Застава в огне - Хорт Александр - Страница 29

Ранним утром оба почти в одно время прибыли на условленное место. Мансур добрался пешком, Сафар приплыл на резиновой камере, укрепил ее в зарослях камыша. Там они и беседовали, неторопливо жуя лепешки, которые принес Мансур.

— Наемники каждый день приезжают туда: пуштуны, панджабцы из Пакистана, много арабов, белые тоже есть. Всякие ящики им привозят. Моя двоюродная сестра однажды видела, как им привезли пушки. Ну и гранатометы, и минометы — все там есть.

— Что они сами говорят по поводу своего лагеря?

— Ничего. Они ни с кем не разговаривают. Местные в том лагере бывают редко, только когда им заказывают провиант. А так туда никого не пускают. Усиленные посты стоят.

— Значит, точно никто не знает, зачем они здесь?

— Насколько удалось узнать, боевики хотят сжечь одиннадцатую заставу. Отомстить за сына Сафар-Чулука.

Аскеров услышал то, что ожидал, — подтверждение своих подозрений. Сын Сафар-Чулука погиб на их участке, в стычке с наркокурьерами его застрелил Виктор Самоделко. Одиннадцатая застава тут ни при чем.

— Откуда же все знают, если никто из боевиков ничего не говорил? — спросил Мансур.

— Во всех духанах только об этом и разговоров. Наверное, кто-то случайно проболтался. Такое часто случается.

— Может, даже известно, когда они нападут?

— Чего не знаю, того не знаю. Сроков никто не называл.

— А ты можешь узнать?

Сафар с жалостливым видом поскреб затылок.

— Трудно, конечно. Если кто вопросы задает или ходит там, где нельзя, такого сразу к Селиму везут. Раньше Хаким мог пожалеть, а этот брат его — настоящий зверь. Сразу бьет, все равно кого — старого или молодого. Если на реке меня поймает, вообще шкуру сдерет. Поэтому точно обещать не могу.

— Хорошо. Не рискуй, но при случае постарайся. — Мансур встал и кивком указал на лежавший на берегу мешок, с которого Сафар давно не сводил глаз. — Бери, это тебе. Ты заслужил.

Поблагодарив капитана, обрадованный паренек проверил муку из мешка на вкус. Мансуру было приятно видеть, как тот жевал и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». Когда Сафар закончил «дегустацию», пограничник спросил:

— Собрал, наконец, калым?

— Ой нет. Еще полтора барана осталось.

— Как это — полтора? — удивился Мансур.

— Денег на полтора барана не хватает. Мы с отцом камыш пойдем собирать. Может, еще какую-нибудь работу найдем. Тогда до осени накоплю на калым. Невеста моя ждет. Плачет, но ждет. Говорит, лучше тайком убегу с тобой, чем за другого замуж пойду. Любит меня, очень любит, — расплылся в счастливой улыбке юноша.

— Ты бы тайно с ней убежал?

Лицо Сафара приняло богобоязненное выражение, исключающее всякую возможность грехопадения.

— Нет, капитан, как можно. Тогда ее отец проклянет, а если отец проклянет — Аллах накажет. Бежать нельзя, да и некуда. От Аллаха не убежишь. Вот у меня раньше в Кабуле жил старший брат, Омар. Его талибы убили, давно еще, в самом начале войны, — начал было парень, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, и осекся, перевел разговор на другую тему: — А ты, капитан, собрал свой калым?

— Тоже нет. Вот ведь какая незадача.

По огорченному лицу Сафара можно было догадаться, какая в душе его происходит сейчас внутренняя борьба. Наконец жертвенность взяла вверх, и он подвинул мешок с мукой Мансуру.

— Тогда возьми. Потом отдашь. Тебе много осталось?

Рассмеявшись, Аскеров подтолкнул мешок к парнишке.

— Так много, что эта мука меня не спасет.

Сафар понимающе покачал головой — как же он не догадался, что большой человек должен платить большой калым. Ему хотелось еще посидеть с капитаном, добрым, уверенным в себе человеком, рядом с которым так спокойно, однако опасение быть замеченным на своем берегу торопило его вернуться пораньше. Вздохнув, он посмотрел на Мансура с откровенной детской симпатией.

— Я пойду, а то люди Селима скоро будут границу проверять. Они теперь ведут себя, как пограничники. Ты мне очень помог, начальник. Спасибо тебе.

Сафар погрузил в камеру мешок с мукой, отвязал ее и направился в заросли камышей. Потом обернулся и сказал:

— Я узнаю, что ты хотел. Не за деньги. А потому что ты хороший человек!

Когда Аскеров вернулся, застава еще спала, бодрствовали лишь часовые. Поэтому Мансур был удивлен, повстречав возле КПП взволнованного Клейменова. От свалившейся на него ответственности тот был заметно озабочен, чувствовал себя не очень уверенно. С ходу спросил, удалось ли Мансуру узнать что-то новое.

— Вот что значит полная секретность — никого никуда не пускают, но во всех духанах люди болтают, что боевики нападут на одиннадцатую заставу.

— Значит, не на одиннадцатую, — сделал мрачный вывод Клейменов.

— То-то и оно. Ты сегодня в отряд поедешь?

— Обязательно. Нужно БМП забрать из ремонта. Может, и ты со мной махнешь? Там поговоришь с начальником.

— Э нет, брат. Получится, что я навязываюсь. Ты исполняющий обязанности, ты и разговаривай. Скажи ему, что доносит наша агентура. Каждый день нужно докладывать, пока не поздно.

Константина коробило от необходимости что-то доказывать начальству.

— Полковник скажет, что мы панику поднимаем.

— Пусть говорит. Неравный бой лучше вести с начальством, чем с моджахедами.

— По мне так наоборот, — насупился Клейменов.

— Ты чего такой нервный? — удивился Мансур. — Что ты вчера говорил мне про жену? Будто ты ее почему-то теряешь?

— А то ты сам не знаешь…

— Ты вчера сказал то же самое. Но я и правда ничего не знаю.

— Может, оно и к лучшему. Уеду, пока все не узнали.

— Да в чем дело-то? — не выдержал Аскеров. — Объясни толком. Что ты все говоришь какими-то загадками!

И тут Клейменов, сорвавшись, выпалил со злостью:

— Вешается на тебя моя сучка. Вот и вся отгадка. Теперь знаешь?

— Ты что, псих? — У Мансура от удивления отвисла челюсть. — С чего ты взял? Разве для этого есть поводы?

— Да знаю, что ты тут ни при чем. Катерина сама на тебя лезет. Но она мать моего сына. И само твое существование здесь… — Клейменов досадливо махнул рукой. — Одним словом, я тебя ненавижу, командир. Как хочешь это, так и принимай. Ничего не могу с собой поделать.

Мансур был совершенно ошарашен таким поворотом в отношениях с человеком, которого считал другом. Ему и в голову не приходило, что между ними встанет элементарная ревность и что самое обидное — ни на чем не основанная.

— Любое назначение приму, куда угодно, — продолжал Константин, — вообще уволюсь, только бы уехать от тебя подальше.

— Все, я понял тебя, — резко сказал Аскеров. — Оправдываться мне не в чем. А ненависть свою прибереги для тех, кто за речкой.

Клейменов слегка спасовал перед бывшим командиром, которому привык подчиняться. Вздохнул.

— У меня на всех ненависти хватит.

— Вот и хорошо. Может, по делу поговорим?

— Дела тоже хреновые, — с раздражением ответил Константин. — Считай, один Белкин остался. Жердев в больнице. Мюллер в тюрьме…

— А поисковая группа на связь выходила?

— Только что. Операция в горах теперь — спасательная.

— Где Ратников?

— Забурился, идиот, куда орлы не летают, — без связи, без мозгов. Группа ищет его со вчерашнего вечера. Люди устали.

— Да, дела не сахар. Но все же лейтенант не круглый дурак. Кое-что он правильно делал.

— Иногда. Чингачгук хренов, — сплюнул Клейменов и спросил: — Так ты поедешь со мной в отряд?

— Неужели нет, — сказал Мансур. Он знал, что Константин ждал от него именно такого ответа. Ему самому тоже не хотелось обострять отношения. Поедут, как в старое доброе время, будут по-человечески разговаривать, и, возможно, психоз у заместителя постепенно уляжется.

Так и получилось. В «уазике» говорили только о делах, о Катерине ни слова, и постепенно Клейменов оттаял, ему было неловко за свою утреннюю истерику. А Мансур всячески подчеркивал, что в жизни всякое случается и зла он не таит.