Искусница - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 26

Но она ошиблась. Теперь Броэрек смотрел на нее с неприкрытой враждебностью.

— Кто позволил тебе судить поступки Джурича Морана? — спросил Броэрек.

Деянира растерянно пожала плечами. От ее самоуверенности вмиг не осталось следа.

— Никто… Но разве не в природе человека — судить чужие поступки?

— Джурич Моран не имеет никакого отношения к природе человека… И если ты воображаешь, будто он с тобой откровенничал…

Броэрек задохнулся.

Деянира вздохнула.

— Забудьте же наконец о том, кто вы и кто я, — вырвалось у нее. — Поговорим просто как два человека.

— Просто? — Броэрек выкрикнул это слово с такой болью, что Деянира опять сжалась. — Нет ничего простого там, где побывал Джурич Моран! — Внезапно он схватил ее за руку и сжал так сильно, что Деянира вся обмякла. — Хамурабида все обожали. Это ты понимаешь? Как я мог сказать моему брату, что этот человек — негодяй, что он обирает крестьян, что у него в каждой деревне есть наложница? — Он тискал запястье Деяниры, явно не осознавая, что причиняет ей сильную боль. — Здесь есть независимые деревни. Знала об этом? Ты сама из такой, наверное…

— Нет, я из города, — выговорила Деянира и дернула рукой. — Пустите же меня! Вы мне кисть сломаете.

Броэрек смутился и выпустил ее.

— Вы можете мне рассказать все-все, — заверила Деянира. — Я все пойму. Я не стану осуждать вас. И ничего не скажу вашему брату.

— Не скажешь, — с тихой угрозой повторил Броэрек.

Она помотала головой.

— Ни за что!

— Ладно, поверю… Все равно Моран уже сообщил тебе свою версию, послушай теперь мою.

Ему было безразлично, что о нем говорил Джурич Моран. По большому счету, безразлично было ему и мнение о нем Деяниры.

Все, о чем он беспокоился, были чувства Геранна. Геранн не должен узнать ничего такого, что поколебало бы его представления о мире и близких людях.

Вселенная Геранна будет оставаться незыблемой, чего бы это ни стоило.

— Я был незаконнорожденным сыном, — сказал Броэрек. — В этом нет большого позора, особенно если отец тебя признает.

— В этом вообще нет позора, — сказала Деянира. — В том городе, где я выросла, на такие мелочи вообще никто не обращает внимания.

Он пропустил ее слова мимо ушей. Воспоминаний было слишком много, он удерживал их, позволяя выйти наружу лишь очень немногим.

— Пока жива была моя мать, никто не позволял мне забыть о том, что я — сын служанки. Но мой отец, по крайней мере, недурно к нам относился… Я присматривался к Хамурабиду несколько месяцев. Что-то в его поведении меня настораживало, но никаких доказательств у меня не было. Я просто видел, что дело нечисто, вот и все. А солдаты его обожали. У него всегда были для них подарки. Мелочи, но иногда довольно ценные. Пряжки, украшения для упряжи. Он умел быть внимательным к людям. — Броэрек вздохнул. — Вот и ты сейчас скажешь, что хороший командир и должен быть внимательным! Это мне любой бы сказал. А я — человек угрюмый и подозрительный, мне везде чудится подвох.

— Потому что у вас было тяжелое детство, — прошептала Деянира.

Броэрек криво дернул плечом.

— Что-то в таком роде… — нехотя согласился он. — Я допустил одно нехорошее предположение и тут же решил проверить его. Я поехал в свободную деревню, не ближайшую к нам, а ту, что подальше, и постучал в дом кузнеца. Тот отворил, очень недовольный моим вторжением. «Я заплатил за то, чтобы ты нас охранял, — сказал он, — чего тебе еще потребовалось?» Я сказал ему, что хочу поговорить. И кузнец впустил меня в дом, а впустив, заложил засовы и принялся бранить на все корки. Уж так он ругал и меня, и моего брата, и всех моих солдат, и вообще любого человека, с которым я когда-либо имел дело.

Деянира представила себе эту картину: как кузнец ругает Броэрека и как Броэрек с неподвижным лицом слушает кузнеца, — и девушке стало не по себе.

— Вот так я узнал, — ровным тоном продолжал Броэрек, — что Хамурабид взялся защищать эту деревню в обмен на девушек, медные украшения и дармовой эль.

— Это ведь что-то вроде дани, — сказала Деянира.

Броэрек сжал руку в кулак.

— Мы стережем Серую Границу, — сказал он. — Мы делаем это не за деньги, не за плату. Мы не наемники. Хамурабид позорил моего брата. То, что он делал, всех нас опозорило. И я стал думать о том, как прекратить это. — Он улыбнулся. — Я тугодум, — признал Броэрек. — Я нескоро составил план, но когда это произошло, никто ни о чем не догадался.

— Кроме Джурича Морана, — вставила Деянира.

Броэрек кивнул и прибавил:

— Но если Моран рассказал об этом только тебе, значит, он одобрил мой поступок.

…С гнусавой троллиной трубой в руке Броэрек подъехал к самой Серой Границе и, как ни сопротивлялся конь, ввел его в гущу клубящихся туманов. Воздух был здесь перенасыщен влагой, как будто Броэрек очутился внезапно на дне морском. Он не узнавал ни леса, ни коня, ни самого себя. Его руки сделались плоскими и серыми, густо обозначились на них морщины, и видно стало, какими узловатыми, уродливыми станут его пальцы в старости. В полутьме мелькали образины, заставляя сердце екать, сперва от страха, потом от стыда: вооруженному воину нечего бояться, даже если он и один.

Туман шептал на тысячу голосов, и иногда Броэреку чудилось, что он вот-вот поймет эти бессвязные речи. Вдруг мимо лица пронеслись густые белые тени, очень маленькие, ледяные на ощупь. Это длилось лишь мгновение, а затем снова — неопределенность, ничто.

Броэрек поднес трубу к губам и дунул. Туман расступился, не сразу и нехотя, и звук растекся, расползся по густому воздуху Границы. Он гнал перед собой тугие волны, он просачивался в синюшную влагу, наполняющую легкие, и в конце концов вся Граница, казалось, загнусавила вслед за трубой, затряслась, запела. Это тянулось бесконечно долго, а затем оборвалось.

Теперь тишина была настороженной, а полупрозрачные образины исчезли вовсе.

Броэрек продолжал ждать. Он не выпускал трубу из рук. От напряженного вслушивания у него звенело в ушах, и он решил, наконец, что все это бесполезно: если те, кому адресован зов, услышали, они придут, рано или поздно.

И они пришли. Броэрек сжал зубы, но не отшатнулся и даже, кажется, не побледнел, когда перед ним явилось трое воинов-троллей: широкоплечие, кривоногие, с неправильным прикусом и смуглой кожей, они холодно глядели на него своими глазами-щелками и молчали.

Броэрек стиснул пальцы на трубе, поднял ее и показал им. Они послушно перевели взгляд на инструмент, но продолжали безмолвствовать.

Тогда Броэрек разлепил губы и сказал:

— Я хочу, чтобы вы убили одного человека.

В ту ночь Деянира почти не сомкнула глаз. Мрачные картины ей являлись. Она никогда не видела троллей Истинного Мира, поэтому те фигуры, что обступали ее в бредовых видениях, обладали устрашающе-тошнотворной наружностью: как будто все сопли Голливуда были размазаны по их уродливым телам с шипами и повсеместными бородавками. Иногда ей приходила в голову спасительная мысль о том, что Моран — тоже тролль; на короткое время эта мысль изгоняла жуткие видения, но затем все возвращалось.

Ей чудилось, что Броэрек отвез ее к Серой Границе и вызвал для переговоров отряд кошмарных существ. Она почти слышала, как поет в тумане гнусавая труба. «Я привез вам женщину, — скажет Броэрек. — Взамен я хочу, чтобы вы убили для меня человека». И отдаст ее в паучьи лапы троллиного жреца, служителя адского культа.

Все это очень увлекательно, пока не представишь себе воочию, что такое может случиться лично с тобой.

Деянира представляла себе лицо Броэрека — каким оно было во время их последнего разговора. Печальное, задумчивое. Мол, не хотелось бы мне убивать тебя, девочка-которая-слишком-много-знала, но ведь придется!

Впрочем, оба они с Броэреком хороши. Он как будто пытался ей сказать: «Я подстроил гибель Хамурабида и даже заплатил за это, но я не убийца». Но ведь он убийца, что бы он ни говорил по этому поводу, какие бы причины ни приводил. Он убийца, и все тут. А Деянира тоже изображала изо всех сил: «Я знаю твой маленький грязный секрет, и поэтому ты сделаешь для меня все, о чем я попрошу, но имей в виду: вообще-то я порядочная девушка, а не какая-то шантажистка». Чушь! Разумеется, она шантажистка. Кого она обманывает? Если Броэрек решит предать ее, отвезет к троллям и обменяет на какую-нибудь услугу — что она будет делать? Ей даже обвинить будет некого, сама виновата. Работала бы служанкой и горя бы не знала.