Лихая гастроль - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 24
- Предыдущая
- 24/57
- Следующая
Внутри у Евдокима все обмерло.
– Неужто с самой певицей Мальцевой? – ахнул Ануфриев.
– Эко, какой вы восторженный, – покачал головой граф, – только не надо так кричать, а то на нас уже обращают внимание. Смею вас уверить, что это та самая Мальцева и одна из самых богатых женщин России. Так не откажетесь от такого соседства?
– Я со всей душой, – прижал ладони к груди Евдоким. – Э-эх, как она поет «Тройку»! У меня в лавке граммофон стоит, так я ее на дню по двадцать раз слушаю! А когда шибко пьян, так непременно ставлю про сладостную птицу.
– У вас хороший вкус, Евдоким… Кстати, к ней из Италии прибыла ее лучшая подруга, тоже известная певица, Ангела Каваллини.
– Вот оно как!
– Я что подумал… Не оставлять же подругу в одиночестве. Я бы на вашем месте тоже ее к столу пригласил.
– Каваллини? – удивленно протянул купец. – Я о такой и не слыхивал.
– Хм… Ну как же? Она, пожалуй, будет даже познаменитее Мальцевой. Перед ней, братец вы мой, вся Европа на коленях стоит! Да что там Европа! – восторженно проговорил он. – Весь мир! – Широкая ладонь графа рубанула воздух. – Мне как-то довелось слушать ее на сцене Итальянской оперы в Нью-Йорке в партии Лючии, так это было нечто! Зал рукоплескал ей полтора часа и ни в какую не хотел отпускать ее со сцены. А как она пела Маргариту в «Фаусте»! У меня и сейчас по коже пробегают мурашки.
Евдоким Филиппович неопределенно пожал плечами. На этот счет у него было собственное мнение, стоять на палубе становилось все более зябко, а тут еще и солнце за тучи спряталось – того и гляди дождь хлынет. Чего там мурашки? От такого холода и уши могут замерзнуть.
– Так-то оно, конечно, так… – неопределенно протянул Евдоким.
Подул ветерок, окатив брызгами лицо; однако граф, казалось, совершенно не замечая неудобств, продолжал столь же восторженно:
– А ее Виолетта в «Травиате»… Какое сопрано! Каваллини взяла сразу пять октав!
Евдоким лишь неопределенно шмыгнул носом, мало понимая, о чем идет речь.
– Или Розина в «Севильском цирюльнике», как она играла голосом, – покачал граф головой. – Какая колоратура! Год назад ее выступления с триумфом прошли по всей России, а вы говорите, что даже не слыхивали о ней… Эко вы какой!
– Ну, господин граф… то бишь Кондрат Егорович, может быть, и слыхивал, просто особо не запоминал, – промямлил в свое оправдание Ануфриев, явно ощущая собственную убогость. – Фамилия какая-то сложная.
– Я вам, милейший, настоятельно рекомендую съездить в Париж, в Милан, в Нью-Йорк – вот где собраны настоящие голоса! Если вы желаете, так я могу быть вашим гидом во всех этих путешествиях.
– Я бы со всей душой, вот только рыбный промысел не могу оставить, да и у вас хозяйство…
– Какое хозяйство? – удивленно протянул граф.
– А заводы?
– Ах, вот вы о чем! Батенька вы мой, у меня ведь все отлажено, у меня только одних приказчиков десять тысяч будет!
– Неужто десять тысяч?! – ахнул Евдоким.
– Может, даже и поболее. Хозяйство ведь у меня немалое. Мое дело сейчас только по Европе разъезжать и помогать вот таким симпатичным людям, как вы.
– Премного благодарен, господин граф.
– Ну что вы все заладили, граф да граф! Я же вам уже сказал, что для вас я просто Кондрат Егорович. Ну, к нашему вояжу по Европе мы с вами еще вернемся…
– Хотелось бы, Кондрат Егорович.
– Давайте поговорим о Каваллини. Бьюсь с вами об заклад, что на этом пароходе не отыщется человека, который бы не слышал о несравненной Каваллини.
– Ну, ежели так…
– Поспорим с вами на десять рублей, что даже вон тот старичок в пенсне, и тот знает, кто она такая.
– На десять рублей?
– На десять, милейший! Слабо? – задорно спросил граф.
Старичок, крепко уцепившись за трость, сидел на лавочке и посматривал на берег, поднявшийся у самой кромки залесенными холмами, на склонах которых паслись откормленные буренки. Вид его был разомлевший и благостный.
– Прошу покорнейше меня извинить за беспокойство, – подошел Евдоким Филиппович к старику, – а вы случаем не знаете, кто такая Каваллини?
С любопытством посмотрев на подошедшего юношу, старик ответил:
– Знаю, молодой человек.
– И кто же?
– Известная оперная дива.
– Покорнейше благодарю, – сказал Евдоким.
– А вы что, имеете какой-то интерес? – спросил старик.
Видно, времени у него было много, и он нуждался в благодарном слушателе. А может, и он решил пообедать за чужой счет? Ну, уж дудки!
– Это я так спросил, – ответил уклончиво Евдоким и отошел к графу.
– Ваша взяла, Кондрат Егорович, – сказал Евдоким. – Знает!
– Вот так, батенька. Так где же мой золотой?
– Пожалте, – протянул Евдоким монету.
Небрежно сунув монету в карман, граф Демидов задорно проговорил:
– Что-то мы с вами, милый мой, заболтались. А время между тем обеденное, у меня под ложечкой уже посасывает. Только я сейчас за дамами схожу; сами понимаете, дело деликатное, оно особого подхода требует.
– Ну, это как скажете… С благородными дамами мне как-то общаться не приходилось, все более купчихи. А с ними я по-простому.
– А благородные дамы, я вам скажу, – это особый народ; впрочем, сами посмотрите. Вы пока здесь погуляйте, а я сейчас подойду вместе с дамами, – сказал граф и тотчас удалился.
Феоктист Евграфович скорым шагом заторопился в каюту, где расположилась Ефросинья со своей подругой. В узком коридорчике стоял Марк Модестович. Судя по его насупленному виду, было понятно, что у него состоялся серьезный разговор с бывшей женой. Он не терял надежды, что Ефросинья вернется. А тут еще и Аристарх Худородов на нее томно поглядывает; не хватало, чтобы эти господа разодрались между собой.
Негромко постучавшись, Епифанцев услышал в ответ бойкое:
– Проходите!
Ефросинья, закинув нога на ногу, курила тонкую длинную сигару, а новоявленная Каваллини смотрелась в зеркало.
– Я познакомился с купцом.
– А он хорошенький? – кокетливо спросила Ефросинья.
– Думаю, он тебе понравится.
– Если это так, тогда я за себя не ручаюсь. Ха-ха-ха!
– Ефросинья, давай поговорим серьезно. Я вас расписал ему как благородных дам, все по нашей легенде. Ты – певица Мальцева, а Ниночка у нас будет итальянская оперная певица Каваллини. Все должно быть чинно, благородно, чтобы не было никакого лошадиного ржания. Иначе можно испортить все дело.
– Постараемся, – пообещала Ефросинья.
– Да погаси ты сигарету, ради бога! – Дождавшись, когда женщина скомкает сигарету в пепельнице, он продолжил: – Сейчас мы пообедаем в ресторане.
– Весьма неожиданно. С вашей стороны, граф, это настоящее расточительство. Хотя, впрочем, приятно.
– В ресторан нас поведет купец. Денег у него много…
– Ах, вот оно что, а я-то уж было подумала, – не унималась Ефросинья. Поморщившись, она добавила: – Надеюсь, это не будет какой-нибудь гороховый суп и гречишные оладьи?
– Выслушайте меня… В ресторан поведет нас купец, но заказывать обед будем мы, так что обещаю вам лучшие блюда, какие только есть на этом пароходе.
– Так что же мы сидим? – поднялась Мельникова. – Не будем заставлять ждать молодого человека. К тому же я страшно проголодалась. Феоктист Евграфович, у меня к вам будет просьба. Я свободная женщина, и мне бы не хотелось, чтобы кто-то за мной шпионил.
– Ты говоришь о Марке?
– О нем. Пусть ни на что не надеется. Все, что между нами было, это уже в прошлом.
– Хорошо, я попробую ему объяснить.
Оставшись в одиночестве, Евдоким Филиппович осмотрелся. Эко на какие высоты его занесло! По палубе прохаживалась расфуфыренная публика. Дамы были в длинных платьях и с зонтиками в руках, рядом с ними мужчины в элегантных фраках и высоких цилиндрах. Трое офицеров, сбившись в тесный круг, о чем-то энергично разговаривали, потом, обнявшись, направились в каюту. Возможно, для того, чтобы предаться воспоминаниям в более приватной беседе, а может, затем, чтобы перекинуться в картишки. Обособленно сидел лишь архиепископ, сладко щурясь на выглянувшее солнышко.
- Предыдущая
- 24/57
- Следующая
