат подержу в руках. Несколько человек уничтожу, и то дело…
— Ну что ж. Решение благородное, — сказал Роман. — Но мне помнится, вы не в отряд, а во Владивосток все собирались. Что, передумали?
— Эх, Роман Николаевич, правда, в первые дни войны я хотел на Восток. Хотел, не отрекаюсь. Но потом, когда своими глазами увидел… как все развивается, то понял, что мое место на переднем крае, с автоматом в руках. Бить их всеми силами, — Вересков с ненавистью скрипнул зубами. — А то вот такие, как я — здоровые парни с толстыми рожами, — окопались на всяких стационарах у бабьих юбок, вместо того чтобы с оружием в руках идти на врага…
Вересков встряхнул бутылку и вылил остатки к себе в стакан.
От съеденного сала, хлеба и тушенки Романа с непривычки поташнивало. Голова отяжелела. Ему вдруг показались омерзительными самодовольное лицо Верескова, его разговоры, фамильярный тон. Захотелось уйти. Но он остался сидеть. Ноги сделались слабыми, ватными.
Вересков развалился в кресле. Он совсем опьянел, Роман уже жалел, что принял участие в пиршестве. Ему вспомнилась кают-компания на «Айваре», команда, сидящая вокруг камелька, Якименко… Якименко больше не придет… Такой механик умер… Почему так случается, что в первую очередь умирают хорошие люди, а всякая дрянь живет? Он почувствовал себя предателем. Вот он тут сидит с электрическим светом, в тепле и жрет, именно жрет, продукты, неизвестно каким образом попавшие к Верескову. Не может быть, чтобы ему их выдали. А его люди там голодные мерзнут… Почему он не подумал об этом раньше? Соблазнился возможностью поесть и выпить. Дурак. Ведь не напрасно Вересков запирался на ключ, никого не пригласил. Штурман, не обращая внимания на Романа, что-то мурлыкал себе под нос. Внезапно он встрепенулся, наклонился к Роману и шепотом спросил:
— Хотите, я вас осчастливлю?
Не дожидаясь ответа, он нетвердыми шагами подошел к шкафу, выдвинул ящик. Закрывая собой от глаз Романа содержимое, он рылся там, гремя банками и шурша бумагой.
«Толчется, как курица у кормушки», — неприязненно подумал Роман.
Вересков повернулся, захлопнул дверцу шкафа. В руках он держал две банки мясных консервов.
— Вот, берите. Ешьте сами. Никому не давайте. Это вам не пайковый хлеб! Помните Верескова. Я вот всегда помню, как вы меня астрономии учили.
Руки Романа потянулись к банкам, а в голове закопошилась подленькая мыслишка. Взять консервы, и на несколько дней он будет иметь еду! Жирную, душистую мясную похлебку. Консервы можно распределить на неделю. Черт с ним! Наплевать на то, где Вересков достал банки…
Но он пересилил себя. В эту минуту Роман ненавидел Верескова. Повернувшись к Валериану Афанасьевичу, он спросил:
— Откуда у вас такое богатство?
— И вы тоже — «откуда»? Я думал, что хоть вы из деликатности спрашивать не будете, — пьяно захохотал штурман. — Откуда? Жить в таком «раю» — кое-что должно быть.
— Украли? — неожиданно для самого себя грубо спросил Роман.
Глаза у Верескова потрезвели. Он зорко посмотрел на Романа.
— Не надо так, Роман Николаевич. Слишком резко. Не употребляйте громких и обидных выражений. Я достал продукты.
— Где?
— Задаете вопросы таким тоном, как на допросе. Гость называется! Достал, и все. На этом закончим. А уж если вы такой принципиальный, не ели бы сало с хлебом. Вы, надо сказать, поднавалились на закуску, бог свидетель! На полный желудок принципиальничать, конечно, легче.
Сергеев с трудом поднялся. Он прекрасно понимал двусмысленность своего положения. Что он мог ответить Верескову? Тот совершенно прав. Раньше надо было задавать вопросы.
Роман принялся натягивать полушубок.
Вересков спросил:
— Консервы, значит, не хотите брать? Напрасно. Я вам от души… Ладно, мне больше останется, — и, видя, что Роман не отвечает, вдруг закричал, дернув себя за ворот свитера: — Да знайте вы, что продукты я выменял. Понимаете? Вы-ме-нял. На свои личные вещи. Костюмы, ботинки, часы.
— Тот украл, а вы у него выменяли? Часы, кстати, у вас на руке.
— Уж где он взял, извините, не знаю и знать не хочу. В теперешнее время неважно знать, где взял. А часов у меня было две пары.
— Именно в теперешнее время это важно знать. Прощайте. Благодарю за угощение. Извините, что много съел.
Роман уже хотел выйти, но Вересков преградил ему дорогу.
— Не будем ссориться, Роман Николаевич, — не то просительно, не то с угрозой проговорил он. — Прошу не забывать, что вы были моим гостем и участником пира. Не надо болтать лишнего.
— Буду болтать, — злорадно сказал Роман. — Буду. Сволочь вы, оказывается, Вересков.
Роман, покачиваясь, пошел по коридору. Шумел генератор, и он уже не слышал, что говорил ему идущий позади Вересков. Роман знал, что больше сюда не придет, как бы холодно ему ни было. Он спустился на тропинку, оглядел белый стационар и зашагал к своему маленькому, замерзшему «Айвару». На душе было муторно.
Роман пошел на Мойку. Хотелось посмотреть на жену, услышать ее голос. Может быть, застанет ее дома. По субботам чаще всего давали увольнительные. В проходной главных ворот порта девушка-охранница притоптывала подшитыми валенками. Она внимательно читала пропуск Романа, вглядывалась ему в лицо, сверяла фотокарточку. У здания, где помещалось пароходство, снарядом отбило угол. Через разрушенную стену виднелись внутренности комнат. Висели искореженные балки, оборванные обои, пласты штукатурки с дранкой. Ветер поднимал в воздух оставленные бумаги, и они кружились в опустелых комнатах, иногда вылетая на улицу.
Роман шел долго. Останавливался, отдыхал. Дом, где жили Сергеевы, опустел. Одни воевали, другие эвакуировались. В комнате стояла стужа. Вали опять не было. На столе лежали завернутые в газету несколько сухарей, кусочки сахара, кулечек с ячневой крупой, махорка. Валя получала военный паек. Ей жилось сытнее, чем Роману. Он сел у стола, принялся машинально жевать ячневую крупу, ощущая во рту вкус затхлой мешковины. Думал о том, что напрасно проделал такой длинный путь. Валю он сегодня не увидит, и брак у них какой-то не настоящий, но все впереди — вот кончится война, и все хорошее придет. Он доел крупу, сунул сухари и махорку в карман, написал на клочке бумаги: «Жив. Не беспокойся. Пожалуйста, мне ничего не оставляй. Ешь больше. Не забывай, что ты не одна…»
- Предыдущая
- 7/48
- Следующая
