Лунный нетопырь - Ларионова Ольга Николаевна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/114
- Следующая
И когда он смолк, всхрипы старческого дыхания тоже исчезли.
Только тогда мона Сэниа почувствовала полонивший ее холод: тягостные минуты, проведенные на остывшем за ночь камне, превратили ее чуть ли не в ледышку. Солнце уже поднялось довольно высоко, но его лучи не успели согреть ни каменистые уступы Игуаны, круто вздымавшиеся от пуховой кромочки легкого прибоя к облачной шапке сизых сосновых крон, ни само море, безжизненное в непрозрачной молочной голубизне, словно застуженное звуками отцовского голоса.
Какое уж тут купание — скорее бы назад, в неизбывное тепло любимых рук ее Юрга, ее звездного эрла, которые умеют заслонить любую беду…
— Ой! — вскрикнул звездный эрл, пробуждаясь. — Кончай дурачиться, Сэнни! Ты что, превратилась в лягушку?
— П-похоже…
— Да у тебя зуб на зуб не попадает! Елки зеленые, мое твое величество, где это тебя носило?
— Н-на п-просторах мор-рских…
— Нет, с тобой и вправду творится что-то неладное. Давай-ка ноги разотру! Ни свет, ни заря… на море… Погоди, я сейчас тебе нацежу святой водицы тройной перегонки, Ушинька ее отменно на заговорных травках настаивает. Оп! Задержи дыхание… Ну, девочка моя, ты принимаешь, как бывалый космический волк.
Она с трудом высвободила руку и утерла слезы, вступившие после глотка столь нетрадиционного лекарства:
— Сейчас… Сейчас переведу дух и все тебе дословно перескажу.
— Нет уж, на некоторое время девичью исповедь мы отложим — твоим размораживанием я намерен заняться по древнейшей методе…
Процесс размораживания оказался продолжительным и был прерван только настойчивыми требованиями завтрака, доносившимися из детской. Так что воспроизведение диалога с Его Величеством пришлось совместить с кормлением малышей; они слушали не менее внимательно, чем Юрг, принимая слова матери за очередную сказку.
— А я бы им ка-ак дал! — решительно заявил юный принц, когда она закончила.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся отец. — Но лишняя тренировка все-таки не помешает. Надевай-ка свое кимоно и давай на травку, там тебя Ких, наверное, уже дожидается.
— И я камано, и я камано, ия-ия-ия! — отчаянно заверещала Фирюза, скатываясь с принцессиных коленок и своим привычным манером — на четвереньках — припуская за названным братом в неизменном стремлении ни в чем ему не уступать.
— Сорвиголова вырастет, — одобрительно заметил Юрг, — вот погоди, отчаяннее тебя будет.
Мона Сэниа сняла свой аметистовый обруч, который постоянно мешал ей расчесывать непослушные, обманчиво жесткие на вид волосы («Ты у меня львица с гривой», — пошутил как-то восхищенный супруг, и она простила ему неуклюжесть этого комплимента). Юрг очень любил эти минуты, когда ее узкое смуглое лицо с полуопущенными ресницами утрачивало почти постоянную настороженность, и она, молодея сразу на несколько лет, превращалась в замечтавшуюся доверчивую девочку, еще ни разу в жизни никем не обиженную и не обманутую. И, глядя на жену затаив дыхание, он вдруг подумал, что вот такою она никогда сама себя не видела, несмотря на многочисленные зеркала, запретные на Джаспере и потому доставленные в превеликом количестве с Земли.
— Фирюза, Фирюза, — задумчиво пробормотала принцесса, — ведь по нашим законам дальше ее нянчить должны только женские руки. Как быть — ведь Ардинька теперь, наверное, будет всецело занята воспитанием своих племянников.
— Да уж, — ухмыльнулся командор, — наши бравые вояки едва ли сгодятся в гувернантки для благородных девиц. Но ведь и все наше семейство ведет жизнь, которую светской не назовешь, и я очень надеюсь, что это status quo в ближайшем будущем не претерпит кардинальных изменений… Так может, и лучше, что они вырастут не просто братишкой и сестренкой, а боевыми товарищами? Ты не находишь?
Но жена, похоже, этого не находила.
— Нельзя отнимать у нее женственности, дарованной ей самой природой, — возразила она. — Не забывай, что рано или поздно ей придется искать себе жениха, и это, надеюсь, будет не наш сын.
— Я… мне кажется, что об этом как-то рановато…
— Типовое заблуждение всех папаш! — Когда она сердилась, между вьющимися прядками и гребнем начинали проскакивать зеленоватые искры. — Я даже предложила Паянне на некоторое время переселиться к нам, на Игуану.
Паянну?! В няньки? Тебе что, мало было этою долговязого менестреля, от которого ты не знала, как отделаться?
Принцесса резко отбросила гребень и решительно надвинула на лоб свой сверкающий лиловыми самоцветами обруч:
— Ты считаешь, что я недостаточно осмотрительна в выборе воспитателей для наших детей?
— Ох, детка, не заводись. Паянна — милейшая бабка. Только… понимаешь, как бы это сказать… её слишком много. Когда я ее впервые увидал, мне она напомнила ткачиху с поварихой и сватьей бабой Бабарихой в одном лице. — О том, что это лицо вызвало в нем бессознательную неприязнь, он промолчал. — Но если ты уже решила, то когда уважаемая матрона почтит нас своим прибытием?
— Она сказала, что не может оставить старого Рахихорда, и сделала это так, чтобы я поняла: предлагать ей какие-нибудь блага или сокровища бесполезно. Так что, как видишь, на нее можно положиться. Она-то умеет быть верной.
Черные брови командора, так разительно контрастирующие с его соломенной шевелюрой, дрогнули и сложились уголками — в голосе жены он различил плохо скрытый упрек:
— По-моему, мы впервые затронули скользкую тему верности. Уж не хочешь ли ты хочешь сказать, дорогая, что я изменяю тебе с каждой встречной планетой? Хорошо, хорошо, уступаю тебе следующий полет на Сваху, и тогда считаем, что мы квиты. По рукам?
Она быстро наклонила голову как бы в знак согласия, а на самом деле — чтобы он не заметил, как вспыхнуло ее лицо. «Я изменяю тебе…» — Он сам произнес те слова, которые она не могла выговорить даже про себя…
— Так, с бабой Бабарихой мы покончили, вернемся теперь к нашему островному царю Салтану. — Он, как это все чаще случалось в последнее время, даже не заметил ее замешательства. — Скажи, что это такое с тобой приключилось, ч го ты вчера даже не спросила меня, как он назвал своих внуков?
Сэниа почувствовала, что у нее краснеет даже спина. Только бы он не догадался — ведь ревность прилична камеристкам и горничным, но никак не принцессе…
— Прости меня: вероятно, это было предчувствие — ведь в это время, возможно, умирал мой старший брат… — То, что она говорила, отнюдь не было правдой, и ей было мучительно стыдно, что из этих слов она старательно плела завесу, скрывающую давешние подозрения. — Так как же их назвали?
Юрг покаянно схватился за голову:
— Ох, Сэнни, это ты прости меня, бегемота толстокожего! У меня самого ведь никогда не было братьев и сестер. Могу представить себе твое горе…
Так. Довыкручивалась. Не хватало еще горе изображать.
— Нет. — Она решительно тряхнула головой. — Предчувствие беды у меня — не редкость. А что касается сестринской печали… Я любила только младшего. Что касается остальных — ты и представить себе не можешь, сколько я от них натерпелась. Девчонка, которая в нарушение всех традиций лезет в фехтовальный зал — да они попросту лупили меня чуть не до потери сознания, хорошо еще, не по лицу. Отучали. Если бы не тайные уроки Иссабаста, я никогда и не смогла бы драться с ними на равных. А их вмешательство в мои отношения с Асмуром? Я ведь тогда чуть своего крэга не угрохала. Так что родственных чувств ни к ним, ни к папеньке я никогда не испытывала — далекие, абсолютно холодные ко мне люди. Царедворцы-диктаторы. И сменим тему.
— Сиротинушка ты моя, теперь я понимаю, с какой радости тебя носило по всему нашему созвездию — по-вашему, Кентавров Скелет, если я не ошибаюсь?
— Костлявый Кентавр. Так что там с наречением наследных и ненаследных внучат7
Понятно. Супруге не терпится сменить тему.
— Все чин-чином, детишек поименовали в лучших тутошних традициях: имя девочки должно быть созвучно с материнским, а мальчика — с отцовским. Поэтому девчушку назвали Шеллишень. Красиво?
- Предыдущая
- 17/114
- Следующая
